Заслонили солнце тучи небо все заволокли

Заслонили солнце тучи,
Небо всё заволокли;
И тростник сухой и желтый
Клонит ветер до земли.

Вот и дождик, посмотри-ка,
Хлынул словно из ведра;
Скучно, холодно, как будто
Не весенняя пора!

— Не для солнца, не для неба
Прилетела я сюда;
В камышах сухих и желтых
Не совью себе гнезда.

Я совью его под кровлей
Горемыки-бедняка;
Богом я ему в отраду
Послана издалека.

В час, как он, вернувшись с поля
В хату ветхую свою,
Ляжет, грустный, на солому,
Песню я ему спою.

Для него я эту песню
Принесла из-за морей;
Никогда ее не пела
Для счастливых я людей.

В ней поведаю я много
Про иной, чудесный свет,
Где ни бедных, ни богатых,
Ни нужды, ни горя нет.

Эта песня примиренье
В грудь усталую прольет;
И с надеждою на бога
Бедный труженик заснет.

Алексей Плещеев. Стихотворения
С предложениями пишите.Контакты.

Главная
Поэзия XX века
Русская поэзия

Источник

Текст книги «Полное собрание стихотворений»

Автор книги: Алексей Плещеев

Поэзия

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

«Не говорите, что напрасно…» *

Не говорите, что напрасно,
Что для бесплодной лишь борьбы
Стремлений чистых и прекрасных
Дано вам столько от судьбы.

Что всё, чем полно сердце ныне,
Подавит жизни тяжкий гнет;
Что всё растратится в пустыне,
Что дать могло бы цвет и плод.

К чему напрасные сомненья!
Идите смелою стопой;
Вы не из тех, в ком увлеченья
С летами гаснет жар святой.

Пусть дух изведает страданье,
В борьбе пусть будет закален;
И из горнила испытанья
И чист и крепок выйдет он.

Храните ж чистые химеры
Души возвышенной своей,
И животворный пламень веры
Пусть до конца не гаснет в ней!

«О, если б знали вы, друзья моей весны…» *

О, если б знали вы, друзья моей весны,
Прекрасных грез моих, порывов благородных,
Какой мучительной тоской отравлены
Проходят дни мои в волнениях бесплодных!

Былое предо мной как призрак восстает,
И тайный голос мне твердит укор правдивый;
Чего убить не мог суровой жизни гнет,
Зарыл я в землю сам, – зарыл, как раб ленивый.

Душе была дана любовь от бога в дар,
И отличать дано добро от зла уменье;
На что же тратил я священный сердца жар,
Упорно ль к цели шел во имя убежденья?

Я заключал не раз со злом постыдный мир
И пренебрег труда спасительной дорогой,
Не простирал руки тому, кто наг и сир,
И оставался глух к призывам правды строгой.

О, больно, больно мне. Скорбит душа моя,
Казнит меня палач неумолимый – совесть;
И в книге прошлого с стыдом читаю я
Погибшей без следа, бесплодной жизни повесть.

Листок из дневника *

Elle etait de се monde ou les plus belles choses

Ont le pire destin,

Et, rose, elle a vecu ce que vivent les roses,

L’espace d’un matin.[99] 99
Она жила в том мире, где всё прекрасное постигает самая жестокая участь, и, роза, она прожила столько, сколько живут розы, – одно утро (франц.). – Ред.

Средь жизни будничной, ее тревог докучных,
Незримых, тайных битв, с той жизнью неразлучных,
Воспоминание лелею я одно,
И сладко так душе и горестно оно.

Я помню, в дальний край гнала меня неволя, –
Судьбы игрушкой быть куда плохая доля!
Так мудрено ль, что злость мне волновала грудь
И что казался мне невыносим мой путь?
Хоть город тот, что мне покинуть предстояло,
Для сердца моего и не был мил нимало,
Но привыкает скоро русский человек:
Где месяц проживет, как будто прожил век,
Притом же иногда меж чопорных педантов,
Меж сплетниц набожных, самодовольных франтов,
Заброшено судьбой, как перл в песке морском,
Найдется существо и с чувством и с умом;
Согреет вас его приветливое слово,
И вы на остальных махнуть рукой готовы.
Так было и со мной: я помню ясный взор,
Улыбку добрую, веселый разговор,
Что от меня вражду, сомненье и печали –
Как духов утра свет – внезапно отгоняли.
С кудрявым мальчиком, с нарядным мотыльком
Я не сравню ее плохим своим стихом;
Но жаль мне, что она не встретила поэта:
Не подарил бы он другой сравненье это.
Красавицей она назваться не могла,
Но детской резвостью, но ясностью чела
Она влекла к себе с неодолимой силой;
И тот, кого она приветом вскользь дарила,
Хотя б под бурями житейскими поник,
Душою воскресал и весел был на миг.
Любуясь милою головкою, бывало,
Я рад был, что судьба ее так баловала,
Что жаль ее судьбе; что от тревог и зла
Она щадит ее: печаль бы к ней не шла…

Итак, я уезжал. На долгую разлуку
Еще пришел я раз пожать ей братски руку;
Хотел ей высказать, что там, в глуши степей,
С любовью буду я воспоминать о ней;
Что днями светлыми я ей одной обязан,
Что к ней останусь я душой навек привязан,
И много кой-чего сказать еще хотел;
Но слов не находил и как немой сидел.
И лучше, может быть! Мой вздор сентиментальный
Мог рассмешить ее, пожалуй, в час прощальный!
«Мы с вами свидимся, я знаю, через год,
Вас участь лучшая в краю далеком ждет», –

Она сказала мне с своей улыбкой ясной.
Как солнечным лучам в осенний день ненастный,
Я рад улыбке был; словам поверил я,
И дальний путь уж был не страшен для меня.
Прощаясь, я просил ее, чтоб серенаду
Она сыграла мне, – я в Шуберте отраду
Неизъяснимую для сердца нахожу.
Вот к клавишам она подходит; я гляжу
На светлое чело, на маленькие руки…
И в душу полились мечтательные звуки…

Два года протекло, как прежде много лет,
Еще в душе моей оставив горький след.
Всё так же ратовал я с донкихотским жаром
За призраки свои и чувства тратил даром.
И возвратился вновь я в скучный город свой,
И встретился с давно знакомою толпой.
Всё тех же увидал я чопорных педантов,
Нелепых остряков, честолюбивых франтов,
Прибавилось еще немного новых лиц;
Пред золотым тельцом лежат, как прежде, ниц;
Всё те же ссоры, сплетни и интриги;
В почете карты всё, и всё в опале книги!
Но не нашел я той, к кому в былые дни
Я смело нес и грусть и радости свои…
И часто так к кому душа моя больная
Рвалась, под жизненным ярмом изнемогая.
И весть услышал я: ее уж больше нет!
Суровым косарем сражен прекрасный цвет,
Суровым косарем, что без разбору косит
И тех, кто жизнь клянет, и тех, кто жизни просит!
Как больно было мне… Но если свет о ней
При мне судил, еще мне делалось больней!
Ему не жаль, казалось, вовсе, что могила
И юность, и красу навеки поглотила…
Клеветников, завистников бездушных толк
И у дверей могилы даже не замолк.

Я снова посетил давно знакомый дом;
Теперь семья другая поселилась в нем.
Вот уголок уютный, где она, бывало,
Вокруг себя друзей немногих собирала.
Отрадных много я припомнил вечеров;
Войдя в ту комнату, я плакать был готов!
Как оживить она домашний круг умела…
Как быстро время с ней, как весело летело:
Невольно лица прояснялися у всех,
Когда звучал ее беспечный, детский смех.
Теперь не то я встретил; чопорно и чинно
Здесь разговор вели, и в ералаш в гостиной
С тремя почтенными старушками играл
От старости едва ходивший генерал.
Изящно в комнатах, роскошно даже было…
Но всё тоску и грусть на сердце наводило…
Но вот хозяйка села за рояль… Она,
Все говорят, артисткой быть великой рождена.
Вот Шуберта опять я слышу серенаду…
И точно… более, казалось бы, не надо
Искусства и желать. Но отчего же мне
Досадно стало так? В душевной глубине
Как будто злоба вдруг к игравшей шевельнулась
За то, что струн души больных она коснулась.
Казалось мне, звучит в игре той мастерской
Насмешка над моей заветною мечтой.

Оставил вечер я… Но всё мотив знакомый
Преследовал меня на улице и дома…
Всё образ предо мной любимый возникал,
И до рассвета глаз в ту ночь я не смыкал.

«Когда твой кроткий, ясный взор…» *

Когда твой кроткий, ясный взор
Ты остановишь вдруг на мне,
Иль задушевный разговор
С тобой веду я в тишине;

Когда подашь мне руку ты,
Прощаясь ласково со мной,
И дышат женские черты
Неизъяснимой добротой, –

О, верь! не зависть, не вражда
К тому, с кем ты на путь земной
Соединила жребий свой,
Грудь наполняет мне тогда.

Я лишь молю, чтоб над тобой
Была господня благодать,
Чтоб свет тщеславный и пустой
Тебя не мог пересоздать.

Чтоб сердце свято сберегло
Свои заветные мечты;
Чтобы спокойно и светло
На божий мир глядела ты…

Чтоб клеветы и злобы яд
Не отравил весны твоей;
Чтоб ты не ведала утрат
И омраченных скорбью дней.

Еще молю я, чтобы нас
Не разлучал враждебный рок,
Чтоб кротким светом этих глаз
Я дольше любоваться мог.

«Есть дни: ни злоба, ни любовь…» *

Есть дни: ни злоба, ни любовь,
Ни жажда дел, ни к истине стремленье –
Ничто мне не волнует кровь;
И сердце спит, и ум в оцепененьи.

Я остаюсь к призывам жизни глух;
Так холодно взираю, так бесстрастно
На всё, что некогда мой дух
Тревожило и мучило всечасно.

И ласка женская во мне
В те дни ответа даже не находит;
В бездействии, в позорном сне
Душевных сил за часом час проходит.

Мне страшно, страшно за себя;
Боюсь, чтоб сердце вовсе не остыло,
Чтоб не утратил чувства я,
Пока в крови огонь и в теле сила.

Годами я еще не стар…
О боже, всех, кто жаждет искупленья,
Не дай, чтоб пеплом сердца жар
Засыпало мертвящее сомненье!

Зимнее катанье *

Зимней ночью при луне

Я душе твоей раскрою

Всё, что ясно будет мне.

Посмотри, на небе звезды,
Снег блистает серебром,
Едем, друг мой… ночью зимней
Мчаться весело вдвоем.

Полетит как птица тройка,
Колокольчик зазвенит,
И раскинется пред нами
Бесконечной степи вид.

Всё, что сердце днем тревожит:
И забот докучных рой,
И судьбы насмешки злые –
Всё забудем мы с тобой.

И пускай перенесемся,
Обаяния полны,
В мир волшебных пестрых сказок
Нашей доброй старины.

Будем думать, что в хрустальный
Ты дворец заключена,
Что тебя я похищаю
От седого колдуна…

Что мечом моим булатным
Сторож твой – косматый зверь –
Поражен, и мы с тобою
Птицы вольные теперь.

Право, этот мир чудесный
Лучше нашего в сто крат:
Лучше козни чародеев,
Чем житейский наш разлад.

Едем! ждут за воротами
Сани, крытые ковром;
В небе месяц, в небе звезды,
Снег блистает серебром!

С. Ф. Дурову *

Уедешь ты на теплый юг!
И где лазурью блещет море –
Покинет тело злой недуг,
Покинет сердце злое горе.

Там отдохнет в семье друзей
Душа, изведавшая муки,
И песен, выстраданных ей,
К нам долетят святые звуки…

И всё, что рок во дни невзгод
Давил железною рукою,
Вдруг встрепенется, оживет,
Как цвет под влагой дождевою.

Господь тебя благослови
За годы долгие несчастья
И тихой радостью любви,
И дружбы ласковым участьем.

И если радостные дни
Придут, послушные желанью,
Меня, собрата по изгнанью,
Ты добрым словом помяни!

«Тобой лишь ясны дни мои…» *

Тобой лишь ясны дни мои,
Ты их любовью озарила,
И духа дремлющая сила
На зов откликнулась любви!

О, если б я от дней тревог
Переходя к надежде новой,
Страницу мрачную былого
Из книги жизни вырвать мог!

О, если б мог я заглушить
Укор, что часто шепчет совесть!
Но нет! бесплодной жизни повесть
Слезами горькими не смыть.

Молю того, кто весь любовь,
Он примет скорбное моленье
И, ниспослав мне искупленье,
К добру меня направит вновь –

Чтобы душа моя была
Твоей души достойна ясной,
Чтоб сердца преданности страстной
Ты постыдиться не могла!

Молитва *

О боже мой, восстанови
Мой падший дух, мой дух унылый;
Я жажду веры и любви,
Для новых битв я жажду силы.

Запуган мраком ночи я,
И в нем я ощупью блуждаю;
Ищу в светильник свой огня,
Но где обресть его, не знаю.

В изнеможенья скорбный час
Простри спасительные руки,
Да упадет завеса с глаз,
Да прочь идут сомненья муки.

Внезапным светом озарен,
От лжи мой ум да отрешится
И вместе с сердцем да стремится
Постигнуть истины закон.

Услышь, о боже, голос мой!
Да возлюбив всем сердцем брата,
Во тьме затерянной тропой
Пойду я вновь – и без возврата!

«Ты мне мила, пора заката. » *

Ты мне мила, пора заката!
Какой-то кроткой тишиной
В тот миг душа моя объята;
Как исцелившийся больной,
Что к жизни ждать не мог возврата,
Любви, спокоен и счастлив,
Я к сердцу чувствую прилив.

Земные битвы, скорбь земную,
Всё бремя будничных забот
Я забываю; в грудь больную
Отраду вечер ясный льет;
И я молю, чтоб жизнь такую,
Как этот час, господь послал
Тому, кто в битве духом пал.

«О нет, не всякому дано…» *

О нет, не всякому дано
Святое право обличенья!
Кто не взрастил в себе зерно
Любви живой и отреченья,
И бесполезно и смешно
На мир его ожесточенье.

Но если праведная речь
Из сердца чистого стремится,
Она разит, как божий меч;
Дрожит, бледнеет и стыдится
Пред нею тот, кого обречь
Она проклятью не страшится.

Но где тот века проводник,
Что скуп на речи, щедр на дело,
Что, заглушив страстей язык,
Идя на подвиг честно, смело,
Благой пример являть привык
Толпе, в неправде закоснелой?

Где он? Нас к бездне привела
Стезя безверья и порока!
Рабам позорной лжи и зла
Пошли, пошли, господь, пророка,
Чтоб речь его нам сердце жгла
И содрогнулись мы глубоко!

«Он шел безропотно тернистою дорогой…» *

Он шел безропотно тернистою дорогой,
Он встретил радостно и гибель и позор;
Уста, вещавшие ученье правды строгой,
Не изрекли толпе глумящейся укор.

Он шел безропотно и, на кресте распятый,
Народам завещал и братство и любовь;
За этот грешный мир, порока тьмой объятый,
За ближнего лилась его святая кровь.

О дети слабые скептического века!
Иль вам не говорит могучий образ тот
О назначении великом человека
И волю спящую на подвиг не зовет?

О нет! не верю я. Не вовсе заглушили
В нас голос истины корысть и суета;
Еще настанет день… Вдохнет и жизнь и силу
В наш обветшалый мир учение Христа!

Посвящение *

Домчатся ль к вам знакомых песен звуки,
Друзья моих погибших юных лет?
И братский ваш услышу ль я привет?
Всё те же ль вы, что были до разлуки?

Быть может, мне иных не досчитаться!
А те – в чужой, далекой стороне –
Уже давно забыли обо мне…
И некому на песни отозваться!

Ноя – средь бурь, в дни горя и печали –
Был верен вам, весны моей друзья,
И снова к вам несется песнь моя,
Когда, как сон, невзгоды миновали.

Былое («Ночи бледное светило…») *

Ночи бледное светило
Кротким светом озарило
Комнатку мою.

Снова слышу за стеною
Над малюткою больною
Баюшки-баю.

Голосок так чист и звонок,
Что под звук его ребенок
Затихает вдруг.

Спой еще! Тебе внимая,
И душа моя больная
Отдохнет от мук.

Помню я иное время,
Легче было жизни бремя,
Веселей жилось!

Шли так быстро эти годы,
Годы счастья и свободы,
Годы светлых грез!

Сколько вызвано мечтою
Лиц знакомых предо мною
И знакомых мест.

Помню лес… деревьев шепот,
И волны стемневшей ропот,
И мерцанье звезд.

Сад запущенный и мрачный,
Над водой пруда прозрачной
Деревенский дом.

Речи нежные и ласки,
В уголке уютном сказки
Зимним вечерком…

Сердце верило, любило,
Всё ему так было мило,
Что теперь смешно!

Но всё тихо за стеною…
Над малюткою больною
Голос смолк давно…

Ах, зачем, былые годы,
Годы участья и свободы,
Я припомнил вас!

На душе тоска сильнее,
И до утра, видно, с нею
Не сомкну я глаз!

Птичка *

Для чего, певунья птичка,
Птичка резвая моя,
Ты так рано прилетела
В наши дальние края?

Заслонили солнце тучи,
Небо всё заволокли;
И тростник сухой и желтый
Клонит ветер до земли.

Вот и дождик, посмотри-ка,
Хлынул словно из ведра;
Скучно, холодно, как будто
Не весенняя пора!

– Не для солнца, не для неба
Прилетела я сюда;
В камышах сухих и желтых
Не совью себе гнезда.

Я совью его под кровлей
Горемыки-бедняка;
Богом я ему в отраду
Послана издалека.

В час, как он, вернувшись с поля
В хату ветхую свою,
Ляжет, грустный, на солому,
Песню я ему спою.

Для него я эту песню
Принесла из-за морей;
Никогда ее не пела
Для счастливых я людей.

В ней поведаю я много
Про иной, чудесный свет,
Где ни бедных, ни богатых,
Ни нужды, ни горя нет.

Эта песня примиренье
В грудь усталую прольет;
И с надеждою на бога
Бедный труженик заснет.

«Ты хочешь песен…» *

Ты хочешь песен, – не пою
Веселых песен я давно;
А душу ясную твою
Встревожить было бы грешно.

О нет, пусть ни единый звук
Не обнаружит пред тобой
Ни затаенных в сердце мук,
Ни дум, навеянных борьбой.

Пусть не узнаешь дольше ты,
Как беспощадно губит свет
Все наши лучшие мечты,
Святые грезы юных лет!

Когда ж пора твоя придет
И с жизнью выйдешь ты на бой,
Когда в тебе житейский гнет
Оставит след глубокий свой

И будешь, горе затая,
Ты тщетно ждать участья слов, –
Тогда зови… и песнь моя
На грустный твой ответит зов.

Сердцу *

Скажи мне, долго ль заблуждаться
Тебе, о сердце, суждено?
Пора бы с грезами расстаться…
Мы старики с тобой давно.

А ты, назло годам и року,
Тревожней бьешься и сильней
(Хоть мало видишь в этом проку),
Чем билось в дни весны своей.

Когда среди волнений света,
В толпе шумящей и пустой,
Слова любимого поэта
Произнесут перед тобой,

Или науки голос строгой
О правде вечной говорит,
Какую ты забьешь тревогу,
Какой огонь в тебе горит!

Красой стыдливою блистая,
Мелькнут ли женские черты –
В восторге чистом замирая,
Навстречу им как рвешься ты.

О перестань! Понять бы можно
Давным-давно в твои лета,
Что бред поэзия ничтожный,
Что правда вечная – мечта!

Что как-то странно поклоненье
В наш век полезный красоте,
Что уж теперь должны стремленья
У человека быть не те…

Пойми, что правда там, где сила,
Где достиженье благ земных,
И, всё забыв, что ты любило,
Живи и бейся лишь для них!

Цветок *

Над пустыней, в полдень знойный,
Горделиво и спокойно
Тучка легкая плывет.
А в пустыне, жаждой мучим
И лучом палимый жгучим,
К ней цветок моленье шлет:
«Посмотри, в стели унылой
Я цвету больной и хилый,
И без сил, и без красы…
Мне цвести так безотрадно:
Нет ни тени здесь прохладной,
Ни свежительной росы,
Я горю, томлюсь от зною,
И поблекшей головою
Я к земле сухой приник.
Каждый день с надеждой тайной
Я всё ждал, что хоть случайно
Залетишь ты к нам на миг;
Вот пришла ты… и взываю
Я с мольбой к тебе, и знаю,
Что к мольбе склонишься ты:
Что прольется дождь обильный,
И, покров стряхнувши пыльный,
Оживут мои листы,
И под влагой неба чистой,
И роскошный и душистый,
Заблистает мой наряд;
И потом, в степи суровой,
Долго, долго к жизни новой
Буду помнить я возврат…»
Но, горда, неумолима,
Пронеслася тучка_ мимо
Над поникнувшим цветком.
Далеко, над сжатой нивой,
Бесполезно, прихотливо
Пролилась она дождем;
А в пустыне, жаждой мучим
И лучом палимый жгучим,
Увядал цветок больной…
И всё ждал он, увядая, –
Тучка вот придет другая…
Но уж не было другой.

Песня («Тихо всё, глядится месяц…») *

Тихо всё, глядится месяц
В воды зыбкие реки;
За рекою слышны песни
И мелькают огоньки.

Отчего так сердцу больно?
Дней ли прошлых стало жаль,
Иль грядущего пугает
Неразгаданная даль?

Отчего в груди томленье?
И туманит взор слеза?
Или снова надо мною
Собирается гроза?

Вот сокрылся месяц в тучи,
Огоньков уж не видать;
Стихли песни… Скоро ль, сердце,
Перестанешь ты страдать?

«Много злых и глупых шуток…» *

Много злых и глупых шуток,
Жизнь, играла ты со мной,
И стою на перепутье
Я с поникшей головой.

Сердца лучшие порывы
И любимые мечты
Осмеяла беспощадно,
В пух и прах разбила ты.

Подстрекнула ты лукаво
На неравный бой меня,
И в бою том я потратил
Много страсти и огня.

Только людям на потеху
Скоро выбился из сил;
И осталось мне сознанье,
Что я немощен и хил.

Что ж! Пойду дорогой торной,
Думал я, толпе вослед,
Скромен, тих, благонамерен,
Бросив юношеский бред.

Что за гладкая дорога!
Камни здесь не режут ног.
Если б шел по ней я прежде,
Я бы так не изнемог.

Да и цель гораздо ближе;
Пристань мирная в виду…
Сколько там я наслаждений
Неизведанных найду!

Но увы! пришлось недолго
К этой цели мне идти,
И опять я очутился
На проселочном пути.

А виной всё эти грезы,
Эти сны поры былой…
Безотвязные, со мною
Шли они рука с рукой.

И манили всё куда-то,
И шептали что-то мне,
Милых образов так много
Показали в стороне.

Им навстречу устремился
Я, исполнен новых сил:
Шел по терниям колючим,
В бездны мрачные сходил.

И уж думал – подхожу я
К милым призракам моим,
Но напрасно, утомленный,
Простирал я руки к ним.

Отдалялись, улетали
Дорогие от меня…
И внезапно на распутье
Ночью был застигнут я.

Долго ль ночь моя продлится
И что ждет меня за ней,
Я не знаю; знаю только,
Что тоска в душе моей.

Но не торная дорога,
Рано брошенная мной,
Пробуждает сожаленье
В этот миг в душе больной.

Жаль мне призраков любимых,
Жаль роскошных ярких грез,
Что так рано день, сокрывшись,
На лучах своих унес!

«Дети века все больные…» *

Дети века все больные, –
Мне повсюду говорят, –
Ходят бледные, худые,
С жизнью всё у них разлад.

Нет! Напрасно стариками
Оклеветан бедный век;
Посмотрите: перед вами
Современный человек.

Щеки словно как с морозу,
Так румянцем и горят;
Как прилична эта поза,
Как спокоен этот взгляд.

Вы порывов увлеченья
Не заметите за ним;
Но как полон уваженья
Он к достоинствам своим.

Все вопросы разрешает
Он легко, без дальних дум;
Не тревожит, не смущает
Никогда сомненье ум.

И насмешкой острой, милой
Как умеет он кольнуть
Недовольных, что уныло
На житейский смотрят путь,

Предрассудки ненавидят,
Всё твердят про идеал
И лишь зло и гибель видят
В том, что благом мир признал.

Свет приятным разговором
И умом его пленен;
Восклицают дамы хором:
«Как он мил! как он умен!»

Нет! Напрасно старость взводит
Клевету на бедный век:
Жизнь блаженствуя проводит
Современный человек!

«Когда мне встретится истерзанный борьбою…» *

Когда мне встретится истерзанный борьбою,
Под гнетом опыта поникший человек;
И речью горькой он, насмешливой и злою
Позору предает во лжи погрязший век;

И вера в род людской в груди его угасла,
И дух, что некогда был полон мощных сил,
Подобно ночнику, потухшему без масла,
Без веры и любви стал немощен и хил;

И правды луч, сверкающий за далью
Грядущих дней, очам его незрим, –
Как больно мне! Глубокою печалью
При встрече той бываю я томим.

И говорю тогда: явись, явись к нам снова,
Господь, в наш бедный мир, где горе и разлад;
Да прозвучит еще божественное слово
И к жизни воззовет твоих отпадших чад!

Мой знакомый *

Он беден был. (Его отец
В гусарах век служил,
Любил танцовщиц и вконец
Именье разорил.)

И ярый был он либерал:
Все слабости людей
Он энергически карал,
Хоть не писал статей.

Не мог терпеть он спину гнуть,
Любил он бедный класс,
Любил помещиков кольнуть
Сатирой злой подчас.

И Жоржем Зандом и Леру
Был страстно увлечен,
Мужей он поучал добру,
Развить старался жен.

Когда же друга моего
Толкнула в глушь судьба,
Он думал – закалит его
С невежеством борьба.

Всех лихоимцев, подлецов
Мечтал он быть грозой;
И за права сирот и вдов
Клялся стоять горой.

Но, ах! грядущее от нас
Густой скрывает мрак;
Не думал он, что близок час
Вступить в законный брак.

Хоть предавал проклятью он
Пустой, бездушный свет,
Но был в губернии пленен
Девицей в тридцать лет.

Она была иных идей…
Ей не был Занд знаком,
Но дали триста душ за ней
И трехэтажный дом.

Женился он, ему пришлась
По сердцу жизнь сам-друг…
Жена ввела его тотчас
В губернский высший круг.

И стал обеды он давать,
И почитал за честь,
Когда к нему съезжалась знать,
Чтоб хорошо поесть.

И если в дом к нему порой
Являлся генерал,
Его, от счастья сам не свой,
Он на крыльце встречал.

Жена крутой имела нрав;
А дом и триста душ
Давали ей так много прав…
И покорился муж.

Хоть иногда еще карал
Он зло в кругу друзей,
Но снисходительней взирал
На слабости людей.

Хоть не утратил он вполне
Могучий слова дар,
Но как-то стынул при жене
Его душевный жар.

Бывало, только заведет
О крепостных он спор,
Глядишь, и зажимает рот
Ему супруги взор.

И встретил я его потом
В губернии другой;
Он был с порядочным брюшком
И чин имел большой.

Пред ним чиновный весь народ
И трепетал и млел;
И уж не триста душ – пятьсот
Он собственных имел.

О добродетели судил
Он за колодой карт…
Когда же юноша входил
Порой пред ним в азарт,

Он непокорность порицал
Как истый бюрократ…
И на виновного бросал
Молниеносный взгляд…

Источник