За горизонт ложится солнце

«За горизонт спускалось солнце»

стихи Натальи Ливенской [natalyaliv1]:
https://www.chitalnya.ru/users/natalyaliv1/-
музыка:Frederic Delarue «Believe»-подобрала в интернете
сведение и звукорежиссура :Арнольд Макалиш(arnold_m):
https://www.chitalnya.ru/users/arnold_m/

Наш подарок Наточке .

За горизонт спускалось солнце,
Закат багряный догорал…
Я любовалась из оконца,
Он красотой своей пленял.

На небе чудилась жар-птица,
И принц на золотом коне…
И странные такие лица
В пылающем, от зарева, огне!

Я наблюдала с удивленьем
И с замиранием в груди!
Мелькали образы-мгновенья…
Манило, что там впереди?

Смеркалось,краски растворялись
В сиренево-свинцовой мгле.
И постепенно зажигались
Лампадки на ночном ковре!

Нет смысла наблюдать в окошко
За тайнами святой ночи,
Я крадучись, как будто кошка,
Шла к выходу, в руке ключи!

Пьянящий запах меда, мяты,
Приятно голову вскружил.
Забывшись, птицею крылатой,
Взметнулась в высь, что было сил!

Присела я, едва касаясь,
На гребешок луны златой.
Он подмигнул мне, улыбаясь,
Качнул тихонько раз, другой!

Гирлянды звезд кружили в танце,
Укутал шлейфом млечный путь.
Использовала все я шансы,
Чтоб в поднебесье отдохнуть!

И в колыбели этой сладкой,
В загадочном мерцанье звезд,
Хочу остаться без оглядки
В стране, где нет беды и слез!

Но вот рассвет уж наступает,
Вся ночь моя прошла в мечтах!
На Землю грешную спускает
Поблекший месяц в облаках…

Легли хрустальные росинки
На травы пряные, цветы,
А на лице блестят слезинки
От Богом данной красоты.

Источник

Диктант №554

Усталое летнее солнце уходит на покой за горизонт. На западе пропадает узкая полоска света. Над гладкой поверхностью неширокой речонки ложится туман и окутывает неглубокий овражек, песчаный берег, невысокие прибрежные кусты и светло-зеленый лужок. Сгущается туман, и на землю опускается ночная сырость.

На небе загораются первые звездочки. Замолкают птицы. В последний раз свистнул предвестник ночи соловей. Сонная тишина больше ничем не нарушается. Только иногда увидишь в темноте, как пронесется летучая мышь.

Тяжелые от росы цветы съежились и приклонились к земле. Сложил свои парашютики полевой плющ. Непроглядная тьма расстилается по окрестности. От земли распространяется резкий аромат цветущих растений. Ночью их запах всегда сильнее. Все в природе объято сном. Как прекрасна летняя ночь!

Добавить комментарий Отменить ответ

Блок ссылок

Реклама

Мы в социальных сетях

Самые популярные диктанты

• Диктант №556(4,12 из 5)
• Диктант №500(4,19 из 5)
• Диктант №917(4,18 из 5)
• Диктант №554(4,24 из 5)
• Диктант №555(4,14 из 5)
• Диктант №535(4,38 из 5)
• Диктант №531(4,28 из 5)
• Диктант №569(4,34 из 5)
• Диктант №529(3,96 из 5)
• Диктант №798(4,02 из 5)

Комментарии

• Саня не вернул отку к записи Диктант №1614
• Николай к записи Диктант №837
• НИКТО к записи Диктант №529
• Алиса к записи Диктант №809
• ИраК к записи Диктант №1764

Полезные ссылки

Внимание!

Если вы считаете, что размещение материала на данном ресурсе нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом немедленно.

Источник

За горизонтом

Укусы волн. Берег. Шёпот моря;
Рельефы гор, протянутых к воде,
Желающих испить. Наверное. Покоя,
Из глубины, зовущей к своей «тьме».

Закат. Затишье. Солнце гаснет
И небо розовой окраскою цветёт.
Нетленный горизонт. А что-ж он значит?
Какой посыл в себе из мглы веков несёт?

Звук лёгкий сзади. Дунавение.
— Пойдём, нас ждут. Уже пора.
-Нет не пора. Ещё одно виденье.
-Решил опять остаться до утра?

-Да. Познать всю тайну горизонта.
В который раз. Хоть чувствую прогресс.
-Не надо. Голос манит звонко.
К себе зовёт, меняя весь процесс.

Звучанье имени. В её глазах сияние.
А на лице, всё тот манящий взгляд.
-Я ухожу, пусть странное прощанье,
Но мне пора, хоть ты всегда мне «рад».

В ответ ей веял лёгкий холод бриза.
В ответ ей — потускневший горизонт,
Желание бросить всё, к себе её приблизя.
Но всё прошло, и в этом есть резон;

Как может быть и в том же фатализме.
Накал. И спад. Все мысли в даль ушли
За горизонт, к той тайной, сложной жизни,
Откуда все когда-то беспамятно пришли.

Надменный голос сзади раздаётся:
Оставь в покое эту ерунду!
Весь мир над твоей глупостью смеётся
Познай обычной жизни глубину!

-Познание горизонта — моя жизнь
Я счастье в этом нахожу, наверняка
Вся моя сущность не апалогизм
Идей что вьются здесь века.

На этом берегу. Суждения. Размышления.
Я никому их впредь не навязал.
— Ты навязал их все своим воззреньем,
Самим собой, людей же подстрекал

На странные, не ясные поступки!
— У вас так нет мозгов, как у меня мотива.
— Кто шёл тебе когда-то на уступки,
Забыть о них — твоя прерогатива.

— Уйдите. Вам здесь места нет.
— Тебе за всё прибудет, даю слово.
И голос утихает, сходит его след
И звук прибоя шепчет тайны снова.

О спрятанных мирах за горизонтом
Об уголках вселенной, о войне
Разумного с непознанным — природным
Но скрывшимся от глупости из вне.

А запах соли, йода навивают
Необъяснимое, но ясное с краёв
Сознания что всё воспринимает
Сквозь горизонт, где «прячется» своё

Пришедшее из мест весьма далёких,
Но близких одновременно, ко всем
Воспоминаниям, видениям не лёгким
Из горизонта, — Что не спутаешь ни с чем.

И голос в голове, давно уж в не спокойной
Решил сказать своё в который раз:
— Ты абсолютен. Своей земной природой
Ищи своё. Открой в себе. Свой глаз.

-Опять загадки. Расшифровывай.
Гадай и думай в чём подтекст
И есть ли он в словах искомых
Внутри себя, в обличьи мест;

Что полюбились очень много
Веков? Мгновений? Лет? Назад.
Что так по прежнему знакомы
Зовут к себе, вне всех преград.

Переливаются, сияющим узором —
Оранжевым, с вкропленьем золотым
Оттенки отражения в безмолвном
Морском просторе, что стал совсем родным.

Услышан шаг уверенный, походка
Ясна. Как голос исходящий от неё
— Идём. Моя тебе наводка
Брось эти глупости, всё это не твоё.

— Ты знаешь же, догматы книги
Кричат — за горизонтом смерть.
Ведь глупо жить, уму не веря,
Отвергнув знания. И впредь

Услышь, что общество не любит.
— Всё это общество ослепло
— Твой горизонт тебя погубит,
Не уклоняйся от ответа!

— Ответ мой прост. Я жду прогресса.
Мне ведом этот сложный мир.
И кажется. — Мне хватит стресса
Я ухожу. Себя ты погубил!

— Я не скорблю теперь по уходящим
С уходом Той. Теперь мне всё равно
Мне не охото быть сейчас скорбящим
О прошлом, что давно прошло.

— Ушла. Как многие. Но всё же.
Огнём мерцает горизонт
Смеркается. Грань стала строже
Воды и неба. Небосвод

Темнеет с каждою минутой.
Приходит чувство (близко ночь)
То. Странное. И мыслью глупой
Скользит, пульсирует точь в точь

Как ритм сердца. Что-то в теле
Вибрирует, стремиться прочь,
Освободиться. В самом деле
Желает. — Надо превозмочь

Держать в себе. Как это сложно.
За горизонтом есть ответ —
Я чувствую, я знаю можно
Пролить на все вопросы свет.

Из сумерек выходит силуэт.
Замеченный в мгновенье краем глаза.
— Ну здравствуй, я рад встрече.
— Ну привет.

— Как долго же не видились.
— И сразу Вопросы задаёт. Обычно.
— Не в этот раз. Пришёл побыть с тобой
Всего лишь. Непрелично
Кидаться так на друга, словно в бой

Идёшь на старого врага. — Сарказм, да
— И капля юмора-ты ценишь.
-На небе в облаках звезда
Какая всё же отмосфера — ты оценишь.

-Взгляну с тобой на горизонт
Хоть в полутьме он стал иначе.
— Как многие. Чей мир так тонок
Чтобы понять, что это значит.

— А значит ли вообще хоть что-то?
-Скажу, что каждому своё.
Мне горизонт, потребность в ком-то,
Кто хоть немного, но поймёт.

Исчезло солнце, волны стихли
На море опустилась темнота
Ночная. Воды так утихли,
Что сделались, как будто из стекла.

-Ну что же, мне пора, рад был увидеть
— И я тебя. Скажу ещё до встреч.
Фигура ускользнула. Тьма. Уж не развидеть.
И не понять как это уберечь —

Спокойствие, которое осталось.
Которое осело, там, внутри
Но не на долго — то давно позналось
На жизненном, не понятом пути.

Нахлынут снами, циклами ведений,
Иллюзиями, краскою цветной
Переживания, вдохнувшие идею
Переместить сознание в мир другой.

За горизонт, куда так тянет,
Вне жизни, смерти вне, туда
Где, дух познанием воспрянет,
Прибудет, станет как звезда,

Горящая в пространстве чёрном,
В молчащей, томной пустоте.
Не в этом месте, обречённом,
А там, где звук хвалы «заре».

— И всё же, я из горизонта.
Во многих смыслах. Каждый раз
Ищу ответы. Мысли. Звонко
Звучат уверенно, подчас

Метаниям душевным, Скоро
Наступит красочный рассвет
Огнями вспыхнет небо, ровно
Как вечность всех минувших лет.

Источник

За горизонт ложится солнце

Со странной мыслью, что только город — настоящее, а это все призрак, и что если закрыть глаза и потом открыть их, то никакого поля не будет,- Юрасов крепко зажмурился и притих. И сразу стало так хорошо и необыкновенно что уже не захотелось снова открывать глаза, да и не нужно было: исчезли мысли и сомнения и глухая постоянная тревога; тело безвольно и сладко колыхалось в такт дыханиям вагона, и по лицу нежно струился теплый и осторожный воздух полей. Он доверчиво поднимал пушистые усы и шелестел в ушах, а внизу, под ногами расстилался ровный и мелодичный шум колес, похожий на музыку, на песню, на чей-то разговор о далеком, грустном и милом. И Юрасову смутно грезилось, что от самых ног его, от склоненной головы и лица, трепетно чувствующего мягкую пустоту пространства, начинается зелено-голубая бездна, полная тихих слов и робкой, притаившейся ласки. И так странно — как будто где-то далеко шел тихий и теплый дождь.

Поезд замедлил бег и остановился на мгновение, на одну минуту. И сразу со всех сторон Юрасова охватила такая необъятная и сказочная тишина, как будто это была не минута, пока стоял поезд, а годы, десятки лет, вечность. И все было тихо: темный, облитый маслом маленький камень, прильнувший к железному рельсу, угол красной крытой платформы, низенькой и пустынной, трава на откосе. Пахло березовым листом, лугами, свежим навозом — и этот запах был все той же всевременною необъятной тишиною. На смежное полотно, неуклюже цепляясь за поручни, соскочил какой-то пассажир и пошел. И такой был он странный, необыкновенный в этой тишине, как птица, которая всегда летает, а теперь вздумала пойти. Здесь нужно летать, а он шел, и тропинка была длинная, безвестная, а шаги его маленькие и короткие. И так смешно перебирал он ногами — в этой необъятной тишине.

Бесшумно, точно сам стыдясь своей громогласности, двинулся поезд и только за версту от тихой платформы, когда бесследно сгинула она в зелени леса и полей, свободно загрохотал он всеми звеньями своего железного туловища. Юрасов в волнении прошелся по площадке, такой высокий, худощавый, гибкий, бессознательно расправил усы, глядя куда-то вверх блестящими глазами, и жадно прильнул к железной задвижке, с той стороны вагона, где опускалось за горизонт красное огромное солнце. Он что-то нашел; он понял что-то, что всю жизнь ускользало от него и делало эту жизнь такой неуклюжею и тяжелой, как тот пассажир, которому нужно было бы лететь, как птице, а он шел.

— Да, да,- серьезно и озабоченно твердил он и решительно покачивал головою.- Конечно, так. Да. Да.

И колеса гулко и разноголосо подтверждали: «Конечно, так, да, да». «Конечно, так, да, да». И как будто так и нужно было: не говорить, а петь,- Юрасов запел сперва тихонько, потом все громче и громче, пока не слился его голос со звоном и грохотом железа. И тактом для этой песни был стук колес, а мелодией — вся гибкая и прозрачная волна звуков. Но слов не было. Они не успевали сложиться; далекие и смутные, и страшно широкие, как поле, они пробегали где-то с безумной быстротою, и человеческий голос свободно и легко следовал за ними. Он поднимался и падал; и стлался по земле, скользя по лугам, пронизывая лесную чащу; и легко возносился к небу, теряясь в его безбрежности. Когда весною выпускают птицу на свободу, она должна лететь так, как этот голос: без цели, без дороги, стремясь исчертить, обнять, почувствовать всю звонкую ширь небесного пространства. Так, вероятно, запели бы сами зеленые поля, если бы дать им голос; так поют в летние тихие вечера те маленькие люди, что копошатся над чем-то в зеленой пустыне.

Юрасов пел, и багровый отсвет заходящего солнца горел на его лице, на его пальто из английского сукна и желтых ботинках. Он пел, провожая солнце, и все грустнее становилась его песня: как будто почувствовала птица звонкую ширь небесного пространства, содрогнулась неведомою тоскою и зовет кого-то: приди.

Солнце зашло, и серая паутинка легла на тихую землю и тихое небо. Серая паутина легла на лицо, меркнут на нем последние отблески заката, и мертвеет оно. Приди ко мне! отчего ты не приходишь? Солнце зашло, и темнеют поля. Так одиноко, и так больно одинокому сердцу. Так одиноко, так больно. Приди. Солнце зашло. Темнеют поля. Приди же, приди!

Так плакала его душа. А поля все темнели, и только небо над ушедшим солнцем стало еще светлее и глубже, как прекрасное лицо, обращенное к тому, кого любят и кто тихо, тихо уходит.

Проследовал контроль, и кондуктор вскользь грубо заметил Юрасову:

— На площадке стоять нельзя. Идите в вагон. И ушел, сердито хлопнув дверью. И так же сердито Юрасов послал ему вдогонку:

Ему подумалось, что все это, и грубые слова и сердитое хлопанье дверью, все это идет оттуда, от порядочных людей в вагоне. И снова, чувствуя себя немцем Генрихом Вальтером, он обидчиво и раздраженно, высоко поднимая плечи, говорил воображаемому солидному господину:

— Нет, какие грубияны! Всегда и все стоят на площадке, а он: нельзя. Черт знает что!

Потом была остановка с ее внезапной и властной тишиною. Теперь, к ночи, трава и лес пахли еще сильнее, и сходившие люди уже не казались такими смешными и тяжелыми: прозрачные сумерки точно окрылили их, и две женщины в светлых платьях, казалось, не пошли, а полетели, как лебеди. И снова стало хорошо и грустно, и захотелось петь,- но голос не слушался, на язык подвертывались какие-то ненужные и скучные слова, и песня не выходила. Хотелось задуматься, заплакать сладко и безутешно, а вместо того все представляется какой-то солидный господин, которому он говорит вразумительно и веско:

— А вы заметили, как поднимаются сормовские? И темные сдвинувшиеся поля снова думали о чем-то своем, были непонятны, холодны и чужды. Разноголосо и бестолково толкались колеса, и казалось, что все они цепляются друг за друга и друг другу мешают. Что-то стучало между ними и скрипело ржавым скрипом, что-то отрывисто шаркало: было похоже на толпу пьяных, глупых, бестолково блуждающих людей. Потом эти люди стали собираться в кучку, перестраиваться, и все запестрели яркими кафешантанными костюмами. Потом двинулись вперед и все разом пьяным, разгульным хором гаркнули:

— Маланья моя, лупо-гла-за-я.

Так омерзительно живо вспомнилась Юрасову эта песня, которую он слышал во всех городских садах, которую пели его товарищи и он сам, что захотелось отмахиваться от нее руками, как от чего-то живого, как от камней, брошенных из-за угла. И такая жестокая власть была в этих жутко бессмысленных словах, липких и наглых, что весь длинный поезд сотнею крутящихся колес подхватил их:

— Маланья моя, лупо-гла-за-я.

Что-то бесформенное и чудовищное, мутное и липкое тысячами толстых губ присасывалось к Юрасову, целовало его мокрыми нечистыми поцелуями, гоготало. И орало оно тысячами глоток, свистало, выло, клубилось по земле, как бешеное. Широкими круглыми рожами представлялись колеса, и сквозь бесстыжий смех, уносясь в пьяном вихре, каждое стучало и выло:

— Маланья моя, лупо-гла-за-я.

И только поля молчали. Холодные и спокойные, глубоко погруженные в чистую творческую думу, они ничего не знали о человеке далекого каменного города и чужды были его душе, встревоженной и ошеломленной мучительными воспоминаниями. Поезд уносил Юрасова вперед, а эта наглая и бессмысленная песня звала его назад, в город, тащила грубо и жестоко, как беглеца-неудачника, пойманного на пороге тюрьмы. Он еще упирается, он еще тянется руками к неизведанному счастливому простору, а в голове его уже встают, как роковая неизбежность, жестокие картины неволи среди каменных стен и железных решеток.

Источник