БЛЕДНОЙ ЛУНОЙ ОЗАРИЛСЯ.
Бледной луной озарился
Старый кладбищенский двор.
И над могилой сырою
Плакал молоденький вор:
— Мама, милая мама,
Зачем ты так рано ушла?
Свет белый покинула рано,
Отца-подлеца не нашла?
Живет он в хорошеньком доме,
С другою семьей, прокурор.
Он судит людей по закону,
Не зная, что сын его вор.
И вот на скамье подсудимых
Наш маленький мальчик сидит
И голубыми глазами
На прокурора глядит.
Окончилась речь прокурора,
Преступнику слово дано:
— Судите вы, граждане судьи,
На это вам право дано.
Раздался коротенький выстрел,
На землю наш мальчик упал
И голубыми глазами
Отца-подлеца он проклял.
— Ах, миленький маленький мальчик!
Зачем ты так рано пропал?
Сказал бы ты это мне раньше,
И я бы тебя оправдал.
Вот бледной луной озарился
Старый кладбищенский двор,
И над могилой двойною
Повесился сам прокурор.
В нашу гавань заходили корабли. Пермь: Книга, 1996.
Этот же вариант с незначительными разночтениями: фонограмма Ирины Муравьевой, CD «В нашу гавань заходили корабли» №5, 2001 и CD «В нашу гавань заходили корабли: Ирина Муравьева», 2001 (две последние строки в первом и последнем куплетах повторяются,
ст. 4 «Плакал кладбищенский вор:»
ст. 25 «— Ах, маленький миленький мальчик!»
посл. ст. «Повесился наш прокурор.» (при повторе «Повесился сам прокурор.»)
Последняя строка в некоторых вариантах — «Плакал седой прокурор» или «Плакал отец-прокурор».
1. Сын прокурора
Бледнея, заря озарила
Тот старый кладбищенский двор,
А там над сырою могилой
Рыдает молоденький вор:
«Ах, мамочка, милая мама,
Зачем ты так рано ушла?
На сердце мне тяжкую рану
Твоя смерть пером нанесла».
Склонились плакучие ивы,
Утешить пытаясь юнца.
Он вырос ребенком счастливым,
Хоть рос без отца-подлеца.
И вот на скамье подсудимых
Молоденький парень сидит
И голубыми глазами
На прокурора глядит.
А тот неуклонно и жестко
Толкает под вышку его,
Убийцу он видит в подростке,
И что ему смерть одного.
К стене, мол, и без разговора –
«По мне и отца бы в тюрьму,
За то, что, мол, вырастил вора —
Таким с нами жить ни к чему!»
Парнишке в конце слово дали,
Все стихли: мол, что скажет вор?
И в зале слова прозвучали:
«Отец мой был — ты, прокурор!»
Его, увели, расстреляли
Под старой тюремной стеной.
А вечером судьи гуляли,
Грустил лишь один прокурор:
«Сын ты мой, милый сыночек.
Зачем ты так долго молчал?
Если б я знал, что ты сын мой,
Я бы тебя оправдал».
Бледнея, заря озарила
Тот старый кладбищенский двор,
А там над могилою сына
Повесился сам прокурор.
Перо – нож. Вышка — расстрел.
Старая шпанская песня, по-видимому, ещё довоенных лет. Мне удалось, впрочем, наиболее раннее упоминание о ней найти в книге Владимира Потапова «Песня странника». Вспоминая о тюремной жизни в 1947 году, Потапов пишет: «А как-то шпана пела такую песню, что мне захотелось плакать:
«Бледной луной озарился
Старый кладбищенский двор,
А над могилой сырою
Плакал молоденький вор. »
И далее приводится вариант песни. Скорее всего, он взят из сборника «В нашу гавань заходили корабли» (1996): тексты совпадают до запятых. Но это вполне понятно: старому лагернику проще взять готовый текст, нежели специально вспоминать песню своей юности. В 50-е—60-е годы песня была уже, можно сказать, дворовой, уличной, поэтому пели её и во время застолий, и просто пацаны во дворе, и даже в пионерских лагерях.
Жиганец Ф. Блатная лирика. Сборник. Ростов-на-Дону: Феникс, 2001. C. 173-174.
2. Вот вышла заря, озарила
Вот вышла заря, озарила
Тот старый кладбищенский двор.
А там над сырою могилой
Плачет маленький вор.
Ах, милая, милая мама,
Зачем ты так рано ушла?
Свет Божий покинула рано,
Отца-подлеца не нашла?
Он в доме чужом и богатом,
С другою живет прокурор,
Он судит воров беспощадно,
Не знает, что сын его — вор.
И вот на скамье подсудимых
Молоденький мальчик сидит
И голубыми глазами
На прокурора глядит.
Вот кончилась речь прокурора,
Преступнику слово дано:
«Судите же, граждане, вора,
На это вам право дано.
Я — сын трудового народа,
Отец мой — простой прокурор.
Он отнял у матери счастье,
Узнайте же, кто у нас вор».
Его увели, расстреляли
На тот же кладбищенский двор.
И весело судьи стояли,
Но хмур был один прокурор.
Вот вышла луна, озарила
Тот старый кладбищенский двор.
А там над сырою могилой
Плачет отец-прокурор.
«Эх, миленький, миленький мальчик,
Зачем ты так долго молчал?
И если сказал бы ты раньше,
Я бы тебя оправдал».
3. Вот бледной луной озарился
Вот бледной луной озарился
Тот старый кладбищенский двор.
А там над сырою могилой
Плакал молоденький вор:
— Ах, мама, родимая мама,
Зачем ты так рано ушла?
Свет белый покинула рано,
Отца-подлеца не нашла?
Живет он с другою семьею
И твой не услышит укор,
Он судит людей по закону,
Не зная, что сын его вор.
Но вот на скамье подсудимых
Совсем еще мальчик сидит
И голубыми глазами
Он на прокурора глядит.
Окончена речь прокурора,
Преступнику слово дано:
— Судите меня по закону.
Какой приговор, все равно.
Раздался коротенький выстрел,
На землю мальчонка упал
И слышными еле словами
Отца-прокурора проклял.
— Ах, милый мой маленький мальчик!
Зачем ты так поздно сказал?
Узнал бы я все это раньше,
И я бы тебя оправдал.
Вот бледной луной озарился
Тот старый кладбищенский двор,
И там над двойною могилою
Плакал седой прокурор,
Плакал отец-прокурор.
Расшифровка фонограммы Алексея Козлова, аудиокассета «Пионерские блатные 2», ТОО «Московские окна ЛТД», 1998.
4. Тихой луной озарился…
Тихой луной озарился
Старый кладбищенский двор,
А над могилою старой
Лил слезы маленький вор.
— О милая, милая мама,
Зачем ты так рано ушла,
Меня ты, малютку, забыла,
Отца-подлеца мне нашла.
Нет горя в том мраморном доме,
С женою живет прокурор,
Он судит воров беспощадно,
Не зная, что сын его – вор.
И вот на скамье подсудимых
Маленький мальчик сидит,
Он взор устремил в прокурора,
А сердце с тревогой стучит.
Окончилась речь прокурора,
Преступнику слово дано.
— Судите же, граждане судьи,
На это вам право дано.
Я – сын трудового народа,
Отец у меня – прокурор.
Решетка лишает свободы.
Скажите же, кто из нас вор?
О, миленький, миленький мальчик,
Зачем же так поздно сказал?
Я думал, что ты – беспризорник,
Не то б я тебя оправдал!
Вот бледной луной озарился
Старый кладбищенский двор,
И выстрел негромкий раздался,
На землю упал прокурор…
Сиреневый туман: Песенник / Сост. А. Денисенко Новосибирск: Мангазея, 2001. (Хорошее настроение).
5. И снова луна озарила…
И снова луна озарила
Старый кладбищенский двор,
А там над сырою могилой
Плакал маленький вор:
— Мама, милая мама,
Зачем ты так рано ушла?
Свет белый покинула рано,
Отца-подлеца не нашла?
Живет он в богатеньком доме,
С другою семьей, прокурор.
Он судит воров беспощадно,
Не зная, что сын его вор.
И вот на скамье подсудимых
Наш маленький мальчик сидит
И голубыми глазами
На прокурора глядит.
Окончилась речь прокурора,
Преступнику слово дано.
— Судите меня по закону,
А мне уж теперь всё равно.
Раздался коротенький выстрел,
На землю наш мальчик упал
И взглядом последним, суровым
Отца-подлеца он проклял.
— Ах, миленький маленький мальчик!
Зачем ты так рано пропал?
Сказал бы ты это мне раньше,
И я бы тебя оправдал.
И снова луна осветила
Старый кладбищенский двор,
А там над двойною могилой
Повесился сам прокурор.
А я не уберу чемоданчик! Песни студенческие, школьные, дворовые / Сост. Марина Баранова. М.: Эксмо, 2006.
6. Сын прокурора
Бледным светом луна озарила
Старый кладбищенский двор.
Над забытою старой могилой
Плакал молоденький вор.
— Прости меня, милая мама,
Ты рано из жизни ушла.
Потеряла любимого сына,
Отца-подлеца не нашла.
Отец мой в большом тёплом доме,
С новой семьёй — прокурор.
Он судит людей по закону,
Не зная, что сын его вор.
И вот на скамье подсудимых
Молоденький мальчик сидит
И голубыми глазами
На отца-прокурора глядит.
Прокурор зачитал обвиненье,
Преступнику слово дано:
«Судите вы, граждане судьи,
Вам надо, а мне всё равно».
Раздался коротенький выстрел,
И мальчик на землю упал.
«Я твой сын», — улыбнувшись пред смертью
Вор прокурору сказал.
— Мой милый, мой родненький мальчик,
Зачем на суде ты молчал?
Сказал бы об этом мне раньше,
И папа тебя б оправдал.
Бледным светом луна озарила
Старый кладбищенский двор.
Над старой и новой могилой
Повесился сам прокурор.
Мама, я жулика люблю!: Сб. блатных песен / [Сост. Михаил Вольпе]. М.: Зебра Е; АСТ, 2007.
7. Ночью луной озарило.
Ночью луной озарило
Старый кладбищенский двор,
А над заросшей могилой
Плакал кладбищенский вор.
— Ох, милая родная мама,
Звчем ты так рано ушла,
Со светом простилася рано,
Отца-подлеца мне нашла?
В том замке роскошном и пышном,
Где жил там один прокурор.
Он славился жизнью роскошной,
Не зная о том, что сын вор.
И вот на скамье подсудимой
Молоденький мальчик сидит
И голубыми глазами
На прокурора глядит.
Вот прокурор выступает:
— Преступников надо сажать,
За высший грабёж и наколки
Свободы должны их лишать.
Закончилась речь прокурора.
Преступнику слово дано:
— Судите вы, судьи, законно,
А для меня всё равно.
Я сын трудового народа.
Отец мой родной — прокурор.
Он сына лишает свободы,
Скажите же, кто из нас вор?
Закончен был суд по ворюге,
Зачитан был весь приговор.
Все судьи довольные были,
Печален был лишь прокурор.
Закончен был суд по ворюге,
И судьи из замка ушли,
А парня с большими глазами
Ночью к расстрелу вели.
Снова луной озарился
Старый кладбищенский двор,
А над двойною могилой
Плакал и сам прокурор.
— Ох, сын мой родной и любимый,
Зачем же ты мне не сказал?
Я думал, ты крупный преступник,
А то б я тебя оправдал.
И снова луной озарился
Старый кладбищенский двор.
Выстрел короткий раздался,
Убит был и сам прокурор.
1990 г., с. Хлебное Новоусманского р-на Воронежской обл., исп. Некрылова Е.Н. 1936 г.р., зап Тернова Т.
Городской романс и авторская песня: Песни, интервью, исследования / [Науч. ред. и сост. Т.Ф. Пухова, муз. ред. и коммент. А.А. Петриной]. Воронеж: Воронежский гос. университет, 2002. №14. С. 12.
Источник
Вышла полная луна озарила светом
Луной озарены зеркальные воды,
Где, детка, сидели с тобою вдвоем.
Так тихо и нежно забилось сердечко,
Не мог я сказать ни о чем.
Поверь, дорогая, что я ведь не сокол,
Чтоб вечно на воле летать,
Чтоб вечно тобой любоваться, родная,
Любить и к груди прижимать.
Гуляй, моя детка, пока я на воле,
Пока я на воле — я твой.
А может случится, я буду в неволе —
Тобой завладеет другой.
И, может, умру за решеткой тюремной,
За крепким тюремным замком.
Меня похоронят на ближнем кладбище,
И ты не узнаешь о том.
Но если поправлюсь и выйду на волю,
И будет в груди веселей,
Мы встретимся снова в той самой аллее,
Где — помнишь? — Нам пел соловей.
Луной озарились хрустальные воды,
Где, детка, сидели мы вдвоем.
Так нежно, так сладко забилось мое сердце,
Ушла ты, не сказала ни о чем.
Люби меня, детка, покуда я на воле,
Покуда я на воле — я твой.
Судьба нас разлучит, я буду жить в неволе —
Тобою завладеет кореш мой.
Я вор и бандит из преступного мира,
Меня ведь очень трудно полюбить,
Не лучше ль расканаться нам по своим хавирам,
Друг друга навеки позабыть?
Ты будешь богата и, может быть, счастлива.
Я ж нищий, бродяга и вор.
В шикарной карете тогда проедешь мимо
И ты не заметишь мой взор.
Я буду лежать на тюремной кровати,
Я буду лежать и умирать,
А ты не придешь, моя милая детка,
Меня обнимать, целовать.
Луна озарила зеркальные воды,
Где с милой гуляли вдвоем,
Так тяжко и нежно забилось мое сердце —
Ушла, не сказала ничего.
Люби меня, детка, пока я на воле,
Пока я на воле, буду твой.
Тюрьма нас разлучит — я буду в неволе,
Тобой завладеет кореш мой.
Я срок получу, меня вышлют надолго,
Надолго, быть может, навсегда.
Ты будешь жить счастливо, а, может, богато,
А я, молодец, никогда.
Я пилку достану, с товарищем верным
В тюрьме я решетку распилю.
Пускай луна светит отраженным светом —
Меня не поймать, я уйду.
Но если заметит тюремная стража,
Тогда я, мальчишка, пропал:
Тревога! И выстрел! И вниз головою
Сорвался с баркаса и упал.
Ко мне подбежит сам тюремный начальник
И спросит: зачем я бежал.
А кровь так польется горячей струею,
Наверно, мальчишка, я пропал.
Я буду лежать в той больнице тюремной,
А, может, я буду умирать.
Но ты не придешь ко мне, милая детка,
Не будешь слез горьких проливать.
Люби меня, девчонка, пока я на воле,
Пока я на воле, я твой.
Судьба нас разлучит, я буду жить в неволе,
Тобой завладеет другой.
Я — вор, я — бандит, я — преступник сего мира,
Я — вор, вора трудно любить.
Возьму-ка я пилу и с товарищем верным
Решеточку в тюрьме я распилю.
А если заметит конвой за стеною,
Тогда я, мальчишечка, пропал.
Вот выстрел раздался, я вниз головою
С тюремной ограды упал.
И кровь полилась беспрерывною струею
Из раны моей головы.
Лежу в лазарете на койке железной,
Сестрица, подай мне воды.
Подай мне чернила, листочек бумаги,
Родным я письмо напишу.
Родные прочитают, про сына прочитают,
Что сын в лазарете лежит.
Луна озарила зеркальные воды,
Где с милой гуляли вдвоем,
Так тяжко и нежно забилось мое сердце —
Ушла, не сказала ничего.
Люби меня, детка, пока я на воле,
Пока я на воле, буду твой.
Тюрьма нас разлучит — я буду в неволе,
Тобой завладеет кореш мой.
Я срок получу, меня вышлют надолго,
Надолго, быть может, навсегда.
Ты будешь жить счастливо, а может, богато,
А я, молодец, никогда.
Я пилку достану, с товарищем верным
В тюрьме я решетку распилю.
Пускай луна светит отраженным светом —
Меня не поймать, я уйду.
Но если заметит тюремная стража,
Тогда я, мальчишка, пропал:
Тревога! И выстрел! И вниз головою
Сорвался с баркаса и упал.
Ко мне подбежит сам тюремный начальник
И спросит: зачем я бежал.
А кровь так польется горячей струею.
Наверно, мальчишка, я пропал.
Я буду лежать в той больнице тюремной,
А может, я буду умирать.
Но ты не приедешь ко мне, милая детка,
Не будешь слез горьких проливать.
Луна озарила зеркальные воды,
Где, деточка, гуляли мы вдвоем.
Так тихо и нежно забилось мое сердце —
Ушла, не спросила ни о чем.
Я вор, я злодей, сын преступного мира,
Я вор, меня трудно любить.
Не лучше ль нам, детка, с тобою расстаться,
Друг друга навек позабыть?
Пойми, моя детка, что я ведь не сокол,
Чтоб вечно по воле летать,
Чтоб вечно тебя, моя милая детка,
Ласкать и к груди прижимать.
Гуляй, моя детка, пока я на свободе,
Пока я на воле — я твой.
Тюрьма нас разлучит, я буду жить в неволе,
Тобой завладеет другой.
Я срок получу и уеду далёко,
Далёко — быть может, навсегда.
Ты будешь жить богато, а может, и счастливо,
А я уж нигде и никогда.
Я пилку возьму и с товарищем верным
Решетку в окошке пропилю,
Пусть светит луна своим продажным светом —
К тебе я, моя детка, убегу.
Но если заметит тюремная стража —
Тогда я, мальчишечка, пропал:
Тревога и выстрел, и вниз головою
Сорвался с карниза и упал.
И кровь побежит непрерывной струею
Из ран в голове и на груди.
Начальство придет и склонится надо мною —
О, как ненавистны мне они!
В больнице у Газа, на койке больничной
Я буду один умирать,
И ты не придешь с своей лаской привычной,
Не станешь меня целовать.
Источник