И вспыхнет пламя!
И вспыхнет пламя
Во всех сердцах!
И передастся
Из уст в уста
Зов жажды жизни!
В глазах мелькнет
Отчаяния искра,
Но сменится, тот час
Бесстрашием огня,
И загорится ярче солнца,
Наше пламя!
И мне признаться не грешно,
Что я боюсь остаться
Лежать под этим небом,
Пытаясь не закрыть глаза.
Я даже смерти
Буду до последнего сопротивляться.
Без боя я не сдамся никогда!
Меня уже не напугать
Туманными речами,
Я научилась видеть
Истину в глазах.
И все, кого я раньше знала
Теперь другие для меня.
Мне есть, кого спасать,
Мне есть за что сражаться,
Мой выбор непоколебим.
И я не смею больше сомневаться,
Что мною выбран верный путь,
Пусть он и был всего один.
Я вижу, наконец, всю правду,
Всю боль и ненависть,
Отчаяние и страх,
Но вижу я еще решимость,
Я чувствую огонь в сердцах!
Теперь, я, обретя свободу
Могу признаться искренне в любви,
Тому, без веры чьей и силы,
Я не сумела б выжить,
Не сумела просто б жить.
Его непокоренный дух
Меня заставил подниматься,
Когда я падала горящей птицей
На землю в первый, и в сто первый раз.
С разбитым сердцем,
Обожженной кожей и без оперения,
Под взгляды сотен тысяч глаз.
Я возрождалась,
Поднимала крылья,
Бросалась вновь в огонь
За всех, кого люблю,
За всех кого любила,
За всех, кого мне больше не вернуть!
За веру, за надежду!
За тебя, моя любовь!
Источник
Утром солнце вспыхнет пламя
Если вам понравилась книга, вы можете купить ее электронную версию на litres.ru
Я вдруг осекаюсь: так уверяет всех Капитолий.
— Небольшие, да. Но этого недостаточно, чтобы обеспечить работой огромный дистрикт. Уж в это-то мы уверены, — отвечает женщина.
Сердце колотится как ненормальное. Вдруг они правы? Что, если… Что, если нам и в самом деле есть куда бежать, кроме дикой чащи? Туда, где надежно и безопасно? Не лучше ли скрыться в Дистрикте номер тринадцать, чем дожидаться смерти на родине? Хотя, с другой стороны… Будь там живые люди, да еще с ядерным оружием…
— Почему они не помогают нам? — сердито бросаю я. — Почему допускают, чтобы мы так страдали от голода, казней, проклятых Игр?
Меня душит ненависть к этим воображаемым обитателям катакомб, преспокойно наблюдающим за нашими страданиями. Чем они лучше капитолийцев?
— Этого мы не знаем, — шепчет Бонни. — Просто хватаемся за соломинку, как утопающие.
Тут я наконец прихожу в себя. Все это фантазии, самообман. Тринадцатый дистрикт не существует, ведь Капитолий бы этого не позволил. Ну а кадры? Возможно, ошибка. Соек-пересмешниц на свете пруд пруди. Крепкие птички, живучие. Раз уж перенесли бомбежки, значит, сейчас и вовсе расплодились в неизмеримом количестве.
Разумеется, Бонни лишилась дома; ее родные мертвы; ни о возвращении, ни о том, чтобы прижиться в чужом дистрикте, речи быть не может. Неудивительно, что девушкой овладела мысль о независимом и процветающем Дистрикте номер тринадцать. И не мне ее разочаровывать. Пусть лучше верит в мечту, эфемерную, словно струйка дыма. Может быть, они с Твилл как-нибудь протянут еще немного в лесах. Даже в этом я сомневаюсь, но нужно же как-то помочь!
Первым делом вытряхиваю из сумки еду — в основном зерно и сушеный горох. Запаса хватит на некоторое время, если распорядиться с умом. Потом увожу Твилл в лес и учу основам охоты. Ее пистолет не нуждается в пулях, он может превращать энергию солнца в смертоносные лучи. Первый трофей — несчастная белка или, вернее обуглившаяся тушка: выстрел попал в живот. Показываю, как освежевать добычу. Ничего, наловчится со временем. Вырезаю для Бонни добротный костыль. Вернувшись в дом, оставляю девушке пару запасных носков: днем их можно запихивать в обувь, чтобы крепче сидела, а ночью — надевать на ноги для тепла. Наконец объясняю, как лучше разводить огонь.
Беглянки подробно расспрашивают о ситуации в Двенадцатом дистрикте — должно быть, хотят передать мои слова, когда прибудут в Тринадцатый, — и я рассказываю, как нам живется при Треде. Остается только подыгрывать, чтобы не лишить их последней надежды. Но близится вечер, и мне уже некогда чесать языком.
— Пора уходить, — заявляю я.
Они лезут обниматься, благодарят. На глазах у Бонни показываются слезы.
— Не верится, что мы тебя встретили. Ты точно такая, как все себе представляют с того дня, когда…
— Знаю-знаю, — устало отмахиваюсь я. — С того дня, как мы с Питом достали ягоды.
Обратной дороги почти не замечаю, хотя с неба валит мокрый снег. Голова идет кругом от новостей о восстании, от призрачной и мучительной надежды на существование Дистрикта номер тринадцать.
Из разговора с Твилл и Бонни стало ясно одно: президент Сноу обвел меня вокруг пальца. Никакие телячьи нежности в мире уже не остановили бы движения, набиравшего силу в Дистрикте номер восемь. Может, мои ягоды и сыграли роль искры, но погасить костер было не в моей власти. Он это знал. Так зачем было заявляться к нам домой, заставлять меня убеждать всех в любви к Питу?
Очевидно, затем, чтобы я не вздумала подливать масла в огонь, когда поеду по дистриктам. И конечно, чтобы развлечь капитолийскую публику. Кажется, свадьба задумана с той же целью.
Забор уже близко. Вдруг на ветку ближайшего дерева опускается пересмешница и выводит нежную трель. Я вдруг понимаю, что так и не получила внятного объяснения по поводу птички на крекере.
«Это значит, мы на твоей стороне», — так сказала Бонни. А что это за сторона? Неужели я, сама того не желая, стала «лицом» долгожданного бунта? А птичка на моей брошке — символом сопротивления? Если так, то моей стороне не очень везет. Достаточно вспомнить события в Дистрикте номер восемь.
Прячу оружие в трухлявой колоде неподалеку от старого дома и направляюсь к забору. Глубоко погруженная в размышления, опускаюсь на одно колено перед знакомой дырой. Внезапно где-то кричит сова, и я прихожу в себя.
В сумерках ограждение выглядит как всегда — вполне безобидным, но звук заставляет отдернуть ладонь. Словно гудит гнездо рассерженных шершней. К забору вновь подключили напряжение.
Ноги сами несут обратно к лесу, и я сливаюсь с деревьями. Прикрываю рот перчаткой, чтобы не выдать себя белым паром дыхания. По венам струится адреналин, отгоняя все другие заботы, кроме этой новой угрозы. Что происходит? Тред вздумал усилить охрану дистрикта? Или как-то узнал, что я ускользнула из его сети? Решил до утра продержать снаружи, а потом заявиться и взять под арест? А дальше? Высечет, закует в колодки на площади, сразу повесит?
Приказываю себе успокоиться. Разве забор в первый раз оказался под током? Такое уже случалось, и не единожды. Правда, тогда со мной был Гейл. Мы попросту забирались на дерево поудобнее и выжидали, пока не отключится напряжение. Когда я задерживалась, Прим нарочно ходила к забору — прислушивалась, бежит ли по проволоке электричество, чтобы мама напрасно не беспокоилась.
Да, но сегодня родным и в голову не придет, что я здесь. Сама же об этом позаботилась. Так что, если не появлюсь, волнений им не избежать. Да и мне, сказать по совести, тоже не по себе. Не верится, что это случайность: ток пустили как раз в тот день, когда я вернулась в лес.
Казалось, никто не видел, как я пролезаю под ограждением, — или все же… Наемных шпионов везде хватает. Кто-то же доложил президенту, что Гейл целовал меня в этом месте. Хотя, то было средь бела дня, и мне еще не приходило на ум осторожничать. Кстати, уже тогда я задумалась о следящих камерах… Неужели правда? Хорошо, что я шмыгнула под забор до рассвета, затемно, и замотала шарфом лицо. Впрочем, список местных жителей, готовых в обход закона вырваться в лес, наверное, слишком короток.
Вглядываюсь сквозь ветки в просторную Луговину за ограждением, но вижу один только мокрый снег, подсвеченный кое-где огоньками из окон домов на окраине Шлака. В поле зрения — ни одного миротворца. Похоже, меня никто не разыскивает. Неважно, догадался ли Тред о моем преступлении или нет; нужно как можно скорее вернуться домой и прикинуться, что я даже не выходила.
Стоит коснуться колючей проволоки — произойдет замыкание. Займусь подкопом — заметят, да и земля промерзла. Остается один-единственный выход: перемахнуть через верх.
Иду вдоль опушки, подыскивая высокое дерево с длинной веткой. Примерно через милю нахожу, по-моему, подходящий клен. Ствол чересчур широкий и заиндевелый, неудобно взбираться, и ветки, нависшие над мотками колючей проволоки, растут слишком высоко, но что делать? С грехом пополам залезаю и медленно начинаю пробираться вперед.
Один взгляд вниз, и я вспоминаю, почему мы с Гейлом предпочитали пересидеть в лесу, нежели связываться с треклятым забором. Чтобы не поджариться, необходимо ползти по ветке, растущей в двадцати футах над землей, не ниже Моя — в двадцати пяти футах. Рискованный трюк даже для человека, который годами скакал по деревьям, — а куда деваться? Можно было бы поискать еще, но ведь уже смеркается. И снегопад усиливается так, что скоро будет не различить ни рожна. Отсюда, по крайней мере, виден сугроб, который смягчит падение. А кто знает, куда я могу угодить в другом месте? Закрепляю сумку на шее и потихонечку опускаюсь. Пару секунд вишу на руках, собираясь с духом — и разжимаю пальцы.
Головокружительное паление. Страшный толчок, отдающийся прямо в спину. И вот моя пятая точка приземляется. Лежу на снегу, пытаюсь навскидку оценить повреждения. Судя по боли в копчике и пятке, без них не обошлось. Вопрос только в том, насколько это серьезно. Надеюсь, одни ушибы. Заставляю себя подняться на ноги: нет, кажется, что-то сломано. Впрочем, ходить я могу и чуть не бегом пускаюсь домой, стараясь не выдать своей хромоты.
Мама и Прим не должны ничего узнать. Надо срочно придумать отговорку, хотя бы самую глупую. На площади еще не все лавки закрылись. Захожу в одну из них за белой материей для перевязки ран, а то наши запасы кончаются, в другой — покупаю пакетик сластей для сестренки. Бросаю конфетку в рот. Мятный сахар тает на языке, и тут до меня доходит — это первая пища за целый день. Хотела устроить пикник у озера, но Твилл и Бонни были в таком ужасном состоянии, что у меня не поднялась рука взять себе хотя бы крошку еды.
Впереди — наш дом. На пятку совсем уже не наступить. Скажу матери, будто вздумала залатать брешь на крыше старого дома и оступилась. Насчет пропавших продуктов — тоже навру что-нибудь. С трудом доплетаюсь до порога. Скорее бы расслабиться возле печки… Однако меня ждет серьезное потрясение.
У дверей нашей кухни застыли два миротворца, мужчина и женщина. Женщина сохраняет бесстрастное спокойствие, зато в глазах ее напарника мелькает искра удивления. Меня тут явно не ждали. Победительница из Двенадцатого дистрикта сегодня должна была сгинуть в лесу.
— Здрасте, — невозмутимо бросаю я. За крепкими спинами появляется мама, но близко к ним не подходит.
— А вот и она, как раз к ужину! — В голосе чуть больше радости, чем положено.
И к ужину я непростительно опоздала.
Разуться? Нет, нельзя же показывать раны. Откидываю капюшон и стряхиваю с волос налипший снег.
— Чем могу помочь, господа?
— Глава миротворцев Тред велел передать вам сообщение, — говорит женщина.
— Они тут несколько часов прождали, — вставляет мама.
Ждали, что я не вернусь. Хотели удостовериться в моей смерти или исчезновении, чтобы забрать родных на допрос.
— Наверное, что-нибудь очень важное, — замечаю я.
— Можно спросить: где вы были, мисс Эвердин? — осведомляется женщина.
— Лучше спросите, где меня не было.
Утомленно вздыхаю, иду через кухню, не хромая, хотя каждый шаг дается с неимоверным усилием, и кое-как добираюсь до стола. Сбрасываю сумку с плеча, оборачиваюсь к сестренке, застывшей возле плиты. Рядом в креслах-качалках сидят Пит и Хеймитч, играют в шахматы. Интересно, они здесь по собственной воле или по специальному «приглашению»? Все равно, я рада видеть обоих.
— Ну так где тебя не было? — бросает Хеймитч скучающим голосом.
— Вообще-то, я собиралась поговорить с козоводом по поводу козочки Прим, но кое-кто, — говорю я с нажимом, пристально глядя на сестру, — назвал совершенно неправильный адрес.
— Неправда, — возмущается Прим. — Я верно все назвала.
— А зачем было посылать меня к западному входу на рудники?
— К восточному входу, — поправляет сестра.
— Нет, ты точно сказала: к западному. Я еще переспросила: у кучи шлака? И ты ответила: да.
— У кучи шлака возле восточного входа, — терпеливо упорствует Прим.
— Ничего подобного. Когда ты это сказала?
— Вчера вечером, — вмешивается Хеймитч.
— Тебе называли восточный вход, — прибавляет Пит.
Они с ментором переглядываются и заливаются хохотом. Я сердито сверкаю глазами. Нареченный жених напускает на себя покаянный вид.
— Прости, но я тоже сказал: восточный. Ты совсем не умеешь слушать.
— Наверняка тебе и сегодня несколько раз говорили: пастух живет не там, а ты все равно сделала по-своему, — произносит Хеймитч.
— Лучше молчи, — огрызаюсь я, давая понять, что на самом деле он прав.
Насмешники снова прыскают, и даже Прим позволяет себе улыбнуться.
— Чудесно, Теперь пускай другие беспокоятся о том, чтобы эту безмозглую скотину кто-нибудь обрюхатил, — цежу, вызывая взрыв хохота.
А сама в глубине души восхищаюсь выдержкой Пита и Хеймитча. Вот они, настоящие победители Игр!
Бросаю взгляд на миротворцев. Мужчина осклабился, но у женщины вид недоверчивый.
— Что в сумке? — резко спрашивает она. Знаю, надеется обнаружить лесные травы, а лучше дичь. Какую-нибудь неопровержимую улику. Вытряхиваю содержимое сумки на стол:
— А, хорошо, — замечает мама, увидев белую материю. — Бинты уже на исходе.
Пит подходит к столу и открывает пакет со сластями.
— О, мятные! — восклицает он, проглотив конфетку.
— Это мое! — Пытаюсь отнять пакет, но тот уже летит в руки Хеймитча. Ментор набивает сластями рот и перебрасывает добычу хихикающей Прим. — Вы вообще не заслужили вкусного!
— Да? Потому что мы правы? — Пит обвивает меня руками. Притворяюсь, будто вскрикнула от злости, а не от боли в копчике. Судя по взгляду, он все понимает. — Ладно, Прим и вправду сказала: западный. И вокруг тебя одни идиоты. Довольна?
— Так уже лучше, — отвечаю я и принимаю его поцелуй. Потом оглядываюсь на миротворцев и словно теперь вспоминаю, зачем они здесь. — Вы хотели мне что-то передать?
— От главы миротворцев Треда, — произносит женщина. — Он велел сообщить, что с этого дня ограждение вокруг Дистрикта номер двенадцать круглосуточно будет находиться под напряжением.
— А раньше не так было? — Я невинно хлопаю ресницами, пожалуй, даже чуть переигрываю.
— Он думал, вы пожелаете обрадовать своего кузена, — прибавляет женщина.
Надо бы легче на поворотах, но я с наслаждением выпаливаю:
— Спасибо. Передам. Он будет спать гораздо спокойнее, зная, что местная охрана больше не дремлет.
Женщина скрипит зубами от злости. Все пошло не так, как она ожидала, однако других указаний начальство не дало. Поэтому представительница власти отвечает коротким кивком и удаляется в сопровождении своего напарника. Как только мать запирает за ними дверь, я хватаюсь за кухонный стол, чтобы не упасть.
Пит бросается на помощь.
— Да так, ударилась левой пяткой. И копчику тоже сегодня не поздоровилось.
Опираясь на его плечо, дохожу до кресла-качалки, опускаюсь на мягкую подушку. Мама стягивает с меня ботинки.
— Поскользнулась, упала… — Четыре пары глаз недоверчиво смотрят на меня. Как будто нам всем неизвестно, что дом напичкан жучками. — На льду.
Не время и не место сейчас говорить откровенно. Сняв носок, мама с осторожностью ощупывает кости, и я болезненно морщусь.
— Возможно, есть перелом, — заявляет она.
Потом проверяет правую ногу. — Тут все в порядке.
Копчик оказывается сильно ушиблен.
Сестренка приносит мою домашнюю пижаму. Мама обкладывает ногу снежным компрессом и кладет на скамеечку. Пока остальные ужинают за столом, я поглощаю три миски тушеного мяса и полбуханки хлеба. Потом задумчиво смотрю на огонь, думая о Бонни и Твилл. Хоть бы мокрый тяжелый снег хорошенько замел мои следы.
Подходит Прим, садится у моих ног на пол и опускает голову мне на колено. Мы берем по мятной конфетке, и я нежно глажу ее пушистые белокурые волосы.
— Хорошо. Сегодня проходили побочные продукты перегонки каменного угля, — отвечает она.
Молча сидим и смотрим на пламя. Потом она спрашивает:
— Не хочешь примерить свадебные платья?
— Только не сегодня. Завтра, наверное.
— Подожди, пока я вернусь из школы, договорились?
Если до тех пор не угожу под арест.
Мама приносит ромашковый чай с успокоительным сиропом. У меня начинают слипаться пеки. Пит вызывается проводить до постели. Наваливаюсь на его плечо, беспомощно клюю носом — и вдруг оказываюсь у него на руках. Пит несет меня в спальню, опускает на кровать, кутает в одеяло и прощается, но я ловлю его ладонь и прошу остаться. Успокоительный сироп обладает побочным эффектом: он развязывает язык не хуже бутылки белого. А мне не хочется, чтобы Пит исчезал, Пусть лучше снова спит рядом, отгоняя ночные кошмары. Но я не могу попросить об этом — даже сама не могу сказать почему.
— Не уходи. Подожди, пока я засну.
Присев на кровать, Пит согревает мою ладонь обеими руками.
— Я чуть было не решил, что ты передумала. Ну, когда опоздала к ужину.
В голове туман, однако я еще в состоянии сообразить, о чем речь. Ограждение снова под током, в доме дежурят миротворцы, меня нет как нет… Наверняка Пит решил, что я убежала. Возможно, вместе с Гейлом.
— Нет, я же говорила.
Поднимаю его ладонь и прижимаюсь щекой к тыльной стороне. Рука, месившая сегодня тесто для хлеба, слабо пахнет корицей и укропом. Меня так и тянет рассказать о встрече с Твилл и Бонни, о восстании, о Тринадцатом дистрикте, но это слишком опасно, и я ограничиваюсь одной фразой:
— Останься со мной.
Крепкие щупальца успокоительного тащат меня на дно. Пит что-то шепчет в ответ, но я уже не понимаю.
Мама дает поспать до обеда, затем расталкивает меня, чтобы осмотреть пятку. После чего прописывает неделю постельного режима, причем я даже не возражаю от слабости. Дело не только в пятке и копчике. Все тело ноет от переутомления. Послушно принимаю лечение и завтрак в постель, позволяю матери подоткнуть лоскутное одеяло. И долго лежу, глядя через окно на зимнее небо, размышляя о том, чем все это закончится. Много думаю о Бонни и Твилл, о груде белых свадебных нарядов, о том, догадается ли Тред, как я ухитрилась вернуться в дистрикт, и не явится ли с обвинением. Занятно: ведь он и так может в любую минуту арестовать меня, хотя бы за прошлые грехи. Или, чтобы арестовать победителя, нужен более веский повод? Интересно, связаны ли между собой Тред и Сноу? По-моему, президент даже не догадывался о существовании старины Крея. Но теперь, когда я представляю собой проблему общенационального масштаба, может быть, глава миротворцев получает подробные указания? Или действует по собственной воле? В любом случае, им обоим выгоднее держать меня взаперти, за электрозабором. Соберусь убежать — например, перебросить петлю на ветку клена и забраться наверх, — родных и друзей мне с собой уже не захватить. И потом, я пообещала Гейлу, что останусь и буду бороться вместе с ним.
Несколько дней каждый стук в дверь заставляет меня подскакивать на месте. Миротворцы так и не появляются, и страх понемногу рассеивается. Потом Пит рассказывает, что на некоторых участках забора напряжение отключают, потому что военным приказано пустить электричество прямо по земле. Видимо, Тред решил, что я ухитрилась проскользнуть под забором. Это здорово утешает. Дистрикту не помешает передышка. Пусть миротворцы занимаются чем хотят, лишь бы не издевались над жителями.
Пит каждый день приносит сырные булочки. Теперь мы вместе трудимся над семейной книгой — старинной рукописью из кожи и пергамента. Много лет назад ее начал кто-то из травников по маминой линии. На каждой странице — чернильный рисунок растения и описание медицинских свойств. Отец прибавил целый раздел, посвященный съедобным лесным и полевым дарам, благодаря которому наша семья и выжила после его ухода в мир иной. Я долгое время мечтала внести в книгу собственные сведения — то, что узнала от Гейла, или когда готовилась к Голодным играм. Но ведь я не художница, а растение нужно зарисовать с безупречной точностью. Вот тут мне и пригодился Пит. Что-то он уже видел, что-то хранится у нас в засушенном виде, что-то приходится описывать для него по памяти. Пит делает наброски на клочках бумаги, пока я не разрешу перерисовать в книгу самый точный из них, а мне остается аккуратно внести на страницу все, что известно о растении.
Источник