Солнце высоко под зеленой развесистой березой лежит седая роса

Солнце высоко под зеленой развесистой березой лежит седая роса

Цель: проверить знания, умения и навыки учащихся на конец 1-й четверти по теме «Двусоставные предложения. Главные и второстепенные члены предложения».

Содержание контрольного диктанта направлено на выявление уровня развития умений, выбора условий для написания:

— проверяемые безударные гласные;

— непроверяемые безударные гласные;

— правописание окончаний имён существительных;

— написание непроизносимых согласных:

— правописание корней с чередованием;

— написание сложных прилагательных;

— н-нн в причастиях и прилагательных;

— не с прилагательными и причастиями.

— написание производных предлогов;

Постановки знаков препинания:

— запятая при однородных членах предложения;

— запятая в сложном предложении;

— запятые при причастном и деепричастном обороте

— тире между подлежащим и сказуемым

Грамматические задания направлены на выявление уровня сформированности практических умений и навыков:

— синтаксического разбора предложения;

— работы со словосочетаниями;

-разбора по составу слова.

Солнце высоко. Под зелёной развесистой берёзой лежит седая роса. В тени по- утреннему прохладно, свежо. Широкая, искусно наведённая за ночь паутина, вся серебряная от капелек росы, отчётливо, каждой своей ниточкой выделяется на фоне густой тёмной листвы.

Через час я на берегу реки. На том берегу, за извилистой речкой, заросшей чёрным олешником, светло-зелёным морем ходит, колышется рожь. Солнце стоит высоко, печёт. Звон кузнечиков удивительно сливается с глубокой синевой и неподвижностью сухого июльского дня.

Я ступаю в прозрачную воду. Речка заросла кустами, зелёной лозою. Над лозою, над высокими цветами береговой медуницы в воздухе тёмно-синие, прозрачные, с изумрудными глазами стрекозы. Осторожно ступая по скользким подводным голышам, я бреду по речному, с перебегающими солнечными зайчиками дну, любуюсь на золотое, усыпанное разноцветными ракушками дно, на прозрачно-жёлтых, перебегающих по дну пескарей, слушаю шум воды, дальние голоса на деревне.

(123 слова) (По И. Соколову-Микитову)

1. Выпишите словосочетания, которые имеют значения:

1) предмет и его признак

2) действие и его признак

3) признак и его признак

2. Укажите способ связи слов в данных словосочетаниях:

В сухом сене, ступаю в воду, по-утреннему прохладно — 1-й вариант

Седая роса, выделяется отчётливо, заросла кустами — 2-й вариант

3. Разберите слова по составу:

Наведённая, заросшей, удивительно — 1-й вариант

Усыпанное, перебегающих, прохладно — 2-й вариант

4. Произведите синтаксический разбор предложения:

Под зелёной развесистой берёзой лежит седая роса. — 1-й вариант

Звон кузнечиков удивительно сливается с глубокой синевой и неподвижностью сухого июльского дня. — 2-й вариант

Источник

Солнце высоко под зеленой развесистой березой лежит седая роса

Еще долго вытрясают мужики невод, отбрасывая в реку негодную мелочь. Потом, сложив невод, вынув из картузов кисеты, приступают к дележке. Рыбу раскладывают в кучки. Мокрый, как водяная крыса, Артюшонок, дрожа от холода и улыбаясь, посиневшими пальцами свертывает, слюнит, закуривает цигарку.

— Это ты, черт косой, наколдовал! — говорит ему Иван Никитич, больше всех радуясь удаче.

Разбуженный громкими веселыми голосами, я открываю глаза. Вижу спинку кровати, окно, в которое бьет утреннее горячее солнце. Сон еще одолевает меня, я весь в сонном, зыбком и призрачном мире, который мне жалко покинуть. Я закрываю глаза, зарываюсь в подушки, стараюсь заснуть. Но громче слышатся голоса, все дальше уплывает, неуловимее становится покинутый мною ночной призрачный мир.

Я опять открываю глаза и вижу отца. Он стоит надо мною, огромный и бодрый, ласково щекочет меня большой загорелой рукой. Я беру и целую его пахнущую душистым сеном руку.

— Вставай, вставай, Сивый!

И просыпаюсь совсем. Чувство радости жизни, яркого летнего утра полно охватывает меня. Я одеваюсь торопливо и, стуча бурыми от загара ногами, выбегаю на волю.

Солнце высоко. Под зеленой развесистой березой лежит седая роса. В тени по-утреннему прохладно, свежо, а на крыльце уж по-полуденному начинает припекать. Широкая, искусно наведенная за ночь паутина, вся серебряная от капелек росы, отчетливо, каждой своей ниточкой выделяется на фоне густой темной листвы. В небе ни облачка; ни единый не двинется лист.

Через час я в загороди, на берегу реки. На лугу, в лозовых кустах, движутся девки и бабы в цветных сарафанах, в белых и красных головных платках. Поматывая подолами, они ходят с граблями, разбивают и сушат сено, сгребают в копны и накладывают возы. На том берегу, за извилистой речкой, заросшей черным олешником, светло-зеленым морем ходит, колышется рожь. Солнце стоит высоко, печет. В объеденном лозняке, в сухом медовом сене неутомимо, неустанно звенят кузнечики. Звон их удивительно сливается с глубокой синевой и неподвижностью сухого июльского дня.

На деревянной телеге, подоткнув сарафан, в голубом, спустившемся на шею платке топчет сено девка Акулька. Широко раскрывая руки, она принимает охапки, которые ей подает снизу Оброська-дед. Оброська, с березовыми вилами в руках, неспешно втыкает рожки вил в сухое пахучее сено и, кряхтя, осыпая себя дождем сухих травинок, подает. В его путаных волосах, в серой жидкой бородке висят набившиеся сухие листочки. Наложив воз, понюхав из берестяной обтершейся табакерки, он неторопливо протягивает стоящей на возу девке круглый скользкий «гнет»[2], закидывает и смурыжит в ладонях пеньковую веревку. Меня подсаживают высоко на воз. Воз скрипит, качается, я сижу, крепко держась за деревянный гнет и толстую веревку, смотря с высоты на Оброську, идущего с вилами на плече, на напрягающуюся в оглоблях лошадь, на кузнечиков, с треском рассыпающихся из-под копыт лошади и падающих в траву дождем, на собаку Чубрика, устало бредущую с высунутым розовым языком.

Чудесно и в сенном сарае, в деревянной пуньке, набитой почти до самого верха, под крышей, теплой от солнца. Хорошо топтать мягкое, забирающееся под рубашку сено, прыгать вниз головою со скользких балок, ползать и кувыркаться. В сарае живут голуби. Хлопая крыльями, обдавая ветром, они проносятся над самою головой. Ласточки-касатки влетают в широкие, открытые настежь, заваленные сеном ворота.

Скрипя и покачиваясь, блестя шинами, воз подкатывает к воротам. Оброська подворачивает лошадь и, взявшись за конец оси, с трудом валит воз. Опять мы лезем на сено, опять, поплевав на руки, неторопливо берется за вилы дед Оброська…

В обед, в самую жару, все на час затихает. Спит дед Оброська, прикрывшись от мух пропотелым выгоревшим картузом, спит под телегой, задравши на голову сарафан и протянувши босые ноги, девка Акулька, спит, забравшись под лопухи и щелкая мух, старый пес Чубрик. Не спит конь Фурсик, спокойно пощипывающий траву и хвостом отгоняющий слепней, да свистят, режут синее небо, купаются высоко в воздухе, стрелами падают над землею стрижи.

По накатанной, с горячей мягкой пылью дороге я бегу к мельнице на плотину. Под старыми ветлами, в нагретой, просвеченной солнцем воде дремлют-стоят толстоспинные головли. Они стоят недвижимо, чуть пошевеливая плавниками. Быстрая уклея, пуская по воде круги и ловя падающих на воду мошек, стадами гуляет в прозрачной воде.

На мельнице, под мостом, шумит вода, вертится большой мокрое колесо, стоят возы с поднятыми связанными оглоблями. На минуту я заглядываю в широкие, серые от мучной пыли ворота. Там, в полутьме, что-то ладно шумит и стучит, видна белая борода мельника, весь белый от пыли мужик совком насыпает в мешок горячую, изжелта-белую, струйкой бегущую из лотка муку.

Заглянув на мельницу, бегу вниз на речку, где бежит-льется по камням вода и яркое отражается на воде солнце. Я засучиваю выше колен штанишки, ступаю в прозрачную воду. Речка заросла кустами, изъеденным жучками черным ольховником, зеленой лозою. Над лозою, над высокими цветами береговой медуницы летают и, хрустально трепеща крыльями, останавливаются в воздухе темно-синие, прозрачные, с изумрудными глазами стрекозы. Вода журчит вокруг моих ног. Осторожно ступая по скользким подводным голышам, я бреду по речному, с перебегающими солнечными зайчиками дну. Осторожно поднимаю под водою и отвожу большой скользкий камень. Там, в чуть замутившейся воде, прикрытый зелеными водорослями, задом пятится рак. Я лодочкой подвожу к раку руки. С непостижимой быстротою исчезает под берегом рак, а там, где я его видел, остается облачко мути. Я долго брожу по реке, отворачиваю заросшие зелеными бородами камни, любуюсь на золотое усыпанное разноцветными ракушками дно, на прозрачно-желтых перебегающих по дну пескарей, слушаю шум воды, дальние голоса на деревне…

Возвращаюсь полем, через огороды. Перелезаю изгородь, иду крепкой стежкой, протоптанной в пахучей, закрывающей меня с головою зеленой конопле. А как чудесно засесть в густую пахучую коноплю, в высокую золотистую рожь, неподвижно сидеть, видеть синее небо, медленно кланяющиеся над непокрытой головою колосья, смотреть, как по высокой коленчатой соломинке неторопливо поднимается усеянная мелкими точками божья коровка, как высоко в небе, под белыми облаками, распластав крылья, парит ястреб-канюк.

В самом отдаленном периоде детства, для меня уже почти незапамятном, ближе мне была мать. Мать я чувствовал как весь окружавший меня мир, в котором я еще не умел различать отдельных предметов, — как теплоту и свет яркого солнца, на которое меня выносили, как полюбившееся мне купанье в корытце, как сладкую теплоту материнского молока. Мне тепло и приятно было у нее на руках, была приятна близость ее рук и груди, ее голос; я узнавал ее по знакомому запаху и по чему-то особому, еще кровно соединявшему нас, и, чувствуя ее запах, слыша знакомый звук голоса, смеялся, всем тельцем лез из пеленок. Отец казался чем-то огромным, колючим, пахнувшим менее приятно. И мать тогда наполняла меня, вливалась в широкий, ослепительный и непостижимый мир, окружавший меня в первые дни моего детства. Сливался и я с этим видимым, слышимым, осязаемым мною миром.

Чем больше я подрастал — дальше уходил из этого теплого, растворявшего меня мира, отчетливее видел и осязал предметы, чувствовал земные запахи, слышал живые голоса. И чем дальше отходил от матери — ближе, понятнее, роднее становился отец.

После переезда в Кислово я почти не расставался с отцом. Ночью мы спали в одной постели, днем уходили в залитые солнечным светом поля, любовались зелеными рощами, в которых встречали нас веселые голоса птиц. Глазами отца я видел раскрывавшийся передо мною величественный мир родной русской природы. Чудесными казались тропинки, широкий простор полей, высокая синева неба с застывшими белыми облаками. Мы ходили на реку, где я слушал журчание воды, протекавшей в заросших осокою берегах, треск кузнечиков и шелест листвы на деревьях.

Навсегда в моей памяти остались эти первые наши прогулки. Особенно помню любимый Ровок, где в тени под дубами росли ландыши (эти лесные цветы, их тончайший аромат и теперь неизменно возвращает меня к первым радостным восприятиям детства), а в июньские жаркие дни я собирал в густой траве душистую землянику. Счастливый, взволнованный новыми впечатлениями я возвращался из этих прогулок.

Длинное бревно, с помощью которого увязывают, «пригнетают» веревкой возы.

Источник

Итоговые диктанты по основным разделам русского языка 5-11 класс (стр. 5 )

Солнце высоко. Под зеленой развесистой березой лежит седая роса. В тени по-утреннему прохладно, свежо, а на крыльце уже по — полуденному начинает припекать. Широкая, искусно наведенная за ночь паутина, вся серебряная от капелек росы, отчетливо, каждой своей ниточкой выделяется на фоне густой темной листвы.

Через час я на берегу реки. На том берегу, за извилистой речкой, заросшей черным орешником, светло-зеленым морем ходит, колышется рожь. Солнце стоит высоко, печет. В объеденном лозняке, в сухом медовом сене неутомимо, неустанно звенят кузнечики. Звон их удивительно сливается с глубокой синевой и неподвижностью сухого июльского дня.

Я ступаю в прозрачную воду. Речка заросла кустами, зеленою лозою. Над лозою, над высокими цветами береговой медуницы в воздухе темно-синие, прозрачные, с изумрудными глазами стрекозы. Осторожно ступая по скользким подводным голышам, я бреду по речному, с перебегающими солнечными зайчиками дну, любуюсь на золотое, усыпанное разноцветными ракушками дно, на прозрачно-желтых, перебегающих по дну пескарей, слушаю шум воды, дальние голоса на деревне.

(По И. Соколову-Микитову)

10 класс

Вскоре вправо, на довольно крутой пригорок, привела тропа. Пошли по ней и через полчаса оказались в сосновом лесу. Цветение coceн. Стоило ударить палкой по сосновой ветке, как тотчас густое желтое облако окружило нас. Медленно оседала в безветрии золотая пыльца.

Еще сегодня утром принуждённые жить в четырёх стенах, отстоящих друг от друга не больше чем на пять метров, мы вдруг захмелели от всего этого: от цветов, от солнца, пахнущего смолой и хвоей, от роскошных владений, вдруг ни за что ни про что доставшихся нам. Меня еще сдерживал рюкзак, а Роза то убегала вперед и кричала оттуда, что попались ландыши, то углублялась в лес и возвращалась напуганная птицей, выпорхнувшей из-под самых ног.

Между тем впереди, сквозь деревья, сверкнула вода и вскоре привела к большому озеру. Озеро было, можно сказать, без берегов. Шла густая сочная трава лесной поляны, и вдруг на уровне той же травы началась вода. Как будто лужу налило дождем. Так и думалось, что под водой тоже продолжается трава и затопило её недавно и ненадолго. Но сквозь желтоватую воду проглядывало плотное песчаное дно, уходившее всё глубже и глубже, делая чернее озёрную воду.

10 класс

В священной тишине всходит солнце, и от камней острова поднимается в небо сизый туман, насыщенный сладким запахом золотых цветков дрока.

Остров, среди темной равнины темных вод, под бледным куполом неба, подобен жертвеннику перед лицом бога-солнца.

Только что погасли звезды, но еще блестит белая Венера, одиноко утопая в холодной высоте темного неба, над прозрачной грядою перистых облаков. Облака чуть окрашены в розоватые краски и тихо сгорают в огне первого луча, а на спокойном лоне моря их отражение – точно перламутр, всплывший из синей глубины вод.

Выпрямляются навстречу солнцу стебли трав и лепестки цветов, отягченные серебром росы, её светлые капли висят на концах стеблей, полнеют и, срываясь, падают на землю, вспотевшую в жарком сне. Хочется слышать тихий звон их падения. Грустно, что не слышишь его.

Проснулись птицы, перепархивают в листве олив, поют, а снизу вздымаются в гору грустные вздохи моря, пробужденного солнцем.

Веселей играет юный день, и ярче блестит зелень виноградников. Громче щебечут вьюрки и чижи, а в зарослях ежевики, ломоноса, в кустах молочая бьют перепела. Где-то свистит черный дрозд, щеголеватый и беззаботный, как неаполитанец.

В свежести утра запах цветов и трав яснее, чем звуки.

Я глянул вдоль аллеи и увидел молодого воробья с желтизной около клюва и пухом на голове. Он упал из гнезда (ветер сильно качал березы аллеи) и сидел неподвижно, беспомощно растопырив едва прораставшие крылышки.

Моя собака медленно приближалась к нему, как вдруг, сорвавшись с близкого дерева, старый черногрудый воробей камнем упал перед самой её мордой – и весь взъерошенный, искаженный, с отчаянным и жалким писком прыгнул раза два в направлении зубастой раскрытой пасти.

Он ринулся спасать, он заслонил собою свое детище. Но все его маленькое тело трепетало от ужаса, голосок одичал и охрип, он замирал, он жертвовал собою!

Каким громадным чудовищем должна была ему казаться собака! И все-таки он не мог усидеть на своей высокой, безопасной ветке… Сила, сильнее его воли, сбросила его оттуда.

Мой Трезор остановился, попятился… Видно, и он признал эту силу.

Я поспешил отозвать смущенного пса – и удалился, благоговея.

Да, не смейтесь. Я благоговел перед той маленькой, героической птицей, перед любовным её порывом.

Любовь, думал я, сильнее смерти и страха смерти. Только ею, только любовью держится и движется жизнь.

10 класс

Чехов пишет «Чайку»

Осенняя сырость тяжелила воздух. У ограды ягодника жались вялые, нахохлившиеся куры. Было слышно, как бегает по саду девчонка кухарки, сгоняет к хлеву овец и телят. В большой луже под окнами флигеля, вздрагивая от ветра, проплывали облака. Чехов писал «Чайку».

Недавно, летом, он первый раз побывал у Толстого. И теперь все вспоминалось, как Толстой, вытирая после умывания свои большие темные руки и отчего-то сердясь, сказал: «Нельзя лечить боль в человеческой душе, ибо, избавляя от боли, убьешь красоту…». Чехов работал над «Чайкой» неторопливо, разделяя фразы большими паузами воспоминаний. Всю свою нерастраченную любовь, всю тоску по глубоким, сердечным отношениям между людьми он хотел отдать этой рукописи. Он писал ласковым, осторожным пером, тонким, мелким почерком без нажима, но очень ясным.

Тянулись дни. Падали листья. Осень кончалась. По утрам от первых заморозков стал яснеть воздух. Все выше поднимались над крышами дальних изб дымы. Чехов работал, со смущением осознавая, что опять некоторые из живущих вокруг людей узнают себя, свои судьбы в его пьесе и будут обижаться, а может быть, и ненавидеть его за это. И все время стояло перед глазами грустное лицо женщины, которая любила его и сейчас была несчастлива и страдала. И он знал, что чем-то виноват в её страданиях.

Верочка сидит спиной к окну. Лучи солнца играют в её волосах, освещают румяные персики на столе, нож, приготовленный для них. Лучи летят дальше, находят майоликовую тарелку на стене, под ней пестро разукрашенную игрушку-гренадера, отражаются в подзеркальнике. Солнцем напоен воздух. Солнцем дышит здесь все.

А Верочка? Она, словно угомонившись после шумных игр, присела и,

чуть-чуть улыбаясь, смотрит на художника. В её озорных черных глазах играют искорки смеха, какого-то иронического недоверия: посмотрим, что ты натворишь…

Источник