Солнце уже коснулось вершин сухостойного леса
Григорий Анисимович Федосеев
– Тебя ожидает большая дорога! – говорит читателю каждая новая книга Григория Анисимовича Федосеева. Ведь любая из книг этого писателя – одна из дорог, которые ему пришлось пройти за свою немалую жизнь. Его первый путь был из горной казачьей станицы под Тебердой, где он родился в Краснодарский политехнический институт. После его окончания Федосеев в числе первых советских геодезистов начал «снимать карту страны». Где и как только не приходилось ему путешествовать: на лошадях и оленях, на вездеходе и собаках, в лодке и на вертолете, но чаще всего – пешком. Позади тысячи километров тайги и тундры, стены мошкары, десятки преодоленных горных хребтов, треск налетевшего на речной порог плота…
К литературе Федосеев стремился всю жизнь, но писать было некогда до пятидесяти лет: родился Григорий Анисимович в 1899 г., а его первая книжка «Таежные встречи» вышла в 1950 г. Вскоре им были написаны такие широко известные читателям книги, как «Мы идем по Восточному Саяну», «В тисках Джугдыра», «Пашка из Медвежьего лога», «Смерть меня подождет».
В новом, публикуемом в этом выпуске «Роман-газеты» произведении «3лой дух Ямбуя» Григорий Федосеев рассказывает о сибирских геодезистах, о каждодневной борьбе этих современных землепроходцев с опасностями и преградами, встающими на их пути. Именно поэтому так настойчиво звучит в произведении мотив борьбы за духовное и физическое совершенство человека.
Федосеев ничего не «сочиняет»: все описываемые им события произошли в действительности. Его книга – счастливый сплав достоверного документализма, живописи слова и мастерства приключенческого повествования.
…Один за другим пропадают вблизи горы Ямбуй люди: геодезисты и кочующие в этом районе Алданского нагорья эвенки. Срывается план работы огромной экспедиции, возрождается среди некоторой части эвенкийского населения вековой страх перед злыми духами. Автор правдиво рассказывает, как драматически преодолеваются причины исчезновения людей и суеверий кочевников. Главное же место в книге занимает описание жизни эвенков, их душевного благородства, готовности прийти на помощь «лючи» – как называют они русских, а также раздумья о жизни эвенкийского народа. И это раздумья не постороннего человека: автор книги прожил среди эвенков добрую треть всей своей жизни, и тревоги и радости эвенков воспринимает как свои собственные. Именно поэтому созданные Григорием Федосеевым образы старика Карарбаха, которому даже полная глухота не мешает «слышать» тайгу лучше всех, суровой, но мудрой Лангары и других эвенков являются большим достижением современной прозы.
Думаю, что не стоит даже и говорить о прекрасных – почти на каждой странице книги – описаниях северной природы. Впрочем, природа в книге не просто описывается – она непосредственно влияет на все действия и поступки ее героев.
Благодарность автору и радость живой жизни испытывает читатель после прочтения книги Григория Федосеева.
На перевале караван задержался. Каюры стали поправлять вьюки на спинах уставших оленей. Люди скучились. Вынули кисеты, закурили. Солнце, словно огненный бубен, повисло над темными падями, над стальными выкроями озер, над зубчатыми грядами далекого Станового.
Еще один день пути до нашего таежного аэродрома – и прощай кочевая жизнь, комары, тишина топких болот!
Кому из геодезистов не знакомо чувство радости, когда, закончив работу, вдоволь наглотавшись хвойного воздуха, приправленного дымком костров, истоптав по звериным тропам не одну пару сапог, ты возвращаешься в тесный людской мир, к родному очагу. И уже не у костра, а среди домашних стен захочется согреть загрубевшую в долгих походах душу.
Мы покидаем Центральную часть Алданского нагорья, где занимались исследованиями и где еще продолжают работать геодезисты. Эту всхолмленную страну на юге урезают хребты Становой и Джугджур, а на севере она уходит в беспредельность. На нашу долю выпала почетная задача – сделать первую карту этого безлюдного и сурового края Сибири.
И вот я в последний раз смотрю с возвышенности на суровое нагорье. Далеко раскинулась холмистая земля, покрытая зыбунами, чахлыми лиственницами, бельмоватыми озерами. Наконец-то мы вырвались из этого длительного плена. Но почему-то я не радуюсь, почему-то мне грустно, будто я покидаю родные места. Вдруг все вокруг стало мне необыкновенно дорого: и это серое, выцветшее небо, и лысые бугры, и застывшие в вечном поклоне ели, и голодный беркут… Видимо, потому, что все тут трудно давалось. Пройдет немного времени – и там, среди городской суеты, в кругу друзей, я буду тосковать по тебе, печальный край, и, может быть, когда-нибудь к тебе вернусь…
– Прощай, нагорье! – кричу я, окидывая долгим взглядом раскинувшееся передо мной пространство.
Ночевать остановились у шумливого ручья, на дне залесенного распадка. Мы шли одним смешанным караваном, но лагери ставили отдельно. У астрономов, рекогносцировщиков, наблюдателей свои порядки, свои привычки, выработанные в долгих скитаниях по тайге. Те, кто провел все лето в лесу, раскинули свои палатки в тени под елями. У них самый большой костер. Наблюдатели, прожившие все лето на вершинах гор, привыкли к простору, к открытому горизонту, привыкли видеть над собою обширный купол неба. Им тесно под сводом крон, они поставили двухскатные «чумы» на середине поляны. У них, на каменных вершинах, всегда не хватало дров, их они доставляли на пики на своем горбу, и их главная заповедь – бережливое отношение к огню. Они и здесь, в лесу, варили свой немудрящий ужин на маленьком костерке, подкармливаемом мелким сушняком.
Я ночевал с рекогносцировщиками – неутомимыми таежными бродягами. В создании карты они первые прокладывают путь в неисследованные работы, дают характеристику поверхности земли, определяют места будущих геодезических знаков. Им чуждо уныние. Ну и ребята! Шутки да прибаутки, и боже упаси попасть им на язык. Лес, горы, болота – все оставило свой отпечаток и на их внешности, и на быте. Их лагерь узнаешь с первого взгляда. Посуда, сбруя, одежда аккуратно развешаны на колышках, вбитых в стволы толстых деревьев; груз по-хозяйски сложен горкой, покрыт брезентом. Спят они обычно у огня. И не зря рекогносцировщикам все завидуют. Правда, одежда на них, как у всех нас, в латках, со следами костров, сапоги доживают последние дни. Но сколько жизнерадостности в каждом из этих таежных скитальцев! Какой опыт! Риск, трудности – их постоянные спутники.
Когда на поляну легла прохлада и густой лиловый сумрак позднего вечера окутал тайгу, к нам на стоянку пришли товарищи из соседних таборов. Они не спеша рассаживались вокруг костра и молча следили, как огонь пожирал головешки, как под грудами расплавившихся углей вспыхивало и потухало синее пламя, будто каждый из них видел в этой синеве какое-то знамение. В их молчании чувствовалась нескрываемая радость возвращения. В своих думах они витали где-то далеко-далеко от костров, от корявых лиственниц, от комариного гула. И вряд ли какая сила заставила бы их повернуть назад, расстаться с мыслью о скором свидании с родными.
В уснувшем осеннем лесу позванивали бубенцы на шеях пасущихся оленей, в неподвижном воздухе шныряли пучеглазые совы.
Ко мне подошел развалистой походкой радист Павел, рослый, голубоглазый парень. Мы вместе с ним провели в тайге все лето.
– Неприятность, – сказал он тревожным голосом.
– Что, самолета не будет завтра?
– Хуже. Вот читайте. – И Павел подал только что принятую радиограмму.
Мой помощник по экспедиции Плоткин сообщал:
«На гольце Ямбуя исчез техник Евтушенко. Поиски ничего не дали. (Это уже второй геодезист, бесследно исчезнувший на гольце.) Необходимо организовать тщательные поиски пропавших и устранить причины гибели людей, иначе наблюдатели категорически отказываются заканчивать работу на Ямбуе. Что делать?»
Источник
ЛитЛайф
Жанры
Авторы
Книги
Серии
Форум
Федосеев Григорий Анисимович
Книга «Злой дух Ямбуя»
Оглавление
Читать
Помогите нам сделать Литлайф лучше
– Сейчас пойдем, – и я вскидываю на плечи котомку, привязываю к поясу Загрю. Только теперь заметил, какой у нас с ним жалкий вид!
Карарбах разгребает посохом тлеющие угли, вытаскивает наружу медвежий череп и кости.
– Зачем сожгли медведя? – спрашиваю Илью.
– Старик сказал: не надо оставлять амакану пищу. Когда он сытый, все равно что люди, много спит, его не увидишь, а когда голодный – туда-сюда ходит, везде след оставляет, можно скоро найти его, – поясняет Илья. – Карарбах хочет посмотреть место, где амакан убил Елизара.
Появляется Тешка. Он принес чайник воды и полную чашку спелой голубики.
– Я мало-мало чай пью, потом ходить буду туда, – он показал рукой в сторону, откуда слышался стук топора.
Мы все покидаем поляну. Впереди идет старик. Он ведет нас по волоку, где несколько дней назад медведь тащил Елизара. Лицо проводника спокойно, как застывший базальт. В руках у него бердана.
По его поведению ни за что не подумаешь, что он совершенно глухой. Я серьезно начинаю верить, что у старика развито какое-то неизвестное нам чувство, позволяющее ему ощущать невидимый глазу мир.
Идем густым стлаником. Небо не разъяснивается, повисает над нагорьем серыми взлохмаченными тучами. Но осень становится все щедрее на цветы. Сегодня, в отличие от вчерашнего, она по-новому украсила землю, все золотистее делаются ее бесконечно разнообразные краски. Киноварью забрызгала склоны Ямбуя, лазурью залила озера, а от подножья гольца до самого края равнины положила густой, тяжелый пурпур. Прошила его тончайшими голубыми ручейками. И какими бы ты заботами ни был обременен, не можешь оставаться равнодушным к этой чарующей картине увядания природы.
Даже старик нет-нет да и остановится, окинет взглядом лежащее у подножья в осенней позолоте нагорье.
Илья не отстает. Неслышными шагами он притаптывает мой след.
Неожиданно Карарбах наклоняется к земле, что-то поднимает. Расческа! Проходим еще метров двадцать – сапог, подальше – второй. Рядом клок волос, вдавленный сильной медвежьей лапой в ягель, и всюду на волоку ватные лоскуты от телогрейки.
Вот и чуть заметная тропка, протоптанная геодезистами, по которой мы с Карарбахом должны были спускаться вчера. На земле кругом следы схватки: мох взбит, россыпь сдвинута, земля в ямах и на бледно-желтом ягеле лежат темные пятна еще не смытой дождем крови. Здесь и произошла неожиданная встреча Елизара с людоедом. Видать, нелегко досталась медведю добыча.
Карарбах предлагает нам с Ильей наблюдать за кустарником, а сам, не выпуская из рук берданы, начинает тщательно обследовать место. Крючковатыми пальцами он ощупывает каждую вмятину, внимательно осматривает следы сапог и лап, постепенно восстанавливая картину схватки медведя с человеком. Но и теперь на обветренном лице старика не прочесть, что его тут удивило или опечалило.
Старик нашел входной след Елизара в стланике, и, по его заключению, парень шел по тропинке ровным, спокойным шагом, не предчувствуя опасности. Справа от тропки под густым стлаником Карарбах заметил лежку медведя. Видимо, затаившись, зверь ждал свою жертву. Чуть поодаль от куста остались два глубоких отпечатка задних лап зверя, сделанных в момент сильного прыжка.
Из уст Карарбаха срывается крик. Я спешу к нему. Он что-то объясняет мне, тычет пальцем в след зверя и явно досадует, что я не понимаю его.
– Видишь, у амакана левая задняя лапа кривая, – говорит он. – Однако зверь – калека.
Да, след левой задней лапы вывернут внутрь, и она заметно меньше ступни правой ноги.
Вот Елизар, будто с разбегу, вдавил в податливую землю оба каблука, поставленные на ребро, прополз с полметра и, падая, припечатал задом мох. Карарбах хватает себя за затылок левой рукой, как пастью, и знаками объясняет, что медведь напал на Елизара сзади, и так внезапно, что тот даже не успел повернуться к зверю.
Ниже мы увидели несколько глубоких отпечатков сапог. Значит, Елизар не сдался, вскочил на ноги и какое-то время еще сопротивлялся стоя. Но где же ему устоять против звериной силы? Он был снова сбит и боролся лежа. Там, где он упал, был больше всего изломан стланик. Однако волок начинался в другом месте.
Карарбах наклонился, что-то ощупал. Молча машет рукою, зовет нас. И показывает на нож, сильным ударом воткнутый в ствол лиственницы.
Это открытие больше всего поразило нас. Продолжая борьбу с людоедом, Елизар сумел выхватить нож, но промахнулся, всадил его в сырой ствол дерева.
Я с трудом вырвал нож. На его тополевой, изящно изогнутой ручке, во всю длину лежала глубокая резная надпись: «Аленка».
Немного ниже, почти на тропе, мы нашли котелок, несомненно принадлежавший Елизару.
В момент нападения медведя он был отброшен далеко вперед.
Случайно ли то, что все погибшие геодезисты были с котелками? Нет ли между ними и нападением людоеда какой-то связи.
Через полчаса мы без приключений добрались до своих, расположившихся на голом мыске. Тут они решили устроить братскую могилу погибших товарищей. С мыска был виден весь Ямбуй, суровый, строгий, и южный край Алданского нагорья во всем своем печальном убранстве.
Заморосил мелкий прохладный дождичек и точно дымкой окутал землю.
В неглубокой яме, вырытой у самого обрыва скалы, прикрытой полотнищем старенького брезента, лежал Елизар, чуточку сгорбленный, с откинутой назад правой рукой. У его изголовья – останки Петрика и Евтушенко.
Вспыхивает костер. Дым уходит в серое безмолвное небо. От земли поднимался запах зеленой хвои и душистого рододендрона. На снежные вершины Станового упали тени застывших в небе облаков. Они казались траурными черными знаменами, приспущенными над свежей могилкой. С болота донесся крик чайки; он звучал в воздухе материнским плачем.
На обелиске, вытесанном из толстенной лиственницы, сделали скромную надпись:
ЗДЕСЬ ПОХОРОНЕНЫ ГЕОДЕЗИСТЫ: Е. ПЕТРИК, С. ЕВТУШЕНКО, Е. БЫКОВ, ОТДАВШИЕ СВОЮ ЖИЗНЬ ЗА КАРТУ РОДИНЫ.
Настала последняя минута прощания. С золотистых листьев молодой осины, как слезы, падают на свежий холмик капли дождя. Все молча стоим, склонив головы…
Мы ушли от могилы, когда уже не было дождя. Ушли с чувством, что навсегда покидаем этот скалистый мыс. Время все сотрет, исчезнет холмик, упадет обелиск, умрет осинка, и ничто уже не напомнит историю трагической гибели людей. Вечны только жизнь и смерть.
Но пока жив человек, он не должен забывать эти оставленные в глуши тайги могилы.
Если когда-нибудь сюда, к подножью Ямбуя, придут люди – туристы, геологи или случайно забредут охотники пусть они взойдут на мыс, он хорошо виден с озер, и положат на его вершину, где похоронены землепроходцы, зеленую веточку в знак того, что мы, живущие, помним о них.
Спускаемся к озеру. В вечерних сумерках оно кажется огромным, слившимся с бecпрeдельностью. Озеро отделено от мыса неширокой полоской пожелтевшей осоки. Ничто не тревожит его свинцовый лик.
Я сбрасываю с плеч котомку, нагибаюсь к воде умыться. Она настолько прозрачна, что кажется, глядя в нее, можно увидеть грядущее…
Подошли остальные и тоже стали умываться.
Солнце уже коснулось вершин сухостойного леса и, утопая в нем, опалило огнем всю равнину, до самого горизонта, весь Ямбуй и скопище лохматых облаков, только что прикорнувших на груди Станового. Все преобразилось, расцвеченное нежнейшими красками позднего заката.
Налетел ветерок, прошумел по осоке, всколыхнул озерную гладь и стих. Живые светлячки мигали у кромки воды.
Еще полчаса, и землю обнял густой, тяжелый вечерний мрак. Идем, с трудом нащупывая ногами звериную тропку. Она ведет нас сквозь заросли кустарника, по мшистому болоту к далекому огоньку.
Иду последним. Загря еле плетется по следу, болезненно припадая на задние ноги. Путь кажется бесконечным, ничего не обещающим.
Не хочется думать о завтрашнем дне, о людоеде, о горячей лепешке на таборе у костра… Уснуть бы, только уснуть.
И вдруг мне показалось, что одинокий огонек, пробивший теплом мрак наступившей ночи, мигает у родного очага. С каким наслаждением я сейчас появился бы там и у знакомого порога сбросил с плеч таежные невзгоды, мучительные дни неудач и километры, разделяющие меня с домом!
Источник