Он знает лучше
…Последний солнца луч за тучи скрылся,
Забарабанил дождь в моё окно.
Весь мир надежд вдруг в бездну провалился,
На сердце одиноко и темно…
Как в жизни много разных поворотов,
И их нам не дано предугадать.
Сегодня мы живём, мы ждём чего-то,
А завтра – мы не знаем, чего ждать.
И снова разбиваются надежды,
И снова разбиваются мечты,
И снова от того, что было прежде,
Остались лишь обломки пустоты…
Не описать боль сердца и тревогу,
Всё непонятно нашему уму.
Лишь вопль немой звучит из сердца к Богу:
За что все испытанья? Почему.
И, будто бы ответа ожидая,
Я к небесам свой взор поднял с мольбой,
А там… лишь тучи, чернотой сверкая,
Закрыли небо толстою стеной…
О, неужели Бог так равнодушен?
О, неужели отвернулся Он?
О, неужели я Ему не нужен.
Из сердца вырвался лишь слабый стон.
Но в этот самый миг сквозь злые тучи
В том самом месте, где темным-темно,
Прорвался солнца луч, великий и могучий,
И нежно осветил моё окно.
Мои глаза наполнились слезами:
Не может Бог дитя Своё забыть!
И тихими, прекрасными словами
Бог начал с моим сердцем говорить:
«Ты думаешь – Я поступал жестоко,
Когда твои мечты не исполнял?
Но ты не знал, что рядом, недалёко
Тебя соблазн коварный поджидал.
Ты плачешь, что надежды все пропали?
Но ведь надеялся ты на людей.
Они не помнят то, что обещали,
В беде оставить могут и друзей.
А разве ты забыл, как Я с любовью
Тебя в минуты грусти утешал?
И в сердце как, израненное болью,
Надежду новую, прекрасную вселял?
И ты увидишь, рассудив немного,
Что те надежды, что разрушены были,
Закрытые перед тобой дороги –
К опасности, иль ко греху вели.
Ты в жизни многого не понимаешь.
Доверься Мне – Я поведу вперёд.
Доверься – и увидишь, и узнаешь:
Лишь Мой путь к счастью, к радости ведёт».
О, как сильны слова Любви святые!
Мои глаза без страха поднялись,
Я посмотрел наверх, на тучи злые,
А надо мной… безоблачная высь.
Как стало мне легко в одно мгновенье!
Той радости пером не описать.
Склонился я пред Богом на колени,
Уста ж смогли лишь тихо прошептать:
«Спасибо за разбитые надежды.
Спасибо за разбитые мечты.
Прошу я, мой Господь, чтоб, как и прежде,
Моею жизнью управлял лишь Ты. »
Источник
Солнце то выходило то скрывалось
ЖК НОВАЯ ОХТА. Подготовка к ЕГЭ | Русский язык запись закреплена
ЗАДАНИЕ 16 с разбором и ответом
Расставьте знаки препинания. Укажите два предложения, в которых нужно поставить ОДНУ запятую. Запишите номера этих предложений
1) Или вот сидишь за столом что-нибудь выпил или съел и в животе как заурчит и кто-нибудь на тебя так посмотрит дескать ну как так можно…
2) Солнце то выглядывало то скрывалось за пушистыми облаками.
3) От восторга тот вроде бы запьянел на миг и рогатая голова пошла кругом.
4) Но Ёжик открыл люк спустился в погреб достал и грибков и брусники и орехов — всего что было у них в доме.
5) В шкафу и на столе оказались фрукты и разнообразные сладости
разбор и ответ
В 1 ставятся две запятые – перед каждым союзом «и», поскольку в обоих случаях после него начинается новая грамматическая основа
В 2 представлены однородные члены, связанные повторяющимся союзом «то».
В 3 представлено сложносочиненное предложение с двумя грамматическими основами
4 – простое предложение с тремя однородными сказуемыми, одно из которых подчиняет три однородных дополнения
В 5 представлено простое предложение с двумя парами однородных членов, соединённых союзом «и»; постановка запятых не требуется
Ответ: 23 или 32
Источник
Солнце то выходило то скрывалось
- ЖАНРЫ 360
- АВТОРЫ 273 454
- КНИГИ 642 134
- СЕРИИ 24 460
- ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 603 580
В Кеми мне сказали, что где‑то далеко на западе в глуши Карелии есть будто бы район Калевала и что живут там рунопевцы. И будто сосна есть на берегу озера, под этой сосной собираются старики — последние могикане, — поют свои руны и, как тысячу лет назад, все еще славят великого Вяйнемейнена.
Тогда забыл я на время море, рыбаков, все эти пустынные берега с редкими тонями — и поехал в Калевалу, как в сказку, как за Жар–птицей. Солнце то выходило, то скрывалось, и даже дождь принимался, и все разнообразные камни и мхи, сосны и озера — то сверкали, голубели и краснели, то принимали неопределенный мрачный тон, от которого толчки на ужасной дороге делались мучительней и закрадывалась угрюмая мысль: «Зачем я еду?»
Река Кемь со своими порогами, с островами, со сплавным лесом, на многие километры запружавшим ее, то объявлялась, то пропадала, как и солнце, дорога шла то в гору, то под гору, час проходил за часом, народ в автобусе менялся, говорили кругом уже по–фински, пахли все лесом, годами не снимаемой закоженелой одежей, мокрыми платками и фуражками, на полу поскрипывали уже пестери и корзины с морошкой, черникой…
Шофер чем дальше от Кеми, тем становился ленивей и веселее, болтал с пассажирами, правил одной рукой, другую без конца запускал в первую попавшуюся корзину, горстями ел морошку и чернику, и губы у него давно уж стали синими. На дорогу выходили коровы и лошади с боталами, стояли, задумчиво глядя на приближающийся автобус. Автобус останавливался, шофер уже двумя руками ел морошку и ждал, когда можно будет ехать.
Попадались пастухи, рыбаки и лесники с суковатыми удилищами. Все они были в брезентовых плащах и высоких сапогах, блесны у них были величиной с ладонь, щуки, пачкая плащи слизью, свешивались с плеч и шлепали хвостами по сапогам. Между тем облака впереди стали синеть, а гранитные валуны по сторонам — краснеть. Блеснуло солнце, уже низкое, мягкое, и тотчас на горизонте заблистало, затуманилось, вспучилось громадное пространство воды. Мы подъезжали к Куйтто–ярви. Оно лежало спокойное, жемчужно–палевое, а острова на нем и облака над ним были голубые.
Печален все‑таки Север! Лет шесть назад попал я на Север впервые, всю ночь плыл на пароходе из Архангельска, долго не спал, стоял на пустой палубе, ждал морской качки. Но не было качки, сияла низкая багровая луна, у борта вспыхивали, мерцали зеленые искры, а широкая лунная дорога тянулась до горизонта и там растворялась в блистающем мареве.
А когда проснулся утром — пароход давно уже стоял в Пертоминске, на пристани была суета, катили бочки с селедкой, что‑то грузили и выгружали, кричали и махали друг другу. Завывали лебедки, туда и сюда поворачивались стрелы, и какой же запах охватил сразу меня — запах моря, соленой рыбы, дерева, смолы, перегорелого угля, — какие тут же, возле парохода, покачивались карбасы, дорки, мотоботы, сколько везде было палуб, рубок, мачт и какой был к северу за горами, за выходом из Унской губы, глубокий морской простор! И все это грянуло впервые на меня, ошеломило до озноба: вот и я здесь, вот и я сам вижу то, о чем только читал когда‑то.
Но меня подстерегало и другое — щемящее чувство пустынности, одиночества… Едва устроившись на квартире, едва попив чаю из шумящего самовара, едва вслушавшись в музыку северной растяжистой речи — пошел я на берег Унской губы. Я все забирал влево, зашел по песку далеко от порта, миновал ряд длинных уныло–сизых амбаров и вышел на берег. Все, что было живо, осталось у меня за спиной, я стоял лицом к воде, к пустыне. Какие увидал я маленькие скрюченные березы и елки, какой заунывный ветер мел по берегу песок, катил и катил волну! А противоположный берег губы был уж и совсем дик и пуст, а за ним лежали какие‑то деревни, очень редкие, небольшие, и между этими деревнями простирались десятки километров пустынного берега, по которому мне надо было пройти… Что же это — конец света, край земли, всеми забытый? Но почему же все‑таки так легко было у меня на душе, почему светлы были потом мои воспоминания об этом сентябре на Севере, об этих берегах и людях, населяющих их?
Так думаю я и так же радуюсь на другой день по приезде в Ухту, сидя в ожидании катера, который повезет нас на Ала–ярви. А погода с утра портится, а облака над этой каменистой страной как нигде низки и все придавливают, глушат — робкие, нежные цвета, вспыхивающие под солнцем, — теперь пропали, все стало сизым и серым. Дует ветер, роет на озере крупную беспорядочную волну, возле пристани скребутся бортами лодки и катера, ни одного рыбака не видно на озере, ни одной точки не чернеет.
Со мной сидит Ортье Степанов — здешний писатель, добродушный, круглолицый и веселый. Он доволен, он рад съездить со мной на Ала–ярви, рад, что уговорил поехать туда и Татьяну Перттунен.
И она сидит тут же, принаряженная — едет все‑таки в гости, — веселая, изредка перебрасывается с Ортье несколькими словами, усмехается. Не понимаю я по–фински, но слушаю жадно — такой это прекрасный звучный язык, сдвоенные гласные и согласные…
Восемьдесят лет этой Перттунен, даже, наверно, больше, она сказительница, и хоть лицо у нее, как у всех старух — и морщины там, рот запал, глаза повыцвели, — а все‑таки присутствует в этом лице еще что‑то: гордость ли, сознание ли собственного достоинства, или важности своей жизни, или известности, почета, каким она тут верно окружена.
Она совсем не говорит по–русски, на меня не смотрит и ко мне не обращается, да и с Ортье говорит мало, больше раздумывает о чем‑то. Живет она одна — сама косит, гребет сено, ловит рыбу, ездит на острова за ягодой и грибами — словом, делает всю необходимую тяжелую мужицкую работу, без которой тут не проживешь. Но ведь восемьдесят лет!
К тому времени, когда установилась советская власть в Карелии, ей было уж лет сорок — целую жизнь прожила. И как! Что тут было в прошлом веке, в этом краю лопарей, в краю тихого народа? Смутно воображаются мне бедные дома, бедные люди, темные ночи зимой, тишина над землей, нарушаемая изредка курлыканьем лопаря, едущего на лодке за сто верст в гости, или его же выстрелом по лосю. Какие‑то стада оленей проходят бесшумно передо мной, прыгают в речках лососи и семги, женщины в белом мелют хлеб у порога, прядут и ткут по лавкам… Были ли тут мельницы? Не было, наверное, и дорог не было, и чем жила все эти столетия наша земля, какие были войны, революции, какие Бетховены и Толстые рождались и умирали — ничего этого тут не знали, и время для этого народа как бы и не текло, так же как не течет оно для этих камней и озер.
И сейчас‑то здесь не ушла еще та жизнь — радио, электричество, клубы, леспромхозы — это все в Ухте. Ну, а вон там, за теми низкими вараками — что там? И вон там? И там?
Я перевожу взгляд по горизонту, воображаю какие‑то деревни среди варак и озер на берегу шумящих порожистых рек, на розовом граните. Вот и Ортье из какой‑то такой деревни, и отец его был сказителем, я и снимок с него видел — стоит босой, бородатый, совсем как Лев Толстой, только на поясе нож в ножнах. И сейчас вот мы собрались, едем на какое‑то Ала–ярви, в какую‑то деревеньку в гости к сказительнице Марье Михеевой.
Над островом, который темнеет вдали, волочится дождь. Здесь хорошо видно, на много километров окрест все открыто — и видишь, как бродит по озеру, по островам дождь, как повисает темными лохмами то в одной стороне, то в другой…
— Вон, видишь, берег крутой? — спрашивает Ортье. — Вон, где красный обрыв — видишь?
— А вон Дом культуры — видишь? Голая сосна рядом торчит?
— Так она раньше на этом обрыве стояла.
Он что‑то говорит по–фински Татьяне Перттунен, потом опять мне:
— Под этой сосной сто лет назад пели руны. А у стариков все записывал финский ученый — Лённрот. Так и появилась Калевала. А вот этот катер — гляди, — название «Архипп Перттунен» — так? Это прадед нашей Татьяны, он‑то и напел почти всю Калевалу. А сосну недавно подмыло, померла она, мы ее выкопали и посадили около Дома культуры. Пускай стоит!
Источник
ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Встречи в тайге
НАСТРОЙКИ.
СОДЕРЖАНИЕ.
СОДЕРЖАНИЕ
Встречи в тайге
Следопыт Дальнего Востока
Давно, в конце прошлого века, молодым офицером приехал Владимир Клавдиевич. Арсеньев на Дальний Восток.
Владивосток был тогда совсем молодым городом. Там, где сейчас стоят большие каменные дома, где по широким улицам ходят трамваи и автобусы, тогда росли леса, в которые нередко заходили тигры.
Арсеньев с детства увлекался географией. Интерес к дальним странам и привел его сюда, на берега Тихого океана.
Воинская часть, в которой он служил, оберегала границы государства. Молодой офицер стал знакомиться с окрестностями Владивостока и побывал на вершинах гор, окружавших город.
Командир полка заметил, что новый офицер любит бродить по сопкам с ружьем в руках, и назначил его начальником охотничьей команды. Она состояла из добровольцев-стрелков, любящих тайгу и охоту. Арсеньев делал большие переходы, изучал дороги и тропы. Но это были еще не путешествия, а только разведки. В них закалялся характер будущего путешественника, он узнавал тайгу и ее обитателей.
Перед Арсеньевым лежал большой, богатый, мало изученный край с интересной природой и разнообразным населением. Он полюбил этот край, полюбил его неповторимую природу и отдал его изучению тридцать лет своей жизни. Он исходил Уссурийский край вдоль и поперек, много раз переваливал через горный хребет Сихотэ-Алинь, плавал на лодках по горным, порожистым речкам, с котомкой за плечами ходил по вековечной уссурийской тайге.
Путешествия Арсеньева были полны опасностей: не раз самодельные лодки путешественников опрокидывались, и среди порогов шло ко дну все имущество экспедиции; часто опасность голодной смерти грозила смелым скитальцам по тайге. Тигры, медведи и кабаны чувствовали себя хозяевами тайги.
Для читателя приключения — одно удовольствие, но для самих путешественников — это опасность, это угроза для жизни. В тайге не надо искать приключений — надо уметь их избежать. Начальник экспедиции отвечает не только за себя, но и за жизнь товарищей.
Арсеньев прошел суровую школу путешественника.
В юности Арсеньев не получил систематического образования. Что могло дать юноше юнкерское училище! А потом этот юноша стал крупным ученым. Как он достиг этого? Арсеньев учился всю жизнь. Он учился у простых русских людей, знатоков края, — у старожилов и зверопромышленников. Он учился у нанайцев и удэхейцев — исконных обитателей тайги, замечательных охотников и следопытов.
Это были первобытные охотники и рыболовы, которым все силы природы казались живыми, одушевленными. Их охотничьи суеверия передавались из рода в род. Но эти суеверия не помешали Арсеньеву разглядеть смелых, добрых и честных людей.
Жажда знаний, любознательность, интерес к жизни никогда не покидали Арсеньева. Он соединял книжные знания с тем, что видел в жизни, с опытом других людей, и это помогло ему стать знатоком края, неутомимым его исследователем, открывателем его сокровенных богатств.
Открытие края — результат работы многих поколений, итог усилий многих людей. До Арсеньева Уссурийский край исследовали моряки, топографы, зоологи. Знаменитый путешественник Пржевальский был там за тридцать лет до Арсеньева и оставил нам замечательное «Путешествие в Уссурийском крае». У Арсеньева были предшественники, но и сам он прокладывал пути для других. По его следам пошли советские геологи и открыли ценнейшие ископаемые богатства в недрах горного хребта Сихотэ-Алинь.
В советское время Арсеньев расширил свои исследования. Он совершил в 1927 году большую экспедицию от Советской Гавани до Хабаровска и описал ее в книге «Сквозь тайгу». Он был на острове Ионы в Охотском море. На Командорских островах жители острова — алеуты — передали ему шпагу, на которой выгравированы две буквы: «В. Б.». Эта шпага была взята ими с могилы великого русского путешественника Витуса Беринга. Арсеньев побывал на Камчатке и одним из первых спустился в кратер Авачинского вулкана. Он прошел зимой по безлюдной тундре и потом рассказал об удивительном умении своих спутников — эвенков — находить дорогу среди снежных пустынь.
Желание узнать свою страну, помочь перестроить ее — вот что заставляло беспокойного путешественника пересекать моря, снежные пустыни и безлюдные леса.
Арсеньев по своей специальности был топографом. Он заносил на карту течения малоизвестных извилистых рек, очертания морских берегов, направления горных хребтов, определял высоты горных перевалов. Он не разлучался с планшетом и тогда, когда шел летний дождь или бушевала зимняя метель. Где бы, казалось, любоваться природой, когда надо в любую погоду заносить на планшет направление пути и рельеф местности! Но Арсеньев был поэтом. Постоянная кропотливая работа не мешала ему видеть красоту местности, наблюдать повадки зверей. С одинаковым интересом он описывает мелкий осенний дождик и грозный смерч на море; его интересуют не только тигры и пантеры, но и война муравьев с пчелами. Он всегда внимательный наблюдатель, всегда неустанный исследователь тайн природы.
Книга Арсеньева «В дебрях Уссурийского края» завоевала широкую известность. Герой этой книги — Дерсу Узала, проводник Арсеньева, старый охотник и следопыт. Вышедшую на Дальнем Востоке книгу Арсеньева одним из первых заметил Алексей Максимович Горький, живший тогда в Италии, в Сорренто.
«…Какое прекрасное чтение для молодежи, которая должна знать свою страну», — писал он об этой книге.
Арсеньев для очень многих читателей заново открыл наш Дальний Восток. Его интересовало все: природа, люди, звери, птицы. Он дал нам незабываемое описание края, рассказал обо всем, что увидел своими глазами. И мы, читая его книги, вместе с ним путешествуем по уссурийской тайге, встречаемся с лесными охотниками, слушаем их рассказы.
Прошло много лет после путешествий Арсеньева. Там, где были еле заметные лесные тропы, проложены шоссе. В глухой тайге выросли заводы, города. Орочи и удэхейцы перестали быть вечными скитальцами.
Книги Арсеньева, в которых он с большой любовью изобразил народы Дальнего Востока и дал замечательные описания природы, широко известны в нашей стране.
Я лично знал В. К. Арсеньева. В беседах и письмах он не раз говорил о своем желании сделать книгу для детей. Исполняя это желание замечательного путешественника, я выбрал отрывки из разных его произведений и воспоминаний и обработал как рассказы для детей.
Источник