Солнце апельсином волны лижут берег

Каникулы Любви — история песни

Каникулы любви (Koi-no Bakansu (яп.) — песня японского поп-дуэта The Peanuts (англ. «Арахиски»), вышедшая в 1963 году и получившая международную известность (в том числе в СССР). Авторы песни — Хироси Миягава ( музыка) и Токико Иватани ( текст).
Уже в 1964 году она была издана в СССР Всесоюзной студией грамзаписи «Мелодия» на третьей части сборника «Музыкальный калейдоскоп» (гранд, Д—14651-2)[1] и пользовалась большим успехом.
Вскоре поэт Леонид Дербенёв сочинил для неё русский текст («У моря, у синего моря») и в таком виде она прозвучала в фильме «Нежность» (1966, режиссёр Эльёр Ишмухамедов)[2], после чего песня завоёвала всесоюзную популярность, став одним из «документов эпохи» 1960-х гг и вторым названием «Каникул любви». В том же году она прозвучала в исполнении Нины Пантелеевой под названием «Песня о счастливой любви» (миньон, Д—00015983-4). В советских фильмах «Ошибка резидента» (1968 год) и «Судьба резидента» (1970 год) отрывок из песни «Каникулы любви» использован авторами в качестве радиопозывных зарубежного разведцентра неназванной страны.
Кто из моих современников не помнит эту задорную песенку, исполненную японскими сёстрами Эми и Юми Ито? Она впервые прозвучала у нас на японском и сразу завоевала признание советских любителей зарубежной песни. Так хотелось узнать, что же поют в своей песне симпатичные японочки? Японский — не английский. Знающих этот язык у нас мало. Наконец, поэт Леонид Дербенёв сочинил свой вариант текста этой песни, отдалённо передающий смысл оригинала. Спасибо ему и за это. У нас появилась возможность напевать эту песню по-русски. Называлась она «У моря, у синего моря». Она была популярна и очень долго. Её и сейчас поют.
С этой песней произошёл забавный казус. В СССР приехала японская делегация. Чтобы сделать приятное гостям, чиновники подготовили маленьких детишек, которые спели гостям эту песенку. Японские гости были несколько смущены. Дело в том, что в японском оригинале есть откровенно эротические моменты. Они ведь не знали, что у нас была строжайшая цензура и она бы не позволила появиться песне с таким фривольным содержанием. Они полагали, что детки поют о физической близости на пляже. Это их и смутило.Вот дословный перевод японского текста песни:

Твоего поцелуя достаточно,
Чтобы заставить меня вздыхать.
Сердце девичье
Грезит о сладкой любви.

На сверкающем зОлотом
Горячем песке
Давай ласкаться обнаженными телами,
Словно русалки.

Припев:
Прижимаясь загорелыми щеками,
Мы прошептали обещание.
Это тайна между нами двоими.
Вздох срывается с моих губ.
Ах, к любовной радости
Розовый день,
Когда я впервые увидела тебя.
Каникулы любви.

А вот, знаменитый текст Дербенёва к этой песне:

Музыка Хироси Миягава (Япония)
Русский текст Л. Дербенева

1. У моря, у синего моря
Со мною ты, рядом со мною.
И солнце светит, и для нас с тобой
Целый день поет прибой.
Прозрачное небо над нами,
И чайки кричат над волнами,
Кричат, что рядом будем мы всегда,
Словно небо и вода.

2. Смотрю на залив —
И ничуть не жаль,
Что вновь корабли
Уплывают вдаль.
Плывут корабли,
Но в любой дали
Не найти им счастливей любви.

А над морем, над ласковым морем
Мчатся чайки дорогой прямою.
И сладким кажется на берегу
Поцелуй соленых губ.

3.* А звезды взойдут,
И уснет прибой.
Дельфины плывут
Мимо нас с тобой.
Дельфины, дельфины,
Другим морям
Расскажите, что счастлива я!

Ты со мною, ты рядом со мною,
И любовь бесконечна, как море,
И солнце светит, и для нас с тобой
Целый день поет прибой,
Поет прибой!

А эти строчки дербенёвского текста нам казались очень смелыми и эротическими:

«И сладким кажется на берегу
Поцелуй соленых губ.»

И мы их распевали с особым удовольствием!

Прошло немало лет. Многое теперь доступно современным россиянам. А о чём же пели, действительно, в первом японском шлягере так и осталось не известным. Я счёл такое положение не справедливым. И сочинил свой текст к знаменитой и любимой японской песенке, опираясь на дословный перевод с японского и своё творческое воображение.
Как знать, может с моим текстом этот старый шлягер обретёт вторую молодость на постсоветском пространстве. Ведь его любили очень многие. А теперь появится возможность услышать и спеть откровенную песню о земной любви. С уважением, Любомир.

на фото из интернета сестрички Эми и Юми Ито.

смелый видеоролик к дербенёвскому варианту: http://video.mail.ru/mail/orelnapiramide/796/8052.html

музыка Хироси Миягава

стихи Любомир Светлый

Мы нежно друг друга балуем,
Ласкаем и сладко целуем.
Резвимся словно дети мы везде,
И на суше и в воде!

В обнимку по берегу моря,
Бредём и поём, с ветром споря.
Как пёс, солёным языком прибой
Лижет ноги нам с тобой.

И чайки кричат нам отчаянно.
Мы их распугали нечаянно.
Но дела нам нету с тобой до них —
Это море для нас, для двоих!

Идём по безлюдному пляжу.
На мягкий песочек приляжем.
Покроет ветер нашу наготу.
Ты подаришь мне мечту!

И волн укоряющий ропот
Заглушит признания шёпот.
И как сливается волна с волной,
Мы сливаемся с тобой.

Горячие чувства кипят в крови.
Так сладко искусство твоей Любви!
Каникул Любви будет много дней.
Сколько дней, столько сладких ночей!

Нас волны морские качают,
А солнце лучами венчает.
И пусть в Каникулы Любви одни
Превратятся (все) наши дни!

28.01.12 г. Таганрог

сёстры Эми и Юми Ито — Каникулы любви:

фото из интернета

Источник

Текст песни Green Apelsin — Северный ветер

Ты говоришь, что в моих венах течет северный ветер
Пусть я младше, и тебе по плечо
Я твой на свете
Самый страшный и губительный шторм
На всей планете
Не найдешь ты утешения в другом

Любовь — не сказка многочисленных книг
Она опасна
Я согласна с тобой вместе в тупик
Вместе на рабство
Коль напрасна моя жертва, так что ж
Закон негласный
Разрешает тебе взять в руки нож

Так рви, рви сердца не жалей, руби
Пусть рекой прольется хаан моей любви
Так рви рви, только дай коснуться губ и
Без сомнения слова свои и чувства отзови, отзови
Коль не любишь отзови

Ты беззаботного ребенка рука, а я крапива
И пусть льется слез невинных река, зато красиво
Багровеют поцелуев следы
Под плач мотивы
Распускаются ожогов цветы

Но ты мальчишка совершенно другой,
И рвать не станешь
Своей нежной, покрасневшей рукой
В объятия манишь
Я растаю и иголки сожму
И не завяну,
Я отдам любовь тебе одному

Источник

Солнце апельсином волны лижут берег

Морозная мгла застилала глубокую белую долину. Воспаленными глазами я искал внизу желанное стойбище, но увы: ничто не оживляло нетронутой белизны. Над холодной, пустой долиной возносились снежные громады. Нестерпимой стужей веяло с мертвых обледенелых вершин.

Неужели в этой замерзшей стране нет жизни и схватка с северной пустыней проиграна?

Вчера я раздал собакам последние порции корма. Только что проскочил узкую трубу Голубого перевала.

В пятидесятиградусный мороз нелегко было пролезть с голодными псами сквозь эту обмерзшую щель. Не стихая, дул дьявольский ветер, сбивая с ног собак, обжигая лицо, пронзая меха точно шилом. Кухлянку и капюшон заковало ледяной коркой, ресницы смерзлись, я окоченел и потерял надежду выбраться из ледяной ловушки.

Лишь на спуске к Анадырю пришел в себя. Собаки, спасаясь от смертельного холода, прорвались сквозь ущелье и неслись сломя голову вниз по белому желобу. Мы перевалили главный водораздел и очутились в самом сердце Анадырского края, там, где начинаются истоки Анадыря.

Нарта скользила все быстрее и быстрее, проваливаясь в туманную пропасть. Неожиданно впереди на снегу зазмеились голубоватые борозды. Они спускались по склону на дно перевальной ложбины и уходили куда-то вниз, в снежную муть распадка.

Я забыл о морозе и ветре. Неужели цель дальнего похода близка и след приведет к людям — в неведомые долины? Двадцать лет назад сюда ушли с оленями последние крупные оленеводы Чукотки. Что сталось с беглецами? Удастся ли раздобыть у них оленей для Великого кольца совхозов?

Почуяв человека, собаки ринулись по лыжне, повизгивая от возбуждения. След оставили широкие охотничьи лыжи. Слишком поздно я заметил грозящую опасность. Освирепевшие псы могли настигнуть охотника, идущего впереди, и растерзать его…

Стальное лезвие остола[1] вонзаясь в наст, взметало облако снежной пыли. Однако нарта, разогнавшись с перевала, продолжала скользить с прежней скоростью, и затормозить ее на крутом спуске было невозможно.

Я увидел внизу черную точку, двигавшуюся по дну узкой белой ложбины.

Собаки, заметив путника, навалились с хриплым воем на постромки. Изголодавшиеся псы точно взбесились. Что тут было делать? На снегу отчетливо чернела прямая фигурка лыжника. Он спускался, не замечая надвигающейся опасности. Я заорал что есть мочи, но крик потонул в густом морозном воздухе. Человек скользил на лыжах, не оборачиваясь. На темном меху кухлянки поблескивала винтовка, белел убитый песец, перекинутый через плечо.

Вздыбив шерсть на загривках, оскалив волчьи клыки, захлебываясь от сдавленного воя, собаки настигали охотника. Ничто не могло их остановить. Я различал уже опушку меховой кухлянки, хвостики крашеного меха на рукавах, узорчатые торбаса. Меня поразила тонкая, гибкая фигура охотника.

И вдруг человек в мехах обернулся, круто затормозил, желая, видимо, убраться с дороги. Но спастись в тесной ложбине было некуда. Быстрым движением он сорвал винчестер, откинул малахай…

Черные косы упали на плечи, обвивая смуглое лицо с огромными темными глазами.

Она замерла, пораженная внезапным видением, готовая дать отпор разъяренной упряжке.

Смутно помню, что случилось потом. Гаркнув команду передовику, я вцепился в дугу и опрокинул тяжелую нарту. Все смешалось в дикий клубок. Перевертываясь на крутом спуске комом, нарта врезалась в кучу воющих собак, постромки перепутались. Кувырком мы скатывались по снежному склону. Сознание отлетело, я не чувствовал толчков и ударов. Казалось, что качусь с большой мягкой горы и разглядываю себя откуда-то издали с непомерной высоты.

Очнулся на снегу около перевернутой нарты. Где-то рядом скулили собаки. Кружилась голова, сопки плыли каруселью. Не хотелось шевелиться. Сквозь розовую пелену я видел чьи-то черные, как ночь, глаза, полные участия и тревоги.

Пелена пропала, сопки остановились. Из тумана выплыло девичье лицо, золотистое от полярного загара. Приподнявшись на локтях, я молчаливо разглядывал охотницу. Это была совсем еще юная чукчанка. Пушистые ресницы, в изморози, отражались в двух черных и глубоких озерах. Опустившись на колени, стискивая крепкими смуглыми пальцами потертый меховой капор, юная дикарка с острым любопытством рассматривала неожиданного гостя.

На снегу у широких лыж, подбитых камусами, лежал пушистый песец с простреленным глазом. Только меткий стрелок мог сразить в глаз пугливого зверя. У чукчей женщины не охотятся. Откуда принесло охотницу в эту дикую долину?

Весь я был в снегу, потерял шапку. Уши и лицо стыли на крепком морозе. Перевернув на полном ходу нарту, удалось сбить собак, и девушка осталась невредимой.

— Как тебя зовут? — спросил я.

В глазах незнакомки мелькнули и погасли искорки. Не отвечая, она любопытно смотрела на меня своими темными удлиненными глазами. Что-то в ее облике привлекало. Может быть, прямой, ясный взгляд внимательных глаз, смотревших с искренним участием, или губы, словно вырезанные острым резцом, придававшие ее лицу выражение скрытой энергии.

— Кто ты? — повторил я по-чукотски.

— Геутваль… — едва слышно ответила она. Облокотившись на нарту, я стал растирать снегом

онемевшие щеки и уши. Слабость уходила, возвращались силы. Руки и ноги были целы, спуск кувырком окончился благополучно.

— На, возьми… — прошептала Геутваль, протягивая свой малахай.

Понимал я ее с трудом, — она говорила на каком-то незнакомом чукотском наречии. Быстрым движением девушка накинула меховой капор на мою взъерошенную голову, подхватила винчестер и, махнув рукавичкой, побежала вверх по склону. Ее маленькие торбаса с опушкой из меха росомахи ступали по развороченному насту. На мгновение девушка обернулась, на лице ее мелькнула улыбка: она отправилась искать потерянную шапку.

Ну и вспахали мы наст! Словно плуг прошелся вниз по ложбине. Опираясь на сани, я встал. Ноги едва держали, руки не слушались. Напрягая последние силы, разом перевернул нарту и принялся распутывать постромки — освобождать сбившихся в клубок собак. Наконец я распутал упряжь. Ездовики успокоились и легли, зализывая ссадины и ушибы.

Скрип снега насторожил псов, они заворчали. Сверху сбегала Геутваль в моей оленьей шапке. Черные глаза блестели, лицо раскраснелось, волосы и мех пыжика искрились инеем. Близким и родным повеяло от нее. Вот такой же снегурочкой, закутанной в побелевшие меха, впервые предстала передо мной Мария на далеком Омолоне.

Давно уехала она в Польшу, не писала и не отвечала на письма — видно, забыла. Только в романах описывают настоящую любовь, а в жизни все получается по-иному: женское сердце непостоянно, любовь женщины мимолетна и оставляет после себя лишь горечь. Так я думал тогда…

Молча мы обменялись шапками. Я положил ее лыжа и песца на сани, хорошенько притянул арканом и кивнул, приглашая садиться. Собаки рванули и понеслись. Нарту подбрасывало на застругах, позади вихрем кружилась снежная пыль. Геутваль крепко уцепилась за пояс.

Быстрее и быстрее катились мы вниз. Обледенелые вершины поднимались выше и выше к белесому зимнему небу. Наконец собаки выбежали на дно широкой белой долины. Нарта с крошечными фигурками людей, вероятно, казалась здесь песчинкой, затерявшейся среди снежных великанов.

До сих пор во сне я вижу эту замерзшую, голую и печальную долину. Со всех сторон нас плотно обступали обледенелые сопки. Ни кустика, ни деревца на утрамбованном ветрами снежном панцире. Лишь горбятся повсюду ребристые заструги.

Источник