Сергей малашкин луна с правой стороны

Луна с правой стороны

На диспутах, докладах, литературных судах, количество которых исчисляется по Союзу едва ли не тысячами, судили комсомолку Татьяну Аристархову и Исайку Чужачка. Добровольные защитники и прокуроры проявили максимум страстности и сумели создать вокруг героев повести С. Малашкина накалённую атмосферу.

Всякому, сколько-нибудь внимательно следившему за ходом дискуссии, ясно, что «Луна с правой стороны» явилась только поводом к обсуждению гораздо более широкого круга вопросов — огромнейшего общественного и социально-культурного значения: о половой проблеме, нормах классовой морали, бытовой практике, неурядице в области половых отношений среди нашей учащейся и рабочей молодёжи.

Это совершенно естественно. В наши дни художественное произведение попадает в центр общественного внимания не только (и нам кажется, — не столько) в силу своих чисто художественных достоинств, как в меру общественного наполнения, значительности и напряженности темы.

О художественных достоинствах повести С. Малашкина можно быть разного мнения, хотя нам кажется, что это произведение является весьма значительным задатком под широко и оригинально развёртывающуюся художественную продукцию молодого писателя.

Тем не менее, следует признать, что в основном герои повести Малашкина были встречены молодой аудиторией крайне недружелюбно. По поводу самой повести указывалось, что это-де клевета на комсомол и учащуюся молодёжь! В таком духе высказалась и конференции пролетарского студенчества, вынеся специальную, крайне резкую резолюцию. Комсомольские газеты посвятили повести ряд передовиц и статей, в основном также осуждающих тенденцию повести и её автора.

С рядом утверждений, выдвинутых в прессе и на диспутах, нельзя не согласиться. Предельная распущенность Татьяны Аристарховой, жены 22-х мужей, афинские ночи, с комсомолками в газовых платьях, отвратительный снобизм Исайки Чужачка, — всё это может быть легко оспорено с точки зрения житейской правдоподобности и может быть признано крайностями, допущенными писателем. Однако основная ошибка критикой повести заключается в том, что ими, может быть, бессознательно игнорировались моменты, связанные с самой природой художественного творчества. Протоколизм никогда не был основным рабочим инструментом писателя. Известный гиперболизм, известное расширение материала, присвоение героям ряда собирательных признаков, заострение характеристики — только это и может дать материал для драматической коллизии в художественном произведении.

Мы не сомневаемся, что в химически чистом виде Исаек Чужачков нет в природе нашего комсомола. Однако утверждения Чужачка немногим отличаются от ходячих теорий «стакана воды», псевдоницшеанского эгоцентризма, упрощенства, апологии половой распущенности — носителями которых являются Кореньковы и всяческие герои фельетонов «Правды», клиенты контрольных и конфликтных комиссий. У каждого на памяти десятки фактов, почерпнутых из личных наблюдений, сообщений нашей прессы, наконец, судебных процессов.

Ни один из выступавших и писавших о повести и проблемах, выдвинутых ею, не взял на себя смелости отрицать наличие моментов половой распущенности, упадочничества, вульгарного теоретического упрощенства, вывихов и извращений в быту нашей молодёжи.

«Неурядицы в области половых отношений у нас не может не быть», — пишет С. И. Гусев в своей интересной статье «Какова же наша молодёжь?». Владимир Ильич в широко известном разговоре с Кларой Цеткин, указывая, что «старые идеологические ценности выкристаллизовываются медленно, с борьбой», что здесь имеет место медленный и часто болезненный процесс исчезновения и зарождения новых форм, энергично отмечал опасности, встающие перед молодёжью, возникающие из неурядицы в области половых отношений.

«Это безобразие, — говорит он, — особенно вредно для юношеского движения, особенно опасно. Оно очень легко может способствовать чрезмерному возбуждению и подогреванию половой жизни у отдельных лиц и повести к расточению здоровья и сил юности».

Из этой неурядицы в области половых отношений, покоящейся на недостатках нашего хозяйственного быта, растут и элементы упадочничества, теоретического упрощенства; половой анархизм влечёт за собою и разъедающую интеллигентскую рефлексию и понижение в человеке тонуса общественной жизни, утрату общественного темперамента.

Источник

Сергей Малашкин — Луна с правой стороны

Сергей Малашкин — Луна с правой стороны краткое содержание

Луна с правой стороны — читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок

Луна с правой стороны

Читайте также: Когда рост луны числа

Поэтому понятна особенная важность и ответственность этой темы, реализованной средствами художественной изобразительности. Поэтому вполне понятно то исключительное внимание, которое было проявлено нашей молодой аудиторией к повести С. Малашкина.

Никто не сомневается в том, что половая неурядица и половой анархизм существуют у нас в известной мере, как общественное явление. Таким образом, автора «Луны» никто не может упрекнуть и том, что тема и фабула выдуманы им, тем самым несостоятельны обвинения этого писателя-коммуниста в том, что его произведение носит «клеветнический» характер.

Однако, чтобы до конца понять этот вопрос, нужно решить: в какой мере обобщением являются герои «Луны». Не считает ли автор Татьяну Аристархову и Исайку Чужачка положительным и героями нашей молодой общественности, не идеализирует ли он бытовую практику своих героев, не считает ли теоретизирование Исайки Чужачка некоей положительной программой, не смакует ли он пикантный сюжетец, нет ли здесь спекуляции модной темой?

Вряд ли кто-нибудь возьмётся дать положительный ответ на поставленные здесь вопросы. Ничего, кроме омерзения и брезгливости, не вызывают ни описания «афинской ночи», где Чужачок с пьяной икотой перемежает затрёпанные и осмеянные, взятые напрокат у арцыбашевского Санина, сентенции с тем, что «всё дозволено». Никто не соблазнится трагической судьбой Татьяны Аристарховой, человека с опустошённой душой и угасающим сознанием. Трагедия Татьяны — страшная трагедия, и её судьба ужаснёт немало душ, беззаботно и под сурдинку играющих на руку Чужачкам.

Не только общественная смерть и апатия являются возмездием для Татьяны, но опасность полного морального вырождения и даже физической смерти встаёт за плечами несчастной девушки.

В том материале, который использован писателем для художественной аргументации своей основной темы, повторяем, можно признать значительные преувеличения и крайности с точки зрения бытовой правдоподобности. Однако нужно понять, что художник не протоколирует, а обобщает. Он персонифицирует недостатки и отрицательные черты определённой общественной группы, и её пороки и недостатки встают перед читателем во всей их отвратительной и ужасной наготе. Но ведь сам автор точно определяет рамки своих обобщений. В нарочито наивном предисловии своём, обращаясь к «уважаемым читателям» повести, он указывает, что «Луна» является повестью о необыкновенной любви, а в самой повести неоднократно подчёркивает, что герои — отдельные типы, а не весь комсомол, больная, поражённая небольшая часть его, что Чужачок — отребье пролетарского студенчества, паразит и вредитель той армии учащейся молодёжи, которой предстоит стать одним из основных отрядов строителей социализма.

Источник

Сергей малашкин луна с правой стороны

Сергей Иванович Малашкин (1888-1988), герой двух революций, автор одной из самых эпатажных повестей 1920-х годов, певец индустриализации, пролетариата и Иосифа Сталина, прожил ровно сто лет. Он не был писателем первого ряда, но в его творчестве отразилось все, чем интересовалась и о чем спорила советская читающая публика, для которой дискуссии в литературных журналах выполняли функцию современных соцсетей.

Малашкин участвовал в революции 1905 года, был ранен, пережил две революции, Гражданскую войну, коллективизацию, Великую отечественную, оттепель и годы застоя. Карьера писателя завершилась лишь в 1988 году, когда в издательстве «Художественная литература» был издан почтенный двухтомник его прозы, куда были включены рассказы 1930-х годов и длинный роман «Записки Анания Жмуркина», повествующий о революции и Гражданской войне, – самые идеологически благонадежные его произведения.

Малашкину повезло больше, чем другим советским писателям. В ссылке он познакомился с Молотовым и Сталиным, близко знал обоих, с Молотовым дружил. Борис Леонов рассказывает, как однажды под новый год, в 1926-м или 1927-м году к Малашкину приходили в гости «Сталин, Молотов, Буденный с гармошкой, Ворошилов», и, крепко выпив, пели церковные песни. На следующее утро оказалось, что бдительные соседи нажаловались на дебоширов в домоуправление, и Малашкина за распевание религиозных песнопений и шум оштрафовали, «проработали» и даже пригрозили исключением из партии. Малашкин не признался, кто именно был у него дома. Сталин был благодарен и шутил: «Спасибо, дорогой, что не выдал нас. А то бы и нас с Вячеславом могли вызвать на партсобрание и даже исключить из партии»[1]. Возможно, именно благодаря этому знакомству Малашкин избежал участи многих своих современников.

Малашкин заявлял, что он абсолютно народный писатель – революция дала ему все: товарищей, образование, признание. Он родился в крестьянской семье (хотя и терпеть не мог писателей-деревенщиков, считал их кулаками[2]), в 1904-м году, как раз перед революцией, переехал в Москву. Работал – в том числе мыл бутылки в молочном магазине А. Чичикина. Чичикин был одним из первых в дореволюционной России предпринимателей, занимавшихся продажей пастеризованного молока в специализированных магазинах, имел собственный аэроплан и в 1917 году прятал у себя большевиков. Малашкина завлекали к себе эсеры, переживавшие тогда бум популярности, но он предпочел РСДРП и в 1905-м году вступил в партию. Во время декабрьского вооруженного восстания Малашкин был ранен жандармской пулей. Потом был сослан и в ссылке познакомился с Молотовым. В империалистическую его призвали на фронт, где он получил еще одно ранение. Во время революции был ответственным инструктором ЦК и даже предложил в 1927-м году раскулачить собственного отца. Партийная биография Малашкина была безупречной: например, сталинскую программу индустриализации, заявленную на XIV съезде ВКП(б) (об этом он пишет в «Сочинении Евлампия Завалишина о народном комиссаре и о нашем времени») он поддержал уже тогда, когда для сохранения жизни и свободы это было еще не обязательно. Он и совершенно искренне до самых последних дней считал Сталина преданным слугой советского народа и «великим кормчим». Образ Сталина в его творчестве окружен сиянием культа личности, но при этом сохраняет интимность: Сталин немного усталый, скромный, но несгибаемый народный любимец. В пересказе Малашкина с огненными словами Сталина был не согласен лишь один коварный персонаж с «острым подбородком», «небольшой жалообразной бородкой» и «тонкими саркастическими губами», в котором легко узнается Троцкий. Свою упрямую приверженность заветам Сталина Малашкин не сменил даже когда переменился политический климат: в 1957-м году он отказался подписывать открытое письмо, осуждавшее «антипартийную группу Маленкова, Кагановича, Молотова и примкнувшего к ним Шепилова», которые критиковали политику Хрущева. Одним словом, канва его политических и жизненных выборов вполне вписывалась в образ «железного большевика». Однако на этот образ накладывалась причудливая и скандальная слава, которую Малашкин заработал в 1920-е годы.

«На ущербе хмуром Октября»

1920-е годы стали эпохой беспримерного литературного бума, сравнимого разве что с неоднозначной свободой «лихих» 1990-х. «Русская литература сера как чижик, ей нужны малиновые галифе и ботинки из кожи цвета небесной лазури»[3] – писал в эссе о творчестве Бабеля самый модный критик новейшей советской литературы Виктор Шкловский. Это определение применимо не только к творчеству Бабеля, но и ко всей эпохе, последовавшей за Октябрем: казалось, что тихая, интимная интонация старой литературы навсегда себя исчерпала, и на сцену вышла новая жизнь, наследовавшая самым ярким, радикальным и эпатажным достижениям авангарда 1910-х годов. Более того – старый литературный код, казавшийся советской молодежи пережитком империалистического прошлого, последовательно разрушался и подвергался критике в манифестах многочисленных литературных группировок и объединений.

На эту свободу самовыражения накладывались мировоззренческие и социально-политические изменения – советская власть и переформатированное общество быстро стали одними из главных заказчиков писательского труда. Искусство мыслилось в первую очередь как общественно важное событие. В русский художественный авангард, и без того интересовавшийся социальным прожектерством, правда, как правило, утопического свойства, вмешался авангард добровольной политизации.

При этом писатели выискивали все возможные способы расцветить серую как чижик русскую литературу новыми повествовательными приемами, темами и героями. В прозе 1920-х годов процветали элементы сказа, заумного языка и словесной живописи, а голос обрели самые разномастные персонажи – от «старательной женщины» проститутки Анели, за два фунта сахару отдавшейся трем махновцам (Бабель), до товарища Пашинцева в кольчуге на голое тело, изгнанного из ревзаповедника (Платонов). Персонажи Малашкина приходятся платоновским наивным строителям коммунизма менее известными родственниками.

Сергею Малашкину нравилось скрываться за литературной маской рассказчика с какой-нибудь по-гоголевски смешной фамилией. Ананий Жмуркин и Евлампий Завалишин, прикрываясь деревенской наивностью, сближающей их с широкими массами читателей, без прикрас и излишнего политического политеса описывают события Гражданской войны и Революции. Немного наивный Евлампий, по его собственному признанию, «грешащий немного» писательством, страдающий от косноязычия, передает «слово» народному комиссару, публикуя его записки. Тот же прием Малашкин использовал и в повести «Луна с правой стороны», и в «Записках Анания Жмуркина». Такое стремление непременно разделить высказывание на несколько разных голосов отражает общие умонастроения 1920-х годов – эпохи, когда у литературы стояла задача дать право высказывания всем членам нового общества. Если в прозе модернистского типа читателю предлагалось понаблюдать, как писатель по мере творческой работы открывает в себе художественный талант (такова, например, сюжетная матрица «Портрета художника в юности» Джойса, многократно повторенная другими авторами), то в прозе советской был иной сюжет: писатель становился писателем благодаря воле и таланту тех, кому он дает голос. Эта стратегия отказа от писательского авторитаризма и передачи слова тем, кто может поделиться личными переживаниями, рассказать историю как очевидец, разумеется, не изобретение Малашкина, а общий прием, который использовали в ту же эпоху И. Бабель (например, в пронзительном в своей наивности и жестокости «Письме», написанном от имени мальчика-красноармейца Василия Курдюкова), Е. Замятин (предлагавший полное погружение в тоталитарный рай Единого Государства личные записки главного героя), М. Зощенко (позволявший своим персонажам открываться читателю напрямую, минуя строгий фильтр литературности).

Источник