С окна луну обоссать есенин

Я не Есенин, про образы сложно

Экспромт-шутка, подражание на стихотворение

«Осень гнилая давно уж настала,
Птицы г@вно начинают клювать.
На старом заборе ворона наср@ла,
Ну, и погода, итить твою мать!
Сергей ЕСЕНИН (с)

Эпиграф: «Мне сегодня хочется очень
Из окошка луну обоссать. »
Сергей Есенин

Скоро морозы повсюду ударят,
Яйца замерзнут, и куры помрут,
Кланяться ветры всех злые заставят,
Кое-кого сразу нА х@р пошлют.

Ну, а пока же, хоть гниль, но приятно,
Вечером лунным луну обосс@ть,
Сильной, могучей и светлой струёю,
Кур и ворон во дворе распугать.

Встану на стул прямиком у окошка,
В лом туалет мне по лужам шагать,
В форточку юркнет облезлая кошка,
И я давай всех подряд поливать.

Я не Есенин, про образы сложно,
Где рифмоплёту их нынче сыскать,
Но обоссАть всех, и мне, то возможно,
В этом хочу от него не отстать.

Выпито пива намедне пять литров,
Полон пузырь, до отказа набит,
Всех с удовольствием я неприкрытым,
Ставлю мишенями сразу на вид.

Куры, вороны, луна и собачка,
Кошка, что прыгнула только в окно,
Ну, не простая простите задачка,
В птичек попасть, не попав на г@вно.

Быстро обделав росою природу,
Я закрываю наглухо окно,
Холодно в эту гнилую погоду,
Только в избе в это время тепло.

Дождь застучал, посмывал всю работу,
Птичек в амбар позагнал на насест,
А я продолжу былую работу,
Пива бухну литра три за присест.

Осень гнилая давно уж настала, —
А мне, что осень, зима – хрен один,
Лишь бы луна за окошком торчала,
И пивом полн был всегда магазин! )))

Источник

Вышел пёс из будки, ноженьку поднял

Экспромт – шутка, фантазия на

«Мне сегодня хочется очень
Из окошка луну обоссать. »
Сергей ЕСЕНИН (с)

Страстное желанье обоссать Луну
У Серёжи было как-то поутру!
Встал на табуретку, форточку открыл,
И струёю смачной лунный диск облил.

До сортира было лень ему идти,
Да, и обоссаться можно по пути,
Капельки упали дождиком на двор,
В писительном деле был Серёжа скор!

Вышел пёс из будки, ноженьку поднял,
И Серёжки лужу смачно обоссал, —
Нечего мочится на чужой земле,
Человек – не птичка, чтобы ссать везде.

Звёзды рассмеялись над такой игрой,
Каждый любит писить словно заводной,
Кто-то на деревья, кто-то на забор, —
На Луну же писить – откровенно вздор!

Можно из окошка даже и… посрать,
На Луну, на Солнце – просто благодать!
Видишь на Яриле пятен разных ряд?
Кто-то испражнений сделал там обряд!

Всё же все мы люди, — есть же туалет!
Для чего в… окошко? – Если не секрет!
Страшно и представить, если все… в окно, —
Хоть такое, было, кажется давно!

Вся была Европа в ссаках и в говне,
И в окно ходили поголовно все,
Но потом Культура в каждый пришла дом, —
В туалетах только… писием и срём!

Коли ты Художник — будь пиплам Пример,
Никогда в окошко… ты не тычь… свой *ер,
Хочется? — Так только ходу в туалет,
А Луна пусть дарит всем влюбленным свет! )))

Источник

Исповедь хулигана

Мне сегодня хочется очень
Из окошка луну обоссать
С. Есенин

Какой –то я фальшивый стал…
Воспринимаю все серьезно
И если б раньше я…. послал,
Теперь воспринимаю все, чуть ли, не слезно
Вот и матерится перестал ….
И дуракам давать я в грушу.
Я даже с мыслью переспал,
что паинька я, душка,
похож на девушку.
До дефлорации , -эмоций концентрации
Все ! Блин, сменю подушку.
А то от мозгов к подушке
Идет трансплантация.
А я хочу ругаться матом,
м-а-а-том….
Стою в углу
и терпеливо жду,
Когда ж наступит час зарплаты.
Ругаться матом
в день зарплаты
Традиция в России
испокон веков.
Зарплата!
О ! Как здорово!
А почему же, блин, так малооо.
Отвечайте.
Я терпеливо жду.
А может всех послать в п@у!
Какая ж скука!
Сука!
Зарплата маленькая, скука!
Наполню легкие я матом…
как ветром паруса.
А ну-ка, ну-ка…
проба пера.
Вот б@ь!
Вы что там, суки? Охерели,
в самом деле.
Да нет… не разучился… вроде
Ура! Прошла успешно проба!
Россия!
Пошлю ее по матери
до гроба!
В утробу!
В Россию душу-мать!
До следующей зарплаты
мне занимать.
мать-мать-мать.
Ах, это эхо…
Россия, б@ь!!
Да пошла ты в Думу!
Ооо! Блаженствооо!
Помнят! Помнят! Губы-то…
губенки.
Вот это кайф!
Вот это лайф!
Вот это…
-Мужчина, передайте сдачу
-Ага, щас захерачу
.
-Ты, это щас кому сказал,
вот это слово… ааа?
Ну, ты… ну, ты… ну, ты.. О, рожа!
Какое слово, мне сказать? Какое….?
О! как же … мне ху…
плохо.
Люди, помогите.
слово подобрать…
на мать.
мне в сквернословном гите.
Мужик! Постой
ты знаешь кто…
Ну плавает еще…
коричневое,
как чебурашка.
Ты, ты
Какашка!
Ну, ничего себе… Это я сказал?
Ну, я … дурашка!
Опять? Вот б…!
А цветы в руке?
зачем они мне?
Ненавижу!
Я выхода не вижу…
Наверное,
надо мной
природа
ставит
свои бесчеловечные эксперименты
«Любви моменты».
За извержение из моего рта
экскримента.
Ну, что же?
Язык не поворачивается
он распух!
И слезы наворачиваются
Во! Я припух!
И сердце жмет от
ничего- и никого- не-посылания.
Пусты мои страдания!
Умру от недопонимания.
Ребята, все! Хорош!
Даю обет молчания,
хош, не хош!
А на прощанье я всажу…
скажу,
Как бы по морде кирпичом
Вот, если ты, дурак,
то тут Россия
не при чем!

Источник

Исповедь хулигана (Есенин)

Исповедь хулигана

Не каждый умеет петь,
Не каждому дано яблоком
Падать к чужим ногам.

Сие есть самая великая исповедь,
Которой исповедуется хулиган.

Я нарочно иду нечёсаным,
С головой, как керосиновая лампа, на плечах.
Ваших душ безлиственную осень
Мне нравится в потёмках освещать.
Мне нравится, когда каменья брани
Летят в меня, как град рыгающей грозы,
Я только крепче жму тогда руками
Моих волос качнувшийся пузырь.

Так хорошо тогда мне вспоминать
Заросший пруд и хриплый звон ольхи,
Что где-то у меня живут отец и мать,
Которым наплевать на все мои стихи,
Которым дорог я, как поле и как плоть,
Как дождик, что весной взрыхляет зеленя.
Они бы вилами пришли вас заколоть
За каждый крик ваш, брошенный в меня.

Бедные, бедные крестьяне!
Вы, наверно, стали некрасивыми,
Так же боитесь бога и болотных недр.
О, если б вы понимали,
Что сын ваш в России
Самый лучший поэт!
Вы ль за жизнь его сердцем не индевели,
Когда босые ноги он в лужах осенних макал?
А теперь он ходит в цилиндре
И лакированных башмаках.

Но живёт в нём задор прежней вправки
Деревенского озорника.
Каждой корове с вывески мясной лавки
Он кланяется издалека.
И, встречаясь с извозчиками на площади,
Вспоминая запах навоза с родных полей,
Он готов нести хвост каждой лошади,
Как венчального платья шлейф.

Я люблю родину.
Я очень люблю родину!
Хоть есть в ней грусти ивовая ржавь.
Приятны мне свиней испачканные морды
И в тишине ночной звенящий голос жаб.
Я нежно болен вспоминаньем детства,
Апрельских вечеров мне снится хмарь и сырь.
Как будто бы на корточки погреться
Присел наш клён перед костром зари.
О, сколько я на нём яиц из гнёзд вороньих,
Карабкаясь по сучьям, воровал!
Все тот же ль он теперь, с верхушкою зелёной?
По-прежнему ль крепка его кора?

А ты, любимый,
Верный пегий пёс?!
От старости ты стал визглив и слеп
И бродишь по двору, влача обвисший хвост,
Забыв чутьём, где двери и где хлев.
О, как мне дороги все те проказы,
Когда, у матери стянув краюху хлеба,
Кусали мы с тобой её по разу,
Ни капельки друг другом не погребав.

Я всё такой же.
Сердцем я все такой же.
Как васильки во ржи, цветут в лице глаза.
Стеля стихов злачёные рогожи,
Мне хочется вам нежное сказать.

Спокойной ночи!
Всем вам спокойной ночи!
Отзвенела по траве сумерек зари коса…
Мне сегодня хочется очень
Из окошка луну обоссать

Синий свет, свет такой синий!
В эту синь даже умереть не жаль.
Ну так что ж, что кажусь я циником,
Прицепившим к заднице фонарь!
Старый, добрый, заезженный Пегас,
Мне ль нужна твоя мягкая рысь?
Я пришёл, как суровый мастер,
Воспеть и прославить крыс.
Башка моя, словно август,
Льётся бурливых волос вином.

Я хочу быть жёлтым парусом
В ту страну, куда мы плывём.

Источник

С окна луну обоссать есенин

Я ведь теперь автобиографий не пишу. И на анкеты не отвечаю. Пусть лучше легенды ходят!

«Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он мал и мерзок – не так, как вы, – иначе…»

Эта отповедь Пушкина публике, казалось бы, универсальная и окончательная, оказывается вдруг несостоятельной, когда задумываешься о судьбе Есенина… Да, жизнеописание его, вырастающее из стихов, писем, уголовных дел, мемуаров, биографий и автобиографий, конечно же легендарно. И конечно же, горы страниц о нем, написанные не только сильными мира сего – политиками, поэтами, актерами, художниками, но и «маленькими людьми» – обывателями, рядовыми журналистами, обычными завистниками и злопыхателями, – чрезвычайно противоречивы. Во многих воспоминаниях поэт предстает алкоголиком, психически нездоровым человеком, самовлюбленным эгоистом, перешагивающим через людские судьбы, хулиганом и хамом. Не приходится сомневаться, что многое из мемуаров подобного рода – житейская правда. Поразительно другое. Поток воспоминаний о Есенине как о «черном человеке» не в силах ни размыть, ни изменить в наших глазах светоносную есенинскую легенду. Темная легенда о нем не в силах уничтожить легенду светлую. В сказочном облике поэта, загадочность которого с течением времени не только не исчезает, а напротив, разрастается до гигантских размеров, приобретая немыслимые масштабы, так или иначе высвечиваются все его лучшие черты: ум, человечность, обаяние, гениальность, мужская стать, искренность… Словом, все то, что никоим образом нельзя назвать ни «мелким», ни «мерзким», ни «подлым». И никакому давлению официальной идеологии любых эпох – бухаринской, сталинской, ждановской, яковлевской и т. д. – неподвластно это стихийное творчество вот уже нескольких поколений.

Кажется, окончательно оформились в российской литературной истории легенды о Лермонтове, Некрасове, Блоке, получили свое завершение жизнеописания – с некоторыми блестками легендарности – Ахматовой, Пастернака, Мандельштама. Но по-настоящему полной и цветущей жизнью дышит лишь есенинская легенда. Она все время выбрасывает новые весенние почки, разворачивается свежей листвой, и никому не ведомо, закончится ли когда ее цветение. Думается, это произойдет не раньше, чем закончится история России.

И да не сочтет читатель нашу мысль кощунственной, но хочется вспомнить слова Гоголя о том, что Пушкин – «русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет», и приложить их к Есенину. История России и судьба русского человека были подвергнуты таким испытаниям, которые не могли предугадать ни Пушкин, ни Гоголь, и именно есенинская жизнь, как нам кажется, определяет сердцевину русской истории XX века. Русскую революцию – ее ход и характер – определяли не люди «меры», а широкие русские натуры, которые любили «выплескиваться» через край и о которых Достоевский говорил, что их «надо бы сузить». Именно люди есенинского «безразмерного» склада были главными созидателями истории во всех социальных и политических слоях – у монархистов и большевиков, у эсеров и анархистов, у махновцев и антоновцев… Поэтому велик соблазн поменять имя в пророчестве Гоголя, поменять с дерзкой надеждой: а может быть, сущность русской жизни и русского национального характера мы поймем тогда, когда завершится сотворение легенды о Есенине и когда нам станет окончательно ясно, что он есть для России. Как будто бы он – последняя и роковая, самая крупная наша ставка. Оснований к тому не счесть. И сегодня история идет «по есенинскому пути»…

Русское время за последнее десятилетие переломилось еще раз, и даже в пророчества «ушедших и великих» Провидение вносит поправки. А в том, что именно Гоголь и Пушкин были бесспорными кумирами Есенина, есть тоже некое предначертание свыше. Ведь не случайно же крупнейшие поэты и писатели эпохи (как в советской России, так и в эмиграции), замечательные актеры, художники и скульпторы, влиятельные идеологи и известные политики сочли своим внутренним долгом, какой-то даже обязанностью оставить воспоминания о Есенине; причем именно в них делали они свои предположения о будущем России и русского человека.

Любопытно, что многие весьма именитые современники Есенина, хорошо знавшие его, чуть ли не на другой день после смерти поэта, отвернувшись от фактов и житейской правды, начали сочинять о нем бесконечную сказочную эпопею. Борис Пастернак, к примеру, знал о Есенине многое: его характер, стихи, быт, странный роман с Айседорой, чудачества и порой весьма расчетливое отношение к жизни. Но он пишет о Есенине так, будто они разделены морем пространства и времени, словно о Байроне или Казанове: «Есенин к жизни своей отнесся, как к сказке. Он Иван-царевичем на сером волке перелетел океан и, как жар-птицу, поймал за хвост Айседору Дункан. Он и стихи свои писал сказочными способами…»

Валентин Катаев попытался сочинить несколько легенд («Алмазный мой венец»): о Пастернаке, Юрии Олеше, Владимире Маяковском, Михаиле Булгакове, Эдуарде Багрицком… Все эти жизнеописания, однако, как ни старался Катаев, не превратились в легенды и остались всего-навсего новеллами. У них не было подлинной основы, ядра, к которому должны были бы прирасти эти новеллы, ибо легенда не сочиняется после смерти, она должна зародиться еще при жизни. И поэтому совершенно естественно, что из всех катаевских новелл один лишь рассказ о «королевиче» Есенине как бы «прилип» к медленно катящемуся есенинскому снежному кому, следуя тайным законам притяжения легендарных частиц к уже существующему ядру воспоминаний.

Сейчас уже почти невозможно разобраться в том, где сам Есенин осмотрительно или легкомысленно рассыпал зерна своей легенды, а где их сеяли его современники. Достаточно вспомнить самые первые шаги… Когда двадцатилетний поэт всего лишь на два неполных месяца приехал в Петроград, он побывал в нескольких редакциях, встретился с Блоком, Городецким, выступил на нескольких поэтических вечерах, был принят в салоне у Зинаиды Гиппиус. Но тут же по литературному Петрограду поползли слухи. Вот как вспоминает о них один из современников: «О Есенине в тогдашних литературных салонах говорили как о чуде. И обычно этот рассказ сводился к тому, что нежданно-негаданно, точно в сказке, в Петербурге появился кудрявый деревенский паренек, в нагольном тулупе и дедовских валенках, оказавшийся сверхталантливым поэтом… О Есенине никто не говорил, что он приехал, хотя железные дороги действовали исправно. Есенин пешком пришел из рязанской деревни в Петроград, как ходили в старину на богомолье. Подобная версия казалась гораздо интереснее, а главное, больше устраивала всех» (М. Бабенчиков) [1] .

Здесь и далее по всей книге цитируемые письма, мемуары и документы приводятся без каких бы то ни было стилистических и пунктуационных исправлений (прим. ред.).

Источник