Пускай же солнца ясных лик

Пускай же солнца ясных лик

Он ехал с тяжелым сердцем — вступить во владение Болдином, которое ввиду предстоящей женитьбы выделил ему отец, и писать, так как наступала осень, и верно просто для того, чтобы еще раз вырваться на свободу, пожить с самим собою.

Первые его впечатления в Болдине были двойственны. Во-первых, он узнал, что 200 душ, которые отдавал ему отец, составляют вовсе не отдельное имение, а часть деревни из 500 душ, и что следовательно ему придется затеять долгую и скучную волокиту раздела. Кроме того, обнаружилось, что в Псковской губернии холера и открывают карантины, что должно было очень затруднить ему возвращение в Москву. Зато деревенское уединение, и тишина, и свобода подействовали на него благотворно; он писал об этом Плетневу, и радовался просыпающемуся вдохновению.

Сколько нам известно, он впервые взялся за перо 7 сентября: отыскал или нашел невзначай старый листок, еще 1824 года, из Михайловского, — на котором был перебелен “Аквилон” — и выправил его, а внизу подписал: “Болд. 7 сент.” Это стихотворение, возникшее когда-то из других чувств и мыслей, теперь опять отвечало его настроению.

Зачем ты, грозный аквилон,
Тростник болотный долу клонишь?
Зачем на дальний небосклон
Ты облако столь гневно гонишь?

Аквилон — судьба, он сам — тростник: и воззвание, дышащее надеждой:

Пускай же солнца ясный лик
Отныне радостно блистает,
И облаком зефир играет,
И тихо зыблется тростник.

На другой стороне того же листка оказался перебеленный текст “Делибаша”, — он и его исправил уже заодно, и подписал “7сент.”, уже без обозначения места. Затем в этот же день он написал “Бесов”, подписав под ними полностью: “1830 7 сентября Болдино”.

Итак, “Бесы” написаны в начале сентября, когда нет никаких метелей, ни снега, когда вообще в помине не было той реальной обстановки, которая изображена в этом стихотворении. Пушкин никогда не выдумывал фактов, когда излагал их автобиографически; напротив, в этом отношении он был правдив и даже точен до йоты. Он был бы неспособен в солнечный и теплый день ранней осени, лежа на канапе, выводить пером такие строки:

Мчатся тучи, вьются тучи,
Невидимкою луна
Освещает снег летучий,
Мутно небо, ночь мутна.

Уже одно это соображение об элементарной честности поэта должно было насторожить критиков и читателей. Притом, сам Пушкин надписал над заглавием “Бесы” другое заглавие: “Шалость”, которое и до сих пор печатается, как подзаглавок пьесы, во всех изданиях его сочинений, даже в самых дешевых. Ясно, что в “Бесах” Пушкин вовсе не хотел изобразить зимнюю поездку, и вьюгу, и настроение путников, как простодушно думают критика и публика, а ставил себе другую цель. Какую?

Его настроение 7-го сентября, на третий или четвертый день по приезде в Болдино, было конечно не таково, чтобы ему захотелось баловаться пером, формально-холодно и виртуозно описывать метель и ее действие на человеческую душу. Сердечная дрожь не покидала его во все время пребывания в Болдине; еще и месяц спустя, в разгаре пламенного творчества, он писал: “Попробуй, сладим ли с проклятою хандрой”; тем более в первые 2-3 дня ему было не до “шалости”. Слишком густо сдвинулась, обступила его со всех сторон липкая, темная существенность, загораживала ему жизненный путь, по которому он когда-то шел так легко и беззаботно. Он чувствовал себя точно в плену у этой косной стихии; вся эта семья Гончаровых, дедушка, теща, “тетушки, бабушки, сестрицы”, московские сплетни о нем, приданое, мучительная мысль о деньгах, раздел Болдина, холера

хватали его цепкими когтями, дразнили красными языками, манили как блуждающие огни и поминутно снова оставляли во тьме. Судьба и людская толпа, как он уже давно о них мыслил, сплелись вокруг него в бесовской пляске: так представилось ему теперь его положение; этот образ жизни он и нарисовал в “Бесах”.

Он издавна привык изображать человеческую жизнь как путь, обыкновенно — по пустынной местности, и свое существование — как скучную поездку; так же привычно ему было изображать житейские осложнения и напасти в виде скопившихся над путником туч или бури (см. его “Телега жизни”, “Зимняя дорога”, “Дорожные жалобы”, “Предчувствие”, “Туча” и др.): эти два уподобления и образовали сюжет “Бесов”. Он неподражаемо выразил щемящее чувство, владевшее им в те дни, то чувство, которое охватывает каждого человека на трудном распутьи, когда жутко ему смотреть вперед “на черный отдаленный путь”, когда “тоска, предчувствие, заботы теснят его всечасно грудь”:

Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Еду, еду в чистом поле;
Колокольчик динь-динь-динь.
Страшно, страшно поневоле
Средь неведомых равнин!

Вьюга слипает очи путнику, дорогу занесло; лошади сбились с пути: что делать? “Сил нам нет кружиться доле”. И вот —
Вижу: духи собралися
Средь белеющих равнин.
Бесконечны, безобразны,
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре.
Сколько их? куда их гонят?
Что так жалобно поют?
Домового ли хоронят,
Ведьму ль замуж выдают?

Это те самые “бесы”, тот же бесовский шабаш, что видела Татьяна в вещем сне; только теперь в своей острой боли Пушкин с удивительной ясностью ощутил то, чего ранее не сознавал так отчетливо: призрачность холодного и пустого коловращения людской толпы, не только уродство, но и нереальность ее — и гениально изобразил ее быт, как круженье безобразных призраков в мутном свете месяца. Характерна еще одна черта: чрез все стихотворение проходит рядом с чувством жути и превозмогая его, — чувство щемящей жалости к судьбе этих призрачных существ. Они “жалобно поют”, и в конце:

Мчатся бесы рой за роем
В беспредельной вышине,
Визгом жалобным и воем
Надрывая сердце мне.

Свою глубокую мысль, свое чувство Пушкин до такой степени строго облек в конкретные формы, что для незорких глаз “Бесы” — только картина снежной метели, сочная и отчетливая в своих частях, очаровательная наглядностью и полнотою настроения. Символика скрыта совсем, так что четыре поколения не заметили ее; осталась чудесная описательная пьеса, которую лет 70 перепечатывают в хрестоматиях и заставляют школьников учить наизусть. Потебня хорошо сказал: “Держать понимающего на весу между одною и другою иносказательностью; говорить то, что хорошо и для понимающего ребенка, но что будет хорошо и при разнообразных более глубоких проникновениях в смысл, могут только натуры глубокие”.

“Бесы” были написаны 7 сентября, а в следующий день, 8-го, Пушкин написал “Безумных лет угасшее веселье”, где говорит о томящей его “печали минувших дней”, где о будущем есть такие печальные строки в духе “Бесов”:

Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море.

Образ, вставший в воображении Пушкина и обрисованный им в “Бесах”, пустил корень и расцвел.Жизнь — метель, снежная буря, заметающая пред путником дороги, сбивающая его с пути: такова жизнь всякого человека. Он — безвольное игралище метели-стихии: думает действовать по личным целям, а в действительности движется ее прихотью: так углубился в сознании Пушкина тот образ, и эту углубленную символику жизни он выразил недель шесть спустя после “Бесов” в рассказе “Метель”, написанном в Бел дине же в середине октября. Кто не догадывается об этом символическом замысле рассказа, должен признать сюжет “Метели” пустым и неправдоподобным анекдотом, какой было бы странно встретить в творчестве Пушкина в эту пору. Повторяю: формально-холодное сочинительство было противно и чуждо Пушкину. Мы не поймем ни одной из написанных им строк и исказим смысл всех, ежели не будем помнить за чтением его поминутно, что он был весь горячий и расплавленный.

Но в “Метели” мысль Пушкина не только обобщена сравнительно с чисто автобиографическими “Бесами”: в ней есть и новый элемент. Именно: здесь Пушкин изобразил жизнь — метель не только как властную над человеком стихию, но как стихию умную, мудрейшую самого человека. Люди, как дети, заблуждаются в своих замыслах и хотениях, — метель подхватит, закружит, оглушит их, и в мутной мгле твердой рукой выведет на правильный путь, куда им, помимо их ведома, и надо было попасть. Она знает их подлинную, их скрытую волю — лучше их самих.

Пушкин ясно дает нам понять, что Марья Гавриловна в сущности не любила Владимира, а просто увлеклась своим романтическим воображением. “Марья Гавриловна была воспитана на французских романах и, следственно, была влюблена. Предмет, избранный ею, был бедный армейский прапорщик”, и т. д. И дальше история их любви излагается в том же ироническом тоне: “само по себе разумеется”, что прапорщик пылал равною страстью, само собою разумеется, что родители запретили дочери и думать о нем, что свидания продолжались в уединенных и поэтических местах, с взаимными клятвами в вечной любви и сетованиями на судьбу, что между молодыми людьми шла секретная переписка, что в конце концов Владимир предложил бежать и обвенчаться тайно, — и, “разумеется”, эта счастливая мысль “весьма понравилась романическому воображению Марьи Гавриловны”. Рассказ о героине продолжается и дальше в том же духе: налицо весь репертуар неистинной, надуманной влюбленности и подражания романтическим образцам; здесь и длинное прощальное письмо к чувствительной подруге, и письмо к родителям, где она прощалась с ними “в самых трогательных выражениях, извиняла свой проступок неодолимою силою страсти и оканчивала тем, что блаженнейшею минутою жизни почтет она ту, когда позволено будет ей броситься к ногам дражайших ее родителей”. Пушкин не забыл даже сообщить о тульской печатке, которою героиня запечатала оба письма, что на ней были изображены два пылающих сердца с соответственной надписью. Все признаки сознанием навязанного чувства — и, напротив, ни одного намека на искреннюю, смелую и простую страсть; и так до конца приключения.

Но Власть имущий следил за милой, простодушной Марьей Гавриловной. Она, шаля, готова была сбиться с пути, — он пошлет своего слугу спасти ее. Его слуга — жизнь, метель.

Еще с вечера поднялась метель, и когда Марья Гавриловна вышла из дому, чтобы сесть в сани Владимира, “ветер дул навстречу, как будто силясь остановить молодую преступницу”; и с той минуты, как она садится в сани, — она в руках судьбы, как и намекает Пушкин полушутя, прерывая рассказ об ее поездке: “Поручив барышню попечениюсудьбы и искусству Терешки кучера, обратимся к молодому нашему любовнику”. Потому что рассказать о том, как пеклась о ней судьба, значило рассказать не о ее путешествии, вполне исправно проведенном Терешкою, а о поездке Владимира, которого вела судьба, — вела не навстречу ей, а в сторону. Судьба обернулась метелью. Эту метель-жизнь, метель-судьбу Пушкин изображает здесь теми же чертами. как в “Бесах”: она и так же издевается над Владимиром, как над путником “Бесов”. “Сделалась такая метель, что он ничего не взвидел. В одну минуту дорогу занесло; окрестность исчезла во мгле мутной и желтоватой, сквозь которую летели белые хлопья снегу; небо слилось с землею”:

Эй, пошел, ямщик! — “Нет мочи:
Коням, барин, тяжело;
Вьюга мне слипает очи;
Все дороги занесло;
Хоть убей, следа не видно;
Сбились мы. Что делать нам?
…………………………………
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.

Так же, как в “Бесах”, бес метели водит Владимира по полю и кружит по сторонам, толкает в овраг измученного коня, встает небывалой и обманчивой рощей, долго водит по лесу и с хохотом выпускает на неведомую равнину, “устланную белым волнистым ковром”; и Владимиру тоже, как тому путнику,

Страшно, страшно поневоле
Средь неведомых равнин.

и он тоже с лошадью выбивается из сил.

Но эта разрушительная цель достигнута, — Владимир не доедет вовремя,— а в то же время метель исполняет и вторую, творческую половину работы. В этот самый вечер офицер Бурмин из соседней усадьбы спешил в Вильно, в свой полк; судьба-метель, точно одной рукой отстраняя Владимира, другою ведет некоего Бурмина навстречу Марьи Гавриловны. В этом месте рассказ Пушкина достигает полной силы; скупость строго обдуманных подробностей напоминает здесь “Пиковую даму”. “Приехав. на станцию поздно вечером, — рассказывает впоследствии Бурмин,- я велел было поскорее закладывать лошадей, как вдруг поднялась ужасная метель, и смотритель и ямщики советовали мне переждать. Я их послушался, но непонятное беспокойство овладело мною; казалось, кто-то меня так и толкал. Между тем метель не унималась; я не вытерпел, приказал опять закладывать и поехал в самую бурю.

Ямщику вздумалось ехать рекою, что должно было сократить нам путь тремя верстами. Берега были занесены; ямщик проехал мимо того места, где выезжали на дорогу, и таким образом очутились мы в незнакомой стороне. Буря не утихала; я увидел огонек и велел ехать туда”. С удивительным мастерством описана дальнейшая сцена — естественность появления Бурмина среди ожидавших в церкви, гипнозом легшая на него самого, и легкая, роковая его одержимость , когда он точно во сне или понуждаемый тайной силою стал рядом с Марьей Гавриловной пред аналоем (он вспоминает: «непонятная, непростительная ветреность”. ). — Его появление и было естественно,- больше того, их венчание, столь случайное с виду, как редко бывает, было в высшем смысле закономерно, необходимо, естественно, потому что они были “суженые”, судьбой предназначенные друг для друга, как и обнаружилось три года спустя, когда, встретившись, они искренно полюбили друг друга.

Источник

«Аквилон» А. Пушкин

Зачем ты, грозный аквилон,
Тростник прибрежный долу клонишь?
Зачем на дальний небосклон
Ты облачко столь гневно гонишь?

Недавно черных туч грядой
Свод неба глухо облекался,
Недавно дуб над высотой
В красе надменной величался…

Но ты поднялся, ты взыграл,
Ты прошумел грозой и славой –
И бурны тучи разогнал,
И дуб низвергнул величавый.

Пускай же солнца ясный лик
Отныне радостью блистает,
И облачком зефир играет,
И тихо зыблется тростник.

Дата создания: 1824–25 г.г.

Анализ стихотворения Пушкина «Аквилон»

По поводу истории создания стихотворения «Аквилон» А. С. Пушкина у исследователей творческого наследия поэта есть различные догадки. Эксперты единодушны во мнении, что Александр Сергеевич намеренно изменил дату сочинения, указав более ранний год – 1824-й. При этом одни учёные считают, что таким образом автор замаскировал скрытые в тексте симпатии к декабристскому движению. Другие допускают, что сюжет произведения связан со смертью русского императора Александра I.

На первый взгляд произведение представляет собой образец пейзажной лирики. Главные герои в нём – это явления природы: северный ветер, названный аквилоном, и огромный дуб. Разворачивается действие на фоне непрестанно меняющихся небес. Думается, что эти образы являются метафорой для существовавшей в Российской империи начала XIX века обстановки. Мы можем почувствовать тревожное настроение автора, обеспокоенного неуправляемыми стихиями, грозящими его родине.

Небеса выступают отражением неспокойной политической обстановки. В первой строфе они кажутся мирными, но в воздухе витает напряжение. Поэт использует эпитет «грозный аквилон», который усиливает и без того пугающий эффект этого слова, так как в старину называли очень сильный ледяной ветер. Под этим образом вполне могут скрываться внешние угрозы государству, ведь Россия в эти годы постоянно участвовала в войнах. Также эти события поэт изображает с помощью выразительных метафор «чёрных туч грядой», «бурны тучи».

А возможно эти эпитеты указывают на бедственное состояние русского общество. И тогда аквилон следует понимать как декабристское движение, которое гнало «гневно облачко» на «дальний небосклон», то есть настойчиво несло новые революционные идеи в сознание людей.

Затем мы встречаем образ могучего дерева. Вероятно, поэт имел в виду личность императора Александра, который уверенно вёл страну через войны и восстания. Автор использует эпитет «в красе надменной», в котором угадывается намёк на эффектную внешность и сложный характер монарха. Известно, что поэт негативно относился к императору, чьи решения часто служили поводом для народных бунтов.

Поэтому в стихотворении царит мрачная атмосфера, которая усиливается н благодаря анафорам. Дважды поэт задаёт вопрос стихии:
Зачем ты, грозный аквилон,
Тростник прибрежный долу клонишь?
Зачем на дальний небосклон
Ты облачко столь гневно гонишь?

Во второй строфе анафора показывает, как переменчива жизнь, только что казавшаяся безмятежной:
Недавно чёрных туч грядой
….
Недавно дуб над высотой
…

Кульминация произведения – это столкновение ветра и непоколебимого дуба, который уступает напору и рушится. Напряжение спадает, ведь потоку свежего воздуха удалось свергнуть тирана. В финале мы видим надежду на светлое будущее. Автор верит, что теперь над страной засияет «солнца ясный лик», а буйный аквилон (т. е. радикально настроенные течения) сменится более мягким ветром зефиром (умеренной политикой нового монарха).

Источник