Повесть непогашенной луны символика

Крючков В.П.: «Еретики» в литературе — Л. Андреев, Е. Замятин, Б. Пильняк, М. Булгаков
«Мысль» и «рисунок» в «Повести непогашенной луны».
2. О символике названия, о точке зрения автора-повествователя в повести

2. О символике названия, о точке зрения автора-повествователя в повести

В произведениях Б. Пильняка название, наряду с композицией, выступает, как правило, главной скрепой, смысловым стержнем произведения. Само название «Повесть непогашенной луны» в данном случае содержит установку на эпичность, общезначимость описываемого. Срабатывает память жанра, и в сознании читателя актуализируются названия древнерусских летописных повестей («Повесть временных лет», «Повесть о разорении Рязани Батыем» и др.; известно также пристрастие Б. Пильняка к древнерусской старине) с их эпической лаконичностью и обобщенностью образов героев. Лаконизм и обобщенность свойственны и повести Пильняка, они определяют и принципы создания характеров.

В уже цитированном партийном постановлении 1926 года произведение Б. Пильняка получило название «Повесть о непогашенной луне» неслучайно: из такого варианта названия следовало, что точка зрения рассказчика-повествователя является традиционной — он смотрит на луну «с земли», «снизу вверх» и он — один из тех, кто находится в «городе» («городская душа» которого «залапана ныне мутью»). За этим автором-повествователем, конечно, стоит сам Пильняк, и он, естественно, и должен нести ответственность за публикацию.

Подлинное же название — «Повесть непогашенной луны» — существенно меняет угол зрения: повествование ведется как бы от имени луны — со стороны мы наблюдаем за всем тем, что происходит на земле. Перед нами, таким образом, не локальное место действия (хотя бы и огромное государство), а, по сути, весь земной шар, вся история человечества в конкретный период ее развития. Этот вариант названия подразумевает нахождение автора-повествователя вне «города» — технической цивилизации. Из этой физической точки зрения виднее судьбы человечества, конфликт цивилизации с ее механистичностью, губительным воздействием на человека и — природожизни. Действие, конфликт, таким образом, приобретают глобальный, космический характер. Повествование в конечном итоге театрализуется, остраняется, приобретает характер объективного свидетельства, некоей летописи, описывающей историю человечества. «Сторонность» физической точки зрения позволяет убедительнее раскрыть суть конфликта и изнутри, и в то же время увидеть его со стороны 1 .

Содержание повести, ее историософская концепция не могут быть более или менее адекватно интерпретированы без анализа ее центрального образа, вынесенного в название, — образа луны 2 . В названии произведения оставлены нереализованными валентные (сочетаемостные) возможности страдательного причастия прошедшего времени — непогашенная луна и содержатся скрытые вопросы: кем не погашена луна?, когда?, при каких условиях? Содержится и скрытое утверждение: «луна может быть кем-то, при определенных обстоятельствах, погашена» — и подразумевается, что подобная попытка была предпринята. Ответы на эти скрытые, имплицитно присутствующие вопросы в повести, в силу ее метафоричности, зашифрованы, но шифр находится в са мой повести.

«Взойдя в этой повести, — справедливо пишет И. Шайтанов, — луна все чаще будет освещать прозу Пильняка, превратившись в одну из устойчивых метафор, связующих природное и историческое» 3 . Каково содержание этой устойчивой метафоры 4 ?

Финал «Повести…», ее последняя фраза вроде бы характеризует луну как злую, жестокую, даже кровавую, которая будто бы заморозила душу города: «Было совершенно понятно, что этими гудками воет городская душа, замороженная ныне луною». Но совершенно также очевидно, что финальная фраза противоречит логике движения образа луны в произведении. В самом деле, этот образ до финала нигде не сопровождается отрицательной оценочностью. Луна дана либо в нейтральном эмоциональном ключе (в меньшинстве случаев: «над городом шла луна», «луна скользила по рельсам», «луна спешила над городом», «лес замер в снегу и над ним спешила луна»), либо, и это гораздо чаще, оказывается в такой ситуации, которая вызывает сочувствие, сопереживание читателя («поднялась ненужная городу луна», «на горизонте умирала за снегами в синей мгле луна», «торопилась полная, устающая торопиться луна», «торопилась, суматошилась луна, и, как хлыст, стлался по улицам автомобиль», «машина сломала скорости. погнав за облаками луну», «от луны осталась… тающая ледяная глышка», «белая луна, уставшая спешить», «луна скользила по рельсам; пробежала собака, визгнула и скрылась в простор черной рельсовой тишины»). Очевидно, что отношение повествователя явно сочувственное по отношению к луне, и предшествующее поведение и экспрессивный ореол луны не готовят финальную фразу о луне, «заморозившей» город, а скорее противоречат ей.

Попытаемся объяснить этот парадокс. Прежде всего с пильняковской луны надо снять характеристику «кровавая», «злая непогашенная луна» (что часто встречается в критической литературе). Луна не виновата, ее роль явно преувеличена. Луна — «отражение», «зеркало», а виноват в том, что «городская душа заморожена», — негорбящийся человек из дома номер первый (ему принадлежит активное действенное начало), командарм Гаврилов и… город.

Сама форма финального авторского утверждения необычна, двусмысленна: «было совершенно понятно…» то, что из логики развития образа луны никак не вытекает! С недоверием к этому утверждению побуждает отнестись и прием, использованный в «Предисловии», где автор просит не усматривать во Фрунзе и Сталине прототипов персонажей его повести, хотя прототипичность эта для современников была очевидной. По сути, этот же прием — утверждения-опровержения — встречается и в заключительной фразе повести, где содержится скрытое утверждение, что не луна является первопричиной трагического финала. Луна в повести не деятель, что выражено и в названии — в форме страдательного причастия прошедшего времени.

Луна сама как бы испытывает воздействие Первого человека. И не только луна, но и солнце, и город испытывают одинаково угнетенное состояние — оно связано с «холодным взором» негорбящегося человека из дома номер первый: «Красное, багровое, холодное на Востоке подымалось солнце. Там внизу — в лиловом синем — в светлом дыму — во мгле — лежал город. Человек окинул его холодным взором. От луны в небе — в этот час — осталась мало заметная, тающая ледяная глышка. В снежной тишине не было слышно рокота города».

Обратим внимание на то, что процитированные строки являются финалом композиционного центра повести — третьей главы «Смерть Гаврилова», единственной главы, имеющей название. Ледяная исчезающая луна, замороженный город, «замороженный» Гаврилов — явления одного смыслового ряда. Параллель со смертью анестезированного («замороженного») Гаврилова явная. Луна оказывается «ненужной городу», но какому городу: «…в кино, в театрах, в варьете, в кабаках и пивных толпились тысячи людей… шалые автомобили (!) жрали уличные лужи своими фонарями». «Над тем клочком земли, где выстроились дома, заработала машина города, большая, очень сложная, завертевшая, завинтившая все в этом городе — от ломовиков, трамваев и автобусов… до торжественной тишины высокопотолочных бухгалтерских и наркоматских кабинетов, — сложная машина города, реками погнавшая людей за станки, за столы, за конторки, в автомобили, на улицы… [выделено мной. —В. К.]». И еще: «Город заплакал мокрыми стеклами фонарей, подведенных, как глаза проституток», «Машина города работала, как подобает, как всякая машина». Этому городу чужда нормальная человеческая жизнь, живые, не механистичные люди и книги о такой жизни и о таких людях. Поэтому закономерно появляется в тексте фрагмент о книгах: Гаврилов просит у Попова «почитать что-нибудь, про хороших людей, про хорошую любовь, о простых отношениях, о простой жизни, о солнце, о людях и простой человеческой радости. Такой книги не нашлось у Попова».

Как «работает» машина Гаврилова, на которой он совершает свое захватывающее безумное мчание, мы видели. И здесь Гаврилов, машина Гаврилова и «машина города» оказываются в одном ряду. Поэтому только к сфере сознания героя относятся слова в повести о том, что «командарм приехал сейчас не к армии, но в чужой город: его город, где была его армия, лежал отсюда в тысячах верст, там, в том городе, в том округе остались его дела, заботы, будни, жена [выделено мной. — В. К.]». Однако в оценке автора-повествователя армия — это другой город, который подчиняется командарму Гаврилову, живет по тем же жестким приказам, и там командарм Гаврилов обладает правом отправлять на смерть других точно так же, как отправляет его на смерть негорбящийся человек из дома номер первый: «Это был человек [т. е. Гаврилов. — В. К.], который имел право и волю посылать людей убивать себе подобных и умирать». См. также диалог Первого и Второго (негорбящегося человека и командарма Гаврилова) в кабинете Первого: «Первый: Товарищ командарм, ты помнишь, как мы обсуждали, послать или не послать четыре тысячи людей на верную смерть. Ты приказал послать. Правильно сделал. — Через тря дня ты будешь на ногах. — Ты извини меня, я уже отдал приказ». Характерно, что в этом диалоге оба участника его получают показательные номинации — Первый и Второй с целью обозначения субординационной зависимости, подчиненности одного другому, также для подчеркивания их механистической, обезличенной сути (утрата имени — утрата личностного начала), и, на конец, они, как элементы числового ряда, ставятся автором в один ряд, поскольку они — винтики одной тоталитарной государственной машины, элементы одной системы.

Луна как знак природы и город испытывают губительное воздействие человека. Знаменательно, что в процитированном выше отрывке эпитет «негорбящийся» (т. е. «негорбящийся человек») опущен и речь идет о человеке вообще, т. е. очевидно обобщение: «Человек окинул… холодным взором». С номинацией человек (метафорический эпитет негорбящийся в данном случае опущен) мы встречаемся и в на чале автомобильной гонки негорбящегося человека после смерти Гаврилова, причем слово человек неслучайно повторяется четырежды: «Человек — молча — сел в машину. Шофер повернул голову, чтобы выслушать приказание. Человек молчал. Человек опомнился, — человек сказал: — «за город! — на всех скоростях». Многократно повторяя слово, автор стремится придать ему особую значимость. И в данном эпизоде речь идет не просто об отдельном конкретном человеке, а о человеке как собирательном, родовом понятии. То есть речь идет о противостоянии человека (человечества) и мира природы. Об этом свидетельствует и финал предыдущей, третьей главы, которая также содержит эпизод с автомобильной гонкой и заканчивается аналогично четвертой главе: «С холма над городом виден был на несколько километров весь город, — там, внизу, в тумане, в мутных огнях и отсветах огней, в далеком рокоте и шуме, — город показался очень несчастным». Этот фрагмент — предвестие катастрофического финала повести.

Об активной замораживающе-анестезирующей роли луны в «Повести…» если и можно говорить, то как о роли вторичной, зеркальной. И она основывается на лексическом значении слова «луна»: «небесное тело, спутник земли, светящийся отраженным солнечным светом» (Словарь С. И. Ожегова). Представляется, что актуализированной семой (мельчайшей частицей лексического значения) в значении этого слова в повести является сема «отражения», а не сема «продажности, подчиненности, сопутствия всякому и каждому», в том числе и негорбящемуся человеку 5 . Лунный свет как отраженный свет упоминается и в философских сочинениях. См., например, у Е. Н. Трубецкого: «В качестве отраженного, лунный свет носит на себе печать неподлинного, обманчивого, — откуда и происходит французская поговорка — trompeur comme la lune (обманчивый, как луна). Всему, им освещаемому, лунный свет сообщает мечтательную, фантастическую и как бы неправдоподобную окраску…» 6 В этом свете вряд ли стоит принимать всерьез утверждение автора-повествователя, замыкающее повесть: «Было совершенно понятно, что этими гудками воет городская душа, замороженная ныне луною». В финале явно содержится «подтекст», как и в авторском «Предисловии» к повести.

Источник

Повесть непогашенной луны символика

* Б. Пильняк изображал человека, связанного с революцией идея­ми и поступками, своей и чужой кровью. В 1926 году в «Новом мире» была опубликована и сразу же запрещена «Повесть непогашенной луны». Олицетворяющий тоталитарную власть негорбящийся чело­век посылал на смерть командарма. Гаврилов, погибающий на опе­рационном столе, тоже нес вину за пролитую кровь людей. Ледяной свет луны освещал город.

А ночью выплывет луна. Ее не слопали собаки: Она была лишь не видна Из-за людской кровавой драки.

Эти стихи С. Есенина написаны в 1924 году. Луна фигурировала во многих произведениях техлет, без нее не обходилась ни одна на­учно-фантастическая книга. Непогашенная луна Б. Пильняка как бы давала дополнительный свет реальному миру — свет тревожный, на­стораживающий.

Историк и наблюдатель революции, Б. Пильняк не восторгался раз­махом разрушений, но давал почувствовать угрозу для всего живого, прежде всего для личности, от новой государственной машины: «Она взяла под микитки и Россию, и русскую метелицу, и мужика,— сжала до хрипоты,— это она захотела строить,— строить,— слышишь,— стро­ить. » («Машины и волки»). Однако, по оценке Сталина, Б. Пильняк умел созерцать и изображать лишь «заднюю» часть нашей революции.*

Повесть непогашенной луны – сочинение дерзкое. Здесь автор решился представить свою версию гибели видного военачальника Красной армии М. Фрунзе, согласно которой тот был отправлен на смерть под видом проведения операции по удалению язвы желудка. Прототипы главных героев не названы по именам, однако современники легко разглядели знакомые черты. Здесь Пильняк попытался изобразить одну из сторон в механизме большевистского режима – свойственную революционным организмам жесточайшую дисциплину. Ее железный закон превозмогает всякие проявления здравого смысла: главный герой отправляется на ненужную с медицинской точки зрения операцию ради того, чтобы выполнить поступивший приказ. Бывший нарком по военным делам склоняется перед волей руководства и бессмысленно жертвует собственной жизнью.

Однако художественные достоинства повести отнюдь не исчерпываются злободневным социально-политическим подтекстом. Пильняк выходит здесь и на более высокий уровень обобщения, пытается вскрыть глубинные, бытийные смыслы изображаемого. Гаврилов (М. Фрунзе) – персонаж во многом символический. В центре внимания автора – постижение внутренней трагедии одиночества и обреченности «патриарха» революционной тирании, одного из «творцов истории». Проникая в психологию подобной трагедии, Пильняк отчасти предвосхищает открытия западной литературы второй половины 20 столетия (Осень патриарха Габриэля Гарсия Маркеса). По логике повествования вся жизнь командарма была направлена к тому, чтобы воцарилась воля обрекающего на смерть «негнущегося человека», которая замещает в сотворенном «новом» мире неумолимый Рок античной трагедии. И как всякое восстание трагического героя против велений Рока, любые попытки спастись от неизбежного абсурдны в своей бессмысленности. Этот новый мир, сотворенный «гераклами» и «прометеями» 20 века, – вообще тотально абсурден, но и, как ни парадоксально, сверхрационалистичен. Подобный сюжет перерастает рамки национальной литературы и затрагивает реалии не только Советской России.

В 30-е годы художник вынужден был под бременем внешних обстоятельств многое изменить в своем творческом методе, он уже не мог с прежней абсолютностью следовать тем принципам, которые с гордостью декларировал еще несколько лет назад. Время, в которое жил писатель, не давало возможности быть честным до конца, приходилось сильно ограничивать правду, прибегать к тайнописи, зачастую публично отрекаться от написанного, отказываться от социальной тематики. Но когда эта тема прорывалась, а художник, чувствующий долг перед своим народом, не мог избежать ее, судьба произведения зависела от степени его правдивости. Поэтому не случайно два наиболее смелых произведения Пильняка “Повесть непогашенной луны” и “Красное дерево” постигла печальная участь длительного забвения.
Эти произведения впервые были опубликованы в России в конце 80-х годов XX века. Повести отличаются постановкой острых социальных вопросов, обнаруживают политическую прозорливость писателя, взявшего на себя смелость показать механизм зарождения тоталитарного режима. Пильняк критически относился к издержкам революционного бытия, с горечью наблюдал процесс догматизации сознания. Иных последствий ожидал художник от революции. Его всегда волновал вопрос о ее целесообразности для жизни народа. В самом начале ее осуществления писатель понимал революцию как путь к природо-социальной гармонии.
Гуманистическая концепция писателя нашла точное выражение в сюжете одного из самых совершенных его произведений — “Повести непогашенной луны”.
Эта повесть не дошла до читателей в 20-е годы, будучи конфискованной сразу после публикации. Критика тут же гневно обрушилась на писателя. Пильняк вынужден был послать в редакцию письмо, в котором признавал свои ошибки.
“Злостная клевета”, которая так возмутила ревнителей партийной чистоты, была связана с фигурами Фрунзе и Сталина, послужившими прототипами главных героев повести. Прототипы были сразу узнаны.
Современные исследователи единодушно относят повесть к литературе “ранней социальной диагностики советского общества”, видя ценность ее в том, что “автор приоткрывает завесу над загадкой политической устойчивости системы, в рамках которой приглашение на казнь отклонить психологически невозможно”, считая, что Пильняк написал повесть “о политическом убийстве, о человеке, бессильном противостоять приказу. ”.
В повести исследуются социально-психологические предпосылки одного из этапов исторического развития страны, которое совершается, по мысли Пильняка, по законам насилия над органикой жизни и имеет истоки еще в Петровской эпохе. Пренебрежение природными законами грозит уничтожением как отдельному человеку, так и всему обществу в целом. Не случайно структура повести включает в себя мотив возмездия. Автор подчеркивает закономерность гибели главного героя, понесшего кару за совершенное им насилие над человеческими жизнями, за нарушение природного органического процесса. Писатель напоминает: тот, кто убивает и, более того, делает убийство системой, не уйдет от возмездия.
Главные герои “Повести непогашенной луны” Гаврилов и Первый в равной мере несут ответственность перед судом природы. “Не мне и тебе говорить о смерти и крови”,— напоминает Первый Гаврилову об одном из эпизодов гражданской войны, когда последний послал на верную смерть четыре тысячи человек. В тексте есть и прямое указание на то, что имя Гаври-лова обросло легендами о тысячах, десятках и сотнях тысяч смертей.
Тема смерти является главной в повести и поддержана в основном мотивом крови. Смерть и кровь — опорные слова в тексте, в равной мере относящиеся и к образу Первого, и к образу Гаврилова. В повести не случайно подчеркнуто, что последними словами Гаврилова перед смертью, которые слышал от него друг, были слова, связанные с воспоминаниями о толстовском персонаже, который хорошо “кровь чувствовал”.
Основные эпитеты, которые использует автор,— красный и белый. Нагнетание красного цвета особенно заметно в начале второй главы, где текст интенсивно окрашен различными оттенками этого цвета: и пейзаж (кровавый закат), и предметный мир (упоминаемый автором несколько раз красный карандаш в руках у Первого), и описание отдельных эпизодов (“Краском, с двумя орденами Красного Знамени, гибкий, как лозина,— с двумя красноармейцами,— вошел в подъезд”). Таким образом, и поэтический уровень текста устанавливает идентификацию персонажей, наделенных общей виной перед народом и заслуживающих возмездия. Об этом свидетельствует и очень важный для понимания смысла повести символический эпизод гонки автомобиля сначала Гавриловым, затем, после его смерти, Первым, повторившим предыдущую ситуацию. Безумная гонка в неизвестном направлении, движение ради движения — метафорическое осмысление писателем исторического пути страны, в основе общественной структуры которой лежит насилие над человеком. Как справедливо отметила критика, “в доводах Первого революция оказывается отделенной, а если говорить до конца, то противопоставленной человеку”.
По мысли Пильняка, в самом понятии “государственная система” заключено нечто чуждое, противоположное природной сущности человека, тем более в тоталитарном государстве, которое держится исключительно силой власти, насилием над личностью. Гаврилов — строитель страшной машины истребления личностного сознания и сам становится ее жертвой. Государство, власть являются в повести метафорой смерти. Герой не хочет умирать, но покорно соглашается на смерть не только в силу своей принадлежности “к ордену или секте”, но главным образом потому, что видит в этом акт возмездия за содеянное. Скорее всего, именно осознание неотвратимости кары заставило Гаврилова почувствовать свою обреченность и не сопротивляться приказу Первого. Таким образом, философский смысл повести делает ее содержание не менее актуальным в современную эпоху, чем ее политический смысл.

Источник