Под луною вечен один
Ли Бо (Первые пять стихотворений в переводе В. М. Алексеева, до стихотворения «Песня о восходе и заходе солнца» в переводе А. Гитовича, далее — Анны Ахматовой)
( Ли Бо (701-762) — великий поэт, с удивительной полнотой выразивший в своем творчестве дух китайского народа. Жизнь его стала легендой, его называли «бессмертным, низвергнутым с небес». Независимый и гордый, он не захотел стать придворным поэтом и провел жизнь в скитаниях. Уже при жизни поэта его стихи были необычайно популярны, их читали и во дворцах, и в деревенских харчевнях. Переводы А. Гитовича печатаются по книге: Ли Бо. Избранная лирика. М., 1959; переводы А. А. Ахматовой — по книге: «Китайская классическая поэзия (эпоха Тан)». М., 1956.)
ДУМЫ В ТИХУЮ НОЧЬ
ИЗ ЦИКЛА «ОСЕННЯЯ ЗАВОДЬ»
* ( Яньчжи — гора в нынешней Ганьсу. Яшма-Застава — Юйгу-ань — там же; через эту заставу вел путь на запад. Шанъюй.- Так назывались вожди сюнну.)
ОДИНОКО СИЖУ В ГОРАХ ЦЗИНТИНШАНЬ
РАНО УТРОМ ВЫЕЗЖАЮ ИЗ ГОРОДА БОДИ
* ( Боди — город на берегу реки Янцзы, в нынешней Сычуани.)
ХРАМ НА ВЕРШИНЕ ГОРЫ
* ( «Храм на вершине горы».- Стихи были написаны Ли Бо на стене горного храма в нынешней провинции Хубэй.)
ШУТЯ ПРЕПОДНОШУ МОЕМУ ДРУГУ ДУ ФУ
ВЕСЕННЕЙ НОЧЬЮ В ЛОЯНЕ СЛЫШУ ФЛЕЙТУ
* ( «Сломанные ивы» — название популярной в эпоху Тан мелодии.)
ВСПОМИНАЮ ГОРЫ ВОСТОКА
ТОСКА У ЯШМОВЫХ СТУПЕНЕЙ
ВЕСЕННИМ ДНЕМ БРОЖУ У РУЧЬЯ ЛОФУТАНЬ
* ( Лофутань — ручей, названный по имени красавицы Ло Фу. В ханьской песне юэфу «Туты на меже» рассказывается, что за Ло Фу пытался ухаживать приезжий знатный вельможа, но был решительно отвергнут женщиной, оставшейся верной мужу (см. том «Поэзия и проза Древнего Востока», с. 307).)
НАВЕЩАЮ ОТШЕЛЬНИКА НА ГОРЕ ДАЙТЯНЬ, НО НЕ ЗАСТАЮ ЕГО
* ( Гора Дайтянь находится на территории нынешней Сычуани.)
* ( Великая терраса — терраса на горе Гусу для торжественных приемов правителями царства У после победы над царством Юэ.)
ПРОВОЖУ НОЧЬ С ДРУГОМ
ПОД ЛУНОЮ ОДИНОКО ПЬЮ
С ВИНОМ В РУКЕ ВОПРОШАЮ ЛУНУ
* ( Белый заяц.- По древней легенде, Чан-э, жена легендарного стрелка из лука Хоу-и, похитила у мужа снадобье бессмертия, вкусив которого улетела на луну, где живет белый заяц, толкущий в ступе снадобье бессмертия.)
ПРОВОЖАЮ ДРУГА, ОТПРАВЛЯЮЩЕГОСЯ ПУТЕШЕСТВОВАТЬ В УЩЕЛЬЯ
* ( Ущелья — три знаменитых своей живописностью ущелья в верхнем течении реки Янцзы. Сосна — символ вечности в китайской поэзии. Чжэн Янь — друг поэта. Тао — начальник уезда. — То есть поэт Тао Юань-мин, занимавший до своего ухода со службы пост начальника уезда Пэнцзэ.)
ПОСВЯЩАЮ МЭН ХАО-ЖАНЮ
ШУТЯ ПОСВЯЩАЮ ЧЖЭН ЯНЮ, НАЧАЛЬНИКУ УЕЗДА ЛИЯН
ПО ТУ СТОРОНУ ГРАНИЦЫ
* ( «По ту сторону границы».- Цикл стихов, посвященных походам танских полководцев Гэ Шу-лина и Ань Лушаня против тибетских и тюркских племен в 713-741 гг. и в 742-755 гг.)
* ( Будет мертв // лоуланьский князь.- То есть кочевники будут разбиты. В эпоху Хань князь страны Лоулань был убит за то, что помогал кочевникам в их борьбе против Китая.)
* ( «Небесные гордецы» — кочевники. Павильон — так называемый Павильон единорога-цилиня, где по повелению ханьского императора Сюань-ди (правил 74-49 гг. до н. э.) были изображены одиннадцать прославленных полководцев и сановников. Хо Великолепный — известный полководец, но в Павильоне висел не его портрет, а портрет его брата, полководца Хо Гуана.)
* ( «Тигровые знаки» — особые бронзовые или бамбуковые пластинки с гравированными изображениями тигров. Знаки разделялись на две части и служили как бы паролем и отзывом.)
* ( Крылатый генерал — полководец Ли Гуан, победитель племен сюнну (II в. до н. э.). Не сумев однажды захватить в плен их вождя, Ли Гуан покончил жизнь самоубийством.)
* ( «Ветка ивы».- См. прим. к с. 254. Лунтин — военная ставка предводителя племен сюнну.)
* ( «Чанганьские мотивы».- Ли Бо использовал мотивы народных песен юэфу (см. с. 230). Чангань — название деревни. Делить. и пепел и прах. — То есть все трудности и тяготы жизни. Да буду я вечно хранить завет // обнимающего устой. — То есть завет верности и в смерти. В древности некто Бэй Шэн назначил свидание своей возлюбленной у моста. Женщина все не приходила, а вода в реке внезапно стала прибывать. Бэй Шэн, верный данному слову, не ушел и погиб, обхватив руками устой моста. И да не допустит меня судьба // На башне стоять одной! — В древности женщина в ожидании мужа, уехавшего в дальние края, взошла на башню. Не дождавшись его возвращения, она окаменела. Ущелье Цюйтан — в верхнем течении реки Янцзы, где весной бывает особенно стремительное течение, плыть против которого невозможно. Чанъфэнса (или Чанфэнша) — в современной Аньхоэй, на берегу реки Янцзы.)
НОЧНОЙ КРИК ВОРОНА
ВОСПЕВАЮ ГРАНАТОВОЕ ДЕРЕВО, РАСТУЩЕЕ ПОД ВОСТОЧНЫМ ОКНОМ МОЕЙ СОСЕДКИ
ПЕСНЯ О ВОСХОДЕ И ЗАХОДЕ СОЛНЦА
* ( Луян (Луян-гун) — герой древности. По преданию, когда он воевал с царством Хань, битва еще продолжалась, а солнце стало заходить, он взмахнул копьем, и солнце вернулось обратно на сто ли. Юймынь. См. Юйгуань. У и Юэ.- Имеются в виду земли древних царств на юго-востоке страны.)
ЛУНА НАД ПОГРАНИЧНЫМИ ГОРАМИ
НА ЗАПАДНОЙ БАШНЕ В ГОРОДЕ ЦЗИНЬЛИН ЧИТАЮ СТИХИ ПОД ЛУНОЙ
ПРОВОЖАЯ ДО БАЛИНА ДРУГА, ДАРЮ ЕМУ ЭТИ СТИХИ НА ПРОЩАНЬЕ
* ( «На юге» некогда Ван Цань всходил». — В одном из стихотворений Ван Цань (см. выше), спасавшийся от мятежа, писал: «На юге поднимаюсь на Балинскую гору, оборачиваюсь, смотрю на Чанъань». «Иволга» — прощальная песня.)
Источник
Под луною вечен один
Мы встречались с тобой в самых узких местах.
В переходах метро и в смоленских лесах.
В двух шагах разминувшись, в трехстах верстах.
Мы застыли с тобой на дорожных весах.
И вошли в этот город, этот Город Китай.
Запирай ворота и покой обретай.
Найди меня, когда я стану камнем.
А если я не стану камнем, помни:
Мы все равно с тобой, как камни, канем
Туда, где корни.
Что тянут к небу в голоде древесном
Чужую смерть из нерожденной стали.
Бессмертно все. Но в страхе бессловесном
Мы в ствол уйдем и деревом не станем.
Ты гуляешь, как мертвый,
В деревянном саду
В девяносто четвертом
Не последнем году.
И всегда безутешный,
Весь в дерьме и в пыли,
И от самой безгрешной,
И от блудной любви.
Нас водили местами,
Где и в полдень темно.
Нас так долго искали
И втоптали в говно.
Так от самого детства
И до зрелости той,
Где и спится и естся
На соломе сырой.
Когда б я знал, зачем стрижи летают,
Прозрачные, чуть свет,
Я дал бы все, чего им не хватает,
Но съеден хлеб.
И все, что можно отделить глазами
От неба и стрижа,
Я никогда не рифмовал с ножами,
Но ел с ножа.
На перепутье брошенные волки
В осенний лес просились на постой.
Мерцал огонь, и брызгали двустволки
Холодной темнотой.
Я не осилю тяжесть гроба,
Когда в песок меня уронят.
Пускай меня в своих утробах
Седые волки похоронят.
Пускай бредут и зубы скалят,
И обо мне протяжно воют.
А после мной натужно калят
И серой лапой землю роют.
Когда они уйдут Расеей
Меня земного провожать,
Моя душа в ушанке серой
В степи останется лежать.
Был бы я добрей и покорней
И не путался средь борозд,
Я, наверно, пустил бы корни
И навечно к земле прирос.
Пел бы я о дождях и реках
Да в листву превращал песок.
Был бы я невысок, да крепок.
Крепок был бы. Да невысок.
В те времена я тоже был поэт.
На мне сходился клином белый свет
И расходился.
Я был рожден четырнадцати лет,
Одет, обут и в юноши годился
Но был поэт.
Тогда еще мне было что сказать,
Куда глядеть и пальцем показать.
Любой прохожий
Мне виделся Бодлером и Рембо,
Которых я прочел годами позже.
И быть поэтом было хорошо.
Мы пили чай и белый порошок
Не принимали в полночь.
И я не знал, что многого лишен.
Что даже тот альпийский пастушок,
Пускавший слюни в буковый рожок,
Такая сволочь.
Хорошо быть поэтом
На свете золотом.
Хочешь живи на этом,
Хочешь на том.
Будет и бог в стакане,
И звезда на Кремле.
Хочешь умри в камне.
Хочешь в земле.
Кто звал тебя, убийца простодушных,
С тяжелой челюстью недобрый человек,
Монету медную в ладони стерегущий,
Прислал за нами тысячу телег.
Так, если ждать, кулак сжимая крепче,
Медь распадается на золото и ртуть.
Кто загадал орла, кто уповал на решку
О жребии забудь.
Ладони две, закованные в чашу.
И золото в крови разведено.
Мы будем пить за простодушье наше
Соленое вино.
Нам жизнь прожить, что поле перейти.
У леса оглянуться и споткнуться.
Сухой травы на миг щекой коснуться
И деревом безмолвно прорасти.
Поверить каждой трещиной коры
Не век пройдет, в печи огонь раздуют,
В дом приведут хозяйку молодую,
Взойдут леса затупят топоры.
Дверь приоткрыть, в избе приют найти,
Родиться землепашцем безлошадным
И в плуг впрягаться жадно, беспощадно.
Нам жизнь прожить, что поле перейти.
В дорогу собираться налегке,
Мечтать о счастье, о нездешней воле.
И в отраженьи звезд увидеть поле,
Себя на нем и лес невдалеке.
Что выстоит, что даром пропадет,
Что по чужим краям растащат ветры?
На этом свете даже звезды смертны.
Взойдет ли колос? Дерево взойдет.
Так в плуг впрягаться, уставать до слез,
Почувствовать и не поверить с болью,
Что смерть вороной побредет по полю,
Выклевывая зерна из борозд.
С тугих ветвей сорвалось лето,
И, от бессонниц тяжела,
Качнулась мертвая планета,
Как будто снова ожила.
И озаренный патанатом
В мечтах о подвиге врача
Играет Лунную сонату
На фортепьяно при свечах.
И тьма была, и свет кромешный.
Сходился с миром мир иной.
И говорил я: Да, конечно,
Ничто не вечно под луной,
Где озаренный патанатом
О боже, господи прости!
Играет Лунную сонату
В мечтах кого-нибудь спасти.
За униженье прошлых лет
И звезд могильных жесть.
За то, что нас на свете нет,
А вы на свете есть.
За золото и серебро
Спаленных сталью глаз.
За победившее добро
Мы проклинаем вас.
И обрекаем мудро жить
Безумных и калек,
И нас отчаянно любить,
И не вернуть вовек.
В России с Богом хорошо,
Безвыходно и безголосо.
Но Байрон, Байрон, ты смешон
На фоне русского погоста.
Но кто Россию понимал,
Покрова не искал иного?
Дорогой узкой не хромал
И не срамил родного слова?
Здесь итальянская зола
Покрыта польской, прусской, шведской.
Парижским пеплом, вуаля,
Британским и, слегка, советским.
И трудно соскоблить печать.
В горсти родительского праха
Запретный шелест различать
Благоговения и страха.
Как обретут твои персты
Нечеловеческие силы
Пройти последний круг версты
От перепутья до могилы.
Германия, ты тоже одинока!
Но не у нас, не в Азии, не здесь.
С последней силой гибельную весть
Из века в век ты понесешь жестоко.
Поникнет Прага. Рухнет Бухарест.
Варшава ляжет. На закате солнца
Мы улыбнемся гибельно. Окрест
Все содрогнется. Мы не содрогнемся.
И встретимся все там же, где всегда.
Обнимемся навеки породниться.
В такую ночь, что ни одна звезда
За сотни лет в глазах не отразится.
Мы жили в суетном дому
На молоке и хлебе.
Но по ночам мне одному
Являлся доктор Геббельс.
Он молча в кухню проходил
И ничего не ел,
И ни о чем не говорил,
Но я его жалел.
Я был спокоен за него:
Не спит, не ест, не пьет,
Не потревожит никого,
И лишь меня убьет.
Я долго ждал и ждать устал,
Когда придет мой срок.
А он ушел и прошептал:
Прости меня, сынок.
Я стал о Ницше говорить,
О Шпенглере молчать.
И все еще пытаюсь смыть
Арийскую печать.
Европа тот же лес. И всякий, кто в нем жил,
Судьбу свою переживает
И слез постыдных не скрывает,
В ладни голову сложив.
Что немец прорычит тебе в кустах трамвая?
Что мышью прошуршит поляк?
И молчаливый чех, тебя не узнавая,
Уйдет в галоп и скроется в полях.
Сочти могильной кубатуру круга
Так близко кровь к поверхности земли.
Я видел прах, ласкающий друг друга,
И сам страдал от страха и любви.
От всех касаний, всех прикосновений
Заплесневелый стон из глубины.
И странные причины нерождений
С текущей смертью переплетены.
Но знаешь ты, как голос крови пленной
Принять с простым вниманием камней,
Склоняясь в смерть коленопреклоненно,
Страшась ее из уваженья к ней.
Как листья ветхие, как сучья истин голых,
Погожим днем и нас сожгут в кострах.
На площади уже собрался город,
И назван Герострат.
Не пей воды и хлеб отдай другому.
Не выходи из дому до утра.
По городу уже объявлен голод
Ты будешь Герострат.
Ступи туда и червь тебя не сгложет,
Но имени сестра
Отчается.
О, если ты не сможешь
Я буду Герострат.
Когда на наши полигоны,
Где мы учились умирать,
Придут седые эпигоны
В окопах гильзы подбирать.
И приведут друзей и близких,
И возведут парадный строй,
И нам поставят обелиски
За нами пролитую кровь.
Так скажут: здесь сквозь все оковы
Пробилась светлая строка.
Здесь было поле Куликово
На ниве русского стиха.
Мне от жизни перепала
Горсть презренного металла
Тяжела моя ладонь
Как она в карман запала
Не смывается водой.
Я сжимал в руке дрожащей
Этот слиток, жизнь дробящий,
Уводящий за собой.
Неужели этот талый
Воск металла запоздалый
Все, чего так не хватало?
Неужели, боже мой.
Боже, храни колорадских жуков,
Не отдавай их на милость
Из полосатых твоих пиджаков,
Бережно сшитых навырост.
Дай им картофельного молока
Чаши они не осушат.
И к сентябрю унеси в облака
Их шелестящие души.
Поезжай в Египет.
Поезжай на юг.
Там тебя не обидят.
Даже если убьют.
Никакой обиды
В Египте нет.
Строй себе пирамиды.
Тыщу лет.
Психиатрический больной
В тиши больничной заповедной
Делился тайнами со мной
Я повторял: «О бедный, бедный!»
Совсем как нерожденный стих,
Замученный в беззвучном теле.
Он был для жизни слишком тих.
Три года не вставал с постели.
Но говорил, суров и строг,
Что он пророк и принц наследный.
И знает Имя, смысл и Срок.
Я повторял: «О бедный, бедный».
О времена, достойные молчанья,
Где я бывал жестокий и печальный.
Ни в песне спеть, ни в камне изваять,
Но вечность перед вами простоять.
Во временах, когда весь труд воровно
Таить своей материи лоскут.
Где снег идет и мертвую ворону
В последний путь мальчишки волокут.
Я наощупь почувствовал свет за окном.
Не фонарный, не лунный, а бог весть какой.
И окно захотелось разбить кулаком.
И смотреть в небеса пятиглазой рукой.
Я почувствовал свет. Как мне было посметь!
Я почувствовал свет. Но моя нищета,
Словно первых трамваев звенящая медь,
Зажелтела в горсти, так что не сосчитать,
Слепота, ты в бескровном родстве с нищетой.
Но прозреет просящая света рука,
Узнавая наощупь черту за чертой
Незнакомого мне моего двойника.
Люби меня, пока я молод,
Хорош собой и знаменит.
Непрочен серп, но вечен молот
Судьбы творец и инвалид.
Люби и будь неблагодарна,
Пока не сломан ключ в замке
И пожилые чемоданы
Не виснут на моей руке.
Люби меня, моя Людмила,
Покуда так необъяснимо
Белье полощут в молоке,
Пока горит огонь без дыма,
Когда судьба проходит мимо,
Без бритвы, налегке.
Я мертвым быть хотел,
Но я в живых остался.
И позабыл, зачем
Я мертвым быть хотел.
Я знаю, как поэтов убивают,
И знаю, как поэтов забывают.
Как убивают, прежде чем забыть.
И забывают, прежде чем убить.
Но странно все с поэтами бывает:
Их убивают их не убывает.
На свете остаются имена,
Которыми детей не называют:
Разлука, Страх, Предчувствие, Война
Вся эта боль зачем тебе она!
Поэт молчит. Одни стихи звучат.
Предчувствуя, о чем они молчат,
Едва успеешь обхватить колени
И голову пригнуть
И рухнет лес отживших поколений,
Бревенчатый, удушливый.
Забудь.
Нет смерти на земле. Но нет ее и выше.
Цветами пахнет смерть. Здвезда звезду не слышит.
В забвении каком я вспомнил в эту ночь
Смерть кончилась, бессмертье началось.
Не приходи ко мне нет больше состраданья.
Ни страха, ни мечты, ни жажды обладанья.
И позабыв меня, не сможешь мне помочь:
Смерть кончилась. Бессмертье началось.
Останься, как стихи забытого поэта.
Как от свечи сгорела ночь без света.
И океан непролитой крови
Чернел во мне и ширился вдали.
Я люблю эту убогость,
В горле тающую кость,
Эту нежность, эту строгость
Века, зримого насквозь.
Стук петель, сорвавших голос.
В небе тонущий погост.
И застывший в страхе волос,
В сапоге поющий гвоздь.
Век не медный, не железный,
Век не мертвых век живых.
Бесталанных, бесполезных
Братьев будущих моих.
Источник