ТЕСТ ИЛИ ТЕКСТ?

В последнее время общепринятыми стали тестовые задания, в которых рассматриваются изолированные слова или словосочетания, сгруппированные по темам или по формальному признаку (буква е пишется в слове и т.п.). Такой принцип положен в основу государственных экзаменационных тестов, используется он и во множестве пособий, ориентированных на подготовку к тестированию по русскому языку. Подобные задания, безусловно, имеют методическую ценность, однако истинной реальностью языка был и остается текст. Именно в тексте актуализируется конкретное лексическое значение слова, устанавливаются синтаксические связи, наиболее полно выявляется стилистическая окраска языковых единиц. В отечественной методике преподавания русского языка разработаны многообразные формы работы с текстом: разнообразные диктанты, лингвостилистический анализ текста.
Я хочу предложить вниманию коллег задания, сочетающие особенности традиционного текстового диктанта и тестологического подхода к языковому материалу. В предлагаемых тестах необходимо восстановить текст: вставить пропущенные буквы, определить в выделенных словах слитное, дефисное или раздельное написание, расставить знаки препинания. Каждое правильно написанное слово оценивается в 0,7 балла. Общая сумма баллов по орфографии составляет 14. Каждое правильное предложение оценивается в два балла. Общая сумма баллов по пунктуации – 16. Общая сумма теста составляет 30 баллов. Оценка «5» – 30–28 баллов. Оценка «4» –
27–25 баллов. Оценка «3» – 24–20 баллов.

Вариант № 1

Первые лучи солнца нежные и теплые оз_рили дремлющую р_внину осторожно к_снулись верхушек деревьев. Отражен_ые зеркальной гладью реки бл_стели белоснежные облака пр_чудливые силу_ты которых беспр_станно меняясь тихо плыли в синей выси. Напоенный ароматом еще не поблекших трав ветерок словно озорной мальчишка играл метелками ковыля. Неподалеку от большого валуна слышалось журчание ручейка и виднелся ч_порный наряд ф_зана. Степной орел полновлас_ный хозяин этих нехожен_ых мест парил в поднебесь_. Цветы расправляли свои лепестки и когда поднималось солнце они будто брил_иантовые россыпи бл_стали капельками росы. Травяной ковер представлял собой удивительное соч_тание красок. Стрекотание кузнечиков и ш_пот травы и жуж_ание пчел все напоминало о вечной жизни природы.

Вариант № 2

Тем временем в далеке все яснее как переводная картинка выступали очертания старин_ой турецкой крепости с круглыми гранен_ыми башнями не высокими но очень крепкими. По прибыти_ в Аккерман незадолго до заката мы вылезли из катера и ступая по пр_брежной полосе состоящей из толстого слоя камыш_вых щепок отправились в крепость. План наш был таков мы высп_мся в крепост_ и на рассвете проберемся на корабль. Еще за светло мы забрались в крепость и стали ходить по ее дворам поросшим серебристо белой душистой полынью.
В близи крепость оказалась еще громадней чем издалека. Это был целый город с пустын_ыми дворами и кован_ыми реш_тками и трех_этажными казармами для г_рнизона. Какие-то ночные птицы с криком летали на фоне посеребрен_ого неба и кусты полыни тоже казались серебрян_ыми. Небо уже стало белеть и звезды тускнели когда возле нас показался сторож одетый в холщ_вую рубаху.

Вариант № 3

Надо было спешить до прибытия поезда оставались считан_ые минуты. Вскоре наше такси поравнялось с вокзалом и оглуш_нные грохотом и шумом мы поспешили внутрь. Июльское солнце яркое огненно красное уже сияло над городом и хотя день только начинался уже было по летнему жарко. Не смотря на жару входная дверь была открыта настеж_. Расталкивая пассажиров измученные жарой носильщики возили поклажу чемоданы из т_снен_ой кожи и об_итые войлоком ящики и тюки обвязан_ые б_ч_вкой. Наконец мы услышали гудок и вскоре показался наш долгождан_ый поезд. Вокзальные часы показывали пол одиннадцатого когда наша к_мпания заняла четырехместное куп_. На пер_оне остались лиш_ престарелый контр адмирал да тополя едва колебл_мые ветром.

Вариант № 4

Я был счастлив должно быть от того что через несколько часов увижу море необ_ятный простор которого с детства запал мне в душу. Пахло полынью и этот горьковатый запах на всегда соединился в моем представлени_ с близостью Черного моря. А потом это соседство моря и полыни так укрепилось что даже на севере услышав запах полыни я начинал прислушиват_ся надеясь различить отдален_ый морской ш_пот.
Но вернусь в тот день когда я наконец увидел с обрыва море и передо мной пр_открылась его сокровен_ая тайна. Волны чуть рокотали галькой и первая звезда блес_нула под облаком похожим на крыло серебрян_ой птицы. Подойдя в плотную к берегу и оглядев не широкий но глубокий залив я удивился отражения звезд плавали в кристал_ьной воде как маленькие м_дузы. Как превосходен мир думал я. Это были места сверх_естественной красоты как будто нарочно создан_ые для тех кто по настоящему чу_ствует природу и жизнь.

Вариант № 5

Знакомое побережье было загром_ждено плоскими льдинами светящ_мися на месте обломов зелено голубым стеклом воды. Сверху они были бело снежные и по ним можно было смело шагать не боясь по_скользнуться. Иногда приходилось садит_ся спуская ноги на другую льдину или же прыгать уп_раясь одной рукой в обломан_ый край. Лед был с виду хрупкий а на самом деле крепкий как гранит.
Наконец я добрался до кромки льда за которой в черной дымящейся воде стоял фантастически огромный корабль. Погуляв по кромке льда и окинув взором окрес_ности я направился обратно. Неожидан_о мое внимание привлек не ясный шум в котором вскоре можно было разл_чить скрип лебедок и крики груз_иков.
Этот бе_предельный простор и ледян_ое поле вокруг и корабли зам_ршие в ожидани_ лета все напоминало картину кисти искус_ного художника.

Источник

Три встречи. И. С. Тургенев

Иллюстрация Д. Н. Кардовского к рассказу И. С. Тургенева «Три встречи», 1909

Содержание

Passa quecolli e vieni allegramente;
Non ti curar di tanta compagnia —
Vieni, pensando a me segretamente —
Chio taccompagni per tutta la via [*] .

Никуда я, бывало, не ездил так часто на охоту в течение лета, как в село Глинное, лежащее в двадцати верстах от моей деревни. Около этого села находятся самые, может быть, лучшие места для дичи в целом нашем уезде. Выходив все окрестные кусты и поля, я непременно к концу дня заворачивал в соседнее, почти единственное в околотке болото и уже оттуда возвращался к радушному моему хозяину, минскому старосте, у которого я постоянно останавливался. От болота до Глинного не более двух верст; дорога идет всё лощиной, и только на половине пути приходится перебраться через небольшой холм. На вершине этого холма лежит усадьба, состоящая из одного необитаемого господского домика и сада. Мне почти всегда случалось проходить мимо нее в самый разгар вечерней зари, и, помнится, всякий раз этот дом, со своими наглухо заколоченными окнами, представлялся мне слепым стариком, вышедшим погреться на солнце. Сидит он, сердечный, близ дороги; солнечный блеск давно сменился для него вечной мглою; но он чувствует его по крайней мере на приподнятом и вытянутом лице, на согретых щеках. Казалось, давно никто не жил в самом доме; но в крошечном флигельке, на дворе, помещался дряхлый вольноотпущенный человек, высокий, сутуловатый и седой, с выразительными и неподвижными чертами лица. Он, бывало, всё посиживал на лавочке под единственным окошком флигеля, с горестной задумчивостью поглядывая вдаль, а увидав меня, приподнимался немного и кланялся с той медлительной важностью, которой отличаются старые дворовые, принадлежащие к поколению не отцов наших, а дедов. Я заговаривал с ним, но он не был словоохотлив: я только узнал от него, что усадьба, в которой он жил, принадлежала внучке его старого барина, вдове, у которой была младшая сестра; что обе они живут в городах да за морем, а домой и не показываются; что ему самому поскорей хочется дожить свой век, потому что «жуешь, жуешь хлеб, инда и тоска возьмет: так давно жуешь». Старика этого звали Лукьянычем.

Однажды я как-то долго замешкался в поле; дичи попалось порядочно, да и день вышел такой для охоты хороший — с самого утра тихий, серый, словно весь проникнутый вечером. Я забрел далеко, и уже не только совершенно стемнело, но луна взошла, а ночь, как говорится, давно стала на небе, когда я достиг знакомой усадьбы. Мне пришлось идти вдоль сада. Кругом была такая тишина.

Я перешел через широкую дорогу, осторожно пробрался сквозь запыленную крапиву и прислонился к низкому плетню. Неподвижно лежал передо мною небольшой сад, весь озаренный и как бы успокоенный серебристыми лучами луны, — весь благовонный и влажный; разбитый по-старинному, он состоял из одной продолговатой поляны. Прямые дорожки сходились на самой ее середине в круглую клумбу, густо заросшую астрами; высокие липы окружали ее ровной каймой. В одном только месте прерывалась эта кайма сажени на две, и сквозь отверстие виднелась часть низенького дома с двумя, к удивлению моему, освещенными окнами. Молодые яблони кое-где возвышались над поляной; сквозь их жидкие ветви кротко синело ночное небо, лился дремотный свет луны; перед каждой яблоней лежала на белеющей траве ее слабая пестрая тень. С одной стороны сада липы смутно зеленели, облитые неподвижным, бледно-ярким светом; с другой — они стояли все черные и непрозрачные; странный, сдержанный шорох возникал по временам в их сплошной листве; они как будто звали на пропадавшие под ними дорожки, как будто манили под свою глухую сень. Всё небо было испещрено звездами; таинственно струилось с вышины их голубое, мягкое мерцанье; они, казалось, с тихим вниманьем глядели на далекую землю. Малые, тонкие облака, изредка налетая на луну, превращали на мгновение ее спокойное сияние в неясный, но светлый туман. Всё дремало. Воздух, весь теплый, весь пахучий, даже не колыхался; он только изредка дрожал, как дрожит вода, возмущенная падением ветки. Какая-то жажда чувствовалась в нем, какое-то мление. Я нагнулся через плетень: передо мной красный полевой мак поднимал из заглохшей травы свой прямой стебелек; большая круглая капля ночной росы блестела темным блеском на дне раскрытого цветка. Всё дремало, всё нежилось вокруг; всё как будто глядело вверх, вытянувшись, не шевелясь и выжидая. Чего ждала эта теплая, эта не заснувшая ночь?

Звука ждала она; живого голоса ждала эта чуткая тишина — но всё молчало. Соловьи давно перестали петь. а внезапное гудение мимолетного жука, легкое чмоканье мелкой рыбы в сажалке за липами на конце сада, сонливый свист встрепенувшейся птички, далекий крик в поле, — до того далекий, что ухо не могло различить, человек ли то прокричал, или зверь, или птица, — короткий, быстрый топот по дороге — все эти слабые звуки, эти шелесты только усугубляли тишину. Сердце во мне томилось неизъяснимым чувством, похожим не то на ожиданье, не то на воспоминание счастия; я не смел шевельнуться, я стоял неподвижно пред этим неподвижным садом, облитым и лунным светом и росой, и, не знаю сам почему, неотступно глядел на те два окна, тускло красневшие в мягкой полутени, как вдруг раздался в доме аккорд, — раздался и прокатился волною. Раздражительно звонкий воздух отгрянул эхом. я невольно вздрогнул.

Вслед за аккордом раздался женский голос. Я жадно стал вслушиваться — и. могу ли выразить мое изумление. два года тому назад, в Италии, в Сорренто, слышал я ту же самую песню, тот же самый голос. Да, да.

Vieni, pensando a me segretamente.

Это они, я узнал их, это те звуки. Вот как это было. Я возвращался домой после долгой прогулки на берегу моря. Я быстро шел по улице; уже давно настала ночь, — великолепная ночь, южная, не тихая и грустно задумчивая, как у нас, нет! вся светлая, роскошная и прекрасная, как счастливая женщина в цвете лет; луна светила невероятно ярко; большие лучистые звезды так и шевелились на темно-синем небе; резко отделялись черные тени от освещенной до желтизны земли. С обеих сторон улицы тянулись каменные ограды садов; апельсинные деревья поднимали над ними свои кривые ветки, золотые шары тяжелых плодов то чуть виднелись, спрятанные между перепутанными листьями, то ярко рдели, пышно выставившись на луну. На многих деревьях нежно белели цветы; воздух весь был напоен благовонием томительно сильным, острым и почти тяжелым, хотя невыразимо сладким. Я шел и, признаться, успев уже привыкнуть ко всем этим чудесам, думал только о том, как бы поскорей добраться до моей гостиницы, как вдруг из одного небольшого павильона, надстроенного над самой стеной ограды, вдоль которой я спешил, раздался женский голос. Он пел какую-то песню, мне незнакомую, и в звуках его было что-то до того призывное, он до того казался сам проникнут страстным и радостным ожиданьем, выраженным словами песни, что я тотчас невольно остановился и поднял голову. В павильоне было два окна; но в обоих жалузи были спущены, и сквозь узкие их трещинки едва струился матовый свет. Повторив два раза — vieni, vieni, голос замер; послышался легкий звон струн, как бы от гитары, упавшей на ковер, платье зашелестело, пол слегка скрипнул. Полоски света в одном окне исчезли. кто-то изнутри подошел и прислонился к нему. Я сделал два шага назад. Вдруг жалузи стукнуло и распахнулось; стройная женщина, вся в белом, быстро выставила из окна свою прелестную голову и, протянув ко мне руки, проговорила: «Sei tu?» [1] Я потерялся, не знал, что сказать, но в то же мгновение незнакомка с легким криком откинулась назад, жалузи захлопнулось, и огонь в павильоне еще более померк, как будто вынесенный в другую комнату. Я остался неподвижен и долго не мог опомниться. Лицо женщины, так внезапно появившейся передо мною, было поразительно прекрасно. Оно слишком быстро мелькнуло перед моими глазами для того, чтобы я мог тотчас же запомнить каждую отдельную черту; но общее впечатление было несказанно сильно и глубоко. Я тогда же почувствовал, что этого лица я ввек не забуду. Месяц ударял прямо в стену павильона, в то окно, откуда она мне показалась, и, боже мой! как великолепно блеснули в его сиянии ее большие, темные глаза! какой тяжелой волной упали ее полураспущенные черные волосы на приподнятое круглое плечо! Сколько было стыдливой неги в мягком склонении ее стана, сколько ласки в ее голосе, когда она окликнула меня — в этом торопливом, но всё еще звонком шёпоте! Простояв довольно долго на одном и том же месте, я, наконец, отошел немного в сторону, в тень противоположной ограды, и стал оттуда с каким-то глупым недоумением и ожиданием поглядывать на павильон. Я слушал. слушал с напряженным вниманием. Мне то будто чудилось чье-то тихое дыхание за потемневшим окном, то слышался какой-то шорох и тихий смех. Наконец, раздались в отдалении шаги. они приблизились; мужчина такого же почти роста, как я, показался на конце улицы, быстро подошел к калитке подле самого павильона, которой я прежде не заметил, стукнул, не оглядываясь, два раза железным ее кольцом, подождал, стукнул опять и запел вполголоса: «Ecco ridente. » [2] Калитка отворилась. он без шуму скользнул в нее. Я встрепенулся, покачал головой, расставил руки и, сурово надвинув шляпу на брови, с неудовольствием отправился домой. На другой день я совершенно напрасно и в самый жар проходил часа два по улице мимо павильона и в тот же вечер уехал из Сорренто, не посетив даже Тассова дома.

Пусть же теперь вообразят читатели то изумление, которое внезапно овладело мной, когда я в степи, в одной из самых глухих сторон России, услыхал тот же самый голос, ту же песню. Как и тогда, теперь была ночь; как и тогда, голос раздался вдруг из освещенной незнакомой комнатки; как и тогда, я был один. Сердце во мне сильно билось. «Не сон ли это?» — думал я. И вот раздалось снова последнее: Vieni. Неужели растворится окно? неужели в нем покажется женщина? Окно растворилось. В окне показалась женщина. Я ее тотчас узнал, хотя между нами было шагов пятьдесят расстояния, хотя легкое облачко заволакивало луну. Это была она, моя соррентская незнакомка. Но она не протянула вперед, по-прежнему, свои обнаженные руки: она тихо их скрестила и, опершись ими на окно, стала молча и неподвижно глядеть куда-то в сад. Да, это была она, это были ее незабвенные черты, ее глаза, которым я не видал подобных. Широкое белое платье облекало и теперь ее члены. Она казалась несколько полнее, чем в Сорренто. Всё в ней дышало уверенностью и отдыхом любви, торжеством красоты, успокоенной счастием. Она долго не шевелилась, потом оглянулась назад, в комнату, и, внезапно выпрямившись, три раза громким и звенящим голосом воскликнула: «Addio!» [3] Далеко, далеко разнеслись прекрасные звуки, и долго дрожали они, слабея и замирая над липами сада, и в поле за мною, и повсюду. Всё вокруг меня на несколько мгновений наполнилось голосом этой женщины, всё звенело ей в ответ, — звенело ею. Она закрыла окно, и через несколько мгновений огонь погас в доме.

Как только я пришел в себя, — а это, признаюсь, случилось не скоро, — я тотчас отправился вдоль сада к усадьбе, подошел к запертым воротам и посмотрел через забор. На дворе не замечалось ничего необыкновенного; в одном углу, под навесом, стояла коляска. Передняя ее половина, вся забрызганная сухой грязью, резко белела при луне. Ставни в доме были закрыты по-прежнему. Я забыл сказать, что я перед тем днем около недели не заезжал в Глинное. Более получаса расхаживал я в недоумении перед забором, так что обратил на себя, наконец, внимание старой дворовой собаки, которая, однако, не стала на меня лаять, а только необыкновенно иронически посмотрела на меня из подворотни своими прищуренными и подслеповатыми глазками. Я понял ее намек и удалился. Но не успел я отойти полверсты, как вдруг услышал за собою конский топот. Через несколько мгновений всадник, на вороной лошади, крупной рысью промчался мимо и, быстро повернувшись ко мне лицом, причем я только мог заметить орлиный нос и прекрасные усы под надвинутой фуражкой, съехал с дороги направо и тотчас же исчез за лесом. «Так вот он», — подумал я, и сердце во мне как-то странно шевельнулось. Мне показалось, что я узнал его; его фигура действительно напоминала фигуру мужчины, вошедшего при мне в калитку сада в Сорренто. Через полчаса я уже был в Глинном, у моего хозяина, разбудил его и тотчас же начал его расспрашивать о том, кто такой приехал в соседнюю усадьбу. Он мне с усилием отвечал, что приехали помещицы.

— Да какие помещицы? — возразил я с нетерпением.

— Известно какие — барыни, — отвечал он очень вяло.

Источник