О неясных и непонятных поэтах
Как-то я встретил поэта, который всячески презирал литературные произведения, доступные его пониманию. Он полагал, что не стоит уважать авторов, не умеющих быть настолько оригинальными, чтобы читатели ломали головы, в чём смысл их стихов и где в них запрятано «второе дно».
Если читатели вроде бдительных таможенников не способны отыскать это «второе дно» в контрабандных произведениях, то они, стало быть, профессионально не доросли до необходимой глубины и весьма примитивны.
Очевидно, я тоже принадлежу к этой категории литераторов, поскольку стараюсь писать так, чтобы меня понимали. Более того, с детских лет я всегда восхищался людьми, умеющими доступно и понятно излагать свои мысли слушателям. И верно заметил некто, что «счастье — это когда тебя понимают». «От избытка сердца говорят уста»,- говорил Христос, и у кого сердце незамутненное и чистое, тот ясно мыслит и ясно излагает. Впрочем, метафорический язык нисколько не затрудняет понимание текста
Научившись «читать» язык, специалисты могут получить информацию о внутренних органах. Цвет языка и его поверхность являются индикаторами здоровья.
Цвет «языка — это основной индикатор. Нормальный язык, конечно, розовый. Бледный цвет говорит о слабости, например, об анемии, недоедании или усталости. Красный язык говорит о присутствии токсинов в организме. Пурпурный — об очень сильном жаре или застое крови. Это, однако, зависит от того, как окрашена та или иная часть языка. Кстати, красный кончик языка указывает на сбои в сердце.
В зависимости от того, в какой части язык потрескался, могут быть диагностированы астма, диабет, другие заболевания..
Покров языка также говорит о многом. Отсутствие таких покровов (то есть гладкая и блестящая поверхность) так же подозрительно, как и чрезмерное их количество.
Таким образом, по чистому, лишенному каких-либо неблагополучных излишеств языку, можно судить о здоровье человека. А ясная, недвусмысленная речь говорит в пользу духовного здоровья.
Дух Святой так же «ясно говорит, что в последние дни отступят некоторые от веры, внимая духам обольстителям и учениям бесовским, чрез лицемерие лжесловесников, сожженных в совести своей» (1 Тим. 4:1). Апостол Павел объясняет, что это произойдёт потому, что наступят времена времена тяжкие» (2 Тим. 3:1). В английском переводе эта фраза звучит так: времена стресса, то есть, напряжения. А в греческом подлиннике Нового Завета стоит слово «халепос», соответственное украинскому слову «халепа». Только Иисус Христос, Которому дана всякая власть на небе и на земле, может вывести нас из любой «халепы», беды и стресса. Когда-то я написал двустишие:
Достоинство люстры – в яркости,
Достоинство речи – в ясности!
Дух ясно говорит
Как известно из Библии, Дух Божий всегда говорит чётко, ясно и понятно. Модернистский дух зла всё старается запутать в религии, искусстве, литературе.
Как-то советский лидер Никита Хрущёв задержался у картины советского авангардиста, стремясь уразуметь, что означает большое жёлтое пятно на полотне. На кукурузу вроде бы не похоже. Позвали художника, полюбопытствовали, что сие означает. Живописец пояснил, улыбаясь:
— Это — лимон, дорогой Никита Сергеевич.
— А я подумал, что грудное дитя запачкало пелёнку, — возмутился Хрущёв, — да вы просто с ума сошли!
Увы, иногда называют искусством фантазии больного воображения. Хотя Джон Мильтон говорил: «С меня довольно и малого числа читателей, ли бы они достойны были понимать меня».
Не по душе мне стихи, в которых на Бога только намеки. Они лишены простоты и искренности. Да и самим авторам, пожалуй, следует поучиться конкретности в Библии.
Вещи надо называть своими именами. Когда человек погибает, то он кричит о спасении не намеками, а конкретно. Иначе он станет похожим на тонущего грузина, который не знал слова “спасите!” и кричал: “ныряю!”, “последний раз ныряю!” А люди на берегу смеялись: “Ну и ныряй себе — на здоровье”.
“Дьявол ищет темноты и надо от него прятаться в свет”, — советовал польский поэт Адам Мицкевич.
Сатана, прикидываясь ангелом света, пытается помрачить рассудок человека. То же самое относится и к некоторым поэтам, пишущим заумные вещи.
В стихотворении “Непонятным поэтам” Евгений Евтушенко пишет:
Я так завидовал всегда
всем тем, кто пишет непонятно
и чьи стихи, как полупятна
из полудыма — полульда.
О, непонятные поэты!
Единственнейшие предметы
белейшей зависти моей.
Я — из понятнейших червей.
Творцы блаженных непонятиц,
поверх сегодняшних минут
живите, верой наполняясь,
что вас когда-нибудь поймут.
И самое главное: поймёт ли это Бог? “Дух же ясно говорит, что в последние дни отступят некоторые от веры, внимая духам — обольстителям и учениям бесовским” (1 Тим. 4:1).
Эдуард Асадов писал: «В нашей поэзии рядом с талантливыми и взволнованными стихами немало еще, к сожалению, всякой литературной зауми или просто бессмыслицы. Автору нечего сказать читателю, нет ни глубоких мыслей, ни острых чувств, а сказать что-то надо. И вот иные авторы начинают писать непонятно, маскируя этим свою поэтическую беспомощность. А писать такие стихи в общем нетрудно».
В виде экспромта Асадов набросал один из таких «шедевров», подражая Вознесенскому.
Небо жаркое, как лед,
Сквозь глаза мне в душу бьет.
Ночь морозная, как солнце,
Молча дремлет у ворот.
Стоязыкие стрижи
Крутят пьяно виражи.
И собака в черном танце
Смотрит вверх на этажи.
Как говорится, тут комментарии излишни.
Разумеется, можно составлять поэтические кроссворды в расчете на элитный круг читателей. Но он чрезвычайно узок.
«И Слово стало плотью, и обитало с нами, полное благодати и истины…» (Ин. 1:14). Так свидетельствует о Рождестве Божественного Логоса, Богомладенца Христа Иоанн Богослов.
У всякого языка есть функция оформления мысли. Причём, мы пользуемся языком не только тогда, когда говорим с кем-нибудь, но и тогда, когда наедине с собой обдумываем что-то, решаем. Чтобы мысль приобрела чёткие очертания, мы облекаем её в языковую форму. Таким образом, мы думаем с помощью языка. Всякая мысль остаётся при нас до тех пор, пока она не будет выражена словом, не обретёт языковую форму, не облёчётся в словесную оболочку. Так и Бог, являющийся Абсолютным Духом, материализовался, приблизившись к нам, стал Иисусом Христом, Спасителем нашим.
Кроме того, язык обладаем коммуникативной функцией, функцией общения, передачи информации. «Слово Жизни», Сын Божий – Иисус Христос стал доступным для нас благодаря Боговоплощению. Поэтому Он назван Эммануилом, что значит: «с нами Бог».
И, наконец у языка есть эстетическая или поэтическая функция. И она проявляется не только в поэзии, но и в обычном стремлении сказать о чём-то красиво, образно.
Посредством Рождества Христова, Который, по словам Псалмопевца Давида, является «прекраснейшим из всех сыновей человеческих», Бог сказал человечеству самую благую, самую добрую весть о спасении и жизни вечной.
Много лет работая врачом, я часто соприкасался с коллегами, которые писали неряшливо, небрежно и, естественно, непонятно. В этом проявлялось их неуважение к потребителям подобной писанины.
Лев Толстой жил, как известно, в Ясной Поляне. Мне — служителю Слова с более скромным масштабом дарования и амбиций — Бог определил жить в переулке Ясном большого приморского города.
А живу я в переулке Ясном,
И в моей все ясно голове!
Впрочем, кто ясно мыслит — ясно излагает. Помоги нам, литераторам, Господь, стремиться к ясности, чтобы нас понимали читатели!
Источник
Морозная зимняя ночь
Какие стихи вы предпочитаете?
Стихи — Морозная зимняя ночь.
Стихи — Зимние ночи длинны.
Стихи — Зимняя ночь
А зима хрустит снежками.
Лёгким чистым серебром
Укрывает всё кругом,
Плоть, равняя с небесами.
И под песню вольной вьюги
Белый город мирно спит.
Ночь-колдунья ворожит,
Нарядив в фату округу.
Раздарив зимы подарки,
Засмеялась, как дитя,
Забавляясь и шутя,
В небо звёзд швырнула ярких.
И горят на чёрном небе
Миллионы огоньков,
Посылая свет веков
Всей земле, уснувшей в неге.
Стихи — Зимняя ночь
Снег кружит, ветер воет,
Дурные мысли о тебе наводит.
Решила ж, что иду вперед
Так нет, опять зовет любовь.
Опять все в сердце сжалось
Слезы, мысли. Все о нем,
Да и все с изыском.
Как долго можно все это месить?
Иль легче с ним смириться и все забыть?
Смотрю в окно и хочется туда
В тревожный танец ветра и снега шалуна.
Чтобы там вся моя заслуга
Размылась, исчезла прочь
В эту тоскливую, гнусную ночь.
Стихи — Зимняя ночь
Стихи — Зимняя ночь
Нам ветер подарит, дыханием свежесть,
Он в танце безумном, снежинки закружит,
Зимы в этом танце угроза и нежность,
Краса снегов белых и песенка стужи.
Споёт вьга ветром, немножко печально,
О том что нам долго ещё ждать тепла.
О том что на юг, его с песней прощальной,
С собой стая птиц, до весны унесла.
Но к вечеру вьюга, устав плакать, стихнет,
И сказку зимы нам подарит закат.
Над снежным ковром, зорька ясная вспыхнет,
Одев горизонт в нежно-алый наряд.
И первой звездой, зима.
Стихи — Зимние ночи
Стихи — Зимняя ночь.
Стихи — Зимняя ночь
Опускается на город шумный
Синий фиолет звездной ночи.
Пеленой густой туман ложится на дома
Исходя из черных грузных туч неба.
Заснеженной природы милый лик
Как будто замирает в сумраке ночи.
Природный лик как будто скован
Паутиной синих льдов и сбит ветрами.
Городская суета словно застыла
В забытом царстве мглы промозглой
И исчезла во времени эпохи пыльной.
Застыл и замер шум городской суеты…
В пустынном лике заснеженной природы
Златые звезды лунной синевой спадают
На.
Стихи — Зимняя ночь
Мне нравятся звёзды зимних ночей,
Деревьев серебряный иней,
Дымы, подобные рощам свечей
И с цветностью бледных глициний…
Волшебною сказкой кажется ночь,
Своей красотою чаруя…
Снежинки растаять вовсе не прочь,
Уста невесомо целуя.
И в снежных шубах церквей купола
Торжественно – празднично чисты,
И я перед ними вдруг обрела
Безропотный взгляд оптимиста.
А с неба летит наклонно звезда,
В безмолвии ярко сверкая…
Желаний во мне за миг – чехарда,
Прекрасная ночь колдовская.
Источник
Ночь морозная как солнце
Толстой Алексей Николаевич
Алексей Николаевич ТОЛСТОЙ
Помните самое начало, первые недели гражданской войны? Еще до корниловского ледяного похода. Занятное было времечко. Первые формировки красных отрядов. Суета, беспорядок, саботаж, никто ничего не знает, кругом измена. Тогда офицерство, юнкера, студенты, полицейские начали слетаться в Новочеркасск, под крыло к атаману Каледину, и обозначился первый колеблющийся, зыбкий фронт. Войск у них было тысяч до десяти, главная сила — офицерская бригада. Действовали они по-разбойничьи — налетами. Особенно отличался отряд есаула Чернецова. Громил шахты, рабочие поселки, узловые станции. Наводили страшную панику. Под самое рождество Чернецов налетел на крупный железнодорожный узел Дебальцево: обшарили весь поселок, выволакивали на снег коммунистов, тут же рубили их шашками. Уничтожили и взяли заложниками двадцать семь человек. Напугали население до смерти. Погрузили сахар и спирт, у вагона Чернецова выстроили всех железнодорожников и станционных лакеев и велели им кланяться, покуда поезд не скроется. Словом, набезобразничали — больше некуда.
Так. Главком Антонов приказывает мне из Харькова: идти с отрядом в Дебальцево и там держать фронт. А у меня отряд свеженький, необстрелянный, я его только что сформировал в Костроме. Были такие желторотые богатыри, у кого рукава шинели болтались по колена, и главная забота — добраться до белого ситника на Дону. Услышали, что идем на Дебальцево, — заволновались в теплушках. Я отдаю приказ: по пути следования выделить дежурную роту, подсумков не снимать и не спать, — еще хуже волнение, обида. Политработники — тоже мальчишки, неумелые — день и ночь моих бойцов успокаивают, подбадривают, целыми страницами чешут по Энгельсу. Батюшки, думаю, университет, а не эшелон.
Прибыли в Дебальцево. К нашим вагонам так и рванулась толпа женщин плач, вопли: глядите, мол, что с нами сделали. Действительно, картина отвратительная. В поселке в домах разбиты окна, на снегу — лужищи крови, мозги. В пожарном сарае лежат двадцать изуродованных трупов. Мы их в этот же день и похоронили с отданием воинских почестей. Тут же на могиле многие поклялись отомстить, и до ста человек — родственники убитых, свидетели расправы — записалось в отряд добровольцами. Вот на этих я уже мог рассчитывать.
Выгрузив отряд, одну роту я оставил при эшелоне, три — в резерве на станции, остальными занял фронт по всей территории железнодорожных путей и предмостные укрепления. Станция забита народом — едут беженцы, демобилизованные, разные шпионы, провокаторы. Сколько я этих ни вылавливал, ни сажал — просачивались, нашептывали. Двух-трех дней не прошло — отряд как сглазили. Настроение подавленное. Командиры трусят. Политические работники растерялись, жмутся. Начнешь говорить с бойцами угрюмое молчание. Ну, думаю, ох. И слухи — один тревожнее другого: и там-то восстали казаки, и оттуда-то собирается туча белых войск с самим Алексеевым во главе. А у меня всего два пулемета и хоть бы пушчонка какая завалящая была! Патронов по полсотне штук на бойца. Я телеграфирую Антонову в Харьков, прошу прислать артиллерию и пулеметы. По прямому проводу отвечает начальник штаба Муравьев, тот самый, впоследствии знаменитый командарм, кого через семь месяцев в Симбирске в Троицкой гостинице застрелили латыши за предательство. Муравьев отвечает: «Хорошо, немедленно вышлем». Жду. На следующий день — это было тридцатого декабря — получаю протокол за No 1: «Общее собрание делегатов от каждой роты. Начальнику отряда. Постановление. До прибытия артиллерии и пулеметов никаких постов не занимать. Второе: просить вас немедленно отправить отряд в тыл, просить также немедленно удовлетворить наше требование. Делегаты: Суворов, Зыраянов, Беляков, Аркцопов, Ловкой, Крутиков» — и больше нет. Ах сволочи! Я — резолюцию: «Срочно. Делегатов взять в оборот. Внушить — отступления быть не может».
Всю ночь не спал. Сидел на телеграфе. Мороз жестокий. Подышу на стекло, погляжу — луна в радужном круге, кругом мертвая пустыня, и на путях под луной блестит стекло. Жалко стало, что вчера погорячился: в проходящем поезде нашли ящики с коньяком, и я приказал все бутылки побить о колеса. Люди плакали, глядя на это разорение. А сейчас в самую бы пору было хватить глоток. Вдруг, смотрю, — под дверью записка, каракулями: «Уводи в тыл, а то убьем». Подписи нет. Хорошо. Продолжаю ходить по телеграфному помещению, курю. Аппараты стучат. У телеграфиста глаза — как говядина, красные. Оборачивается ко мне и без голоса говорит:
— Принято со станции Зверево (то есть с белого фронта): «Мы тебе, подлец, христопродавец, красная сволочь, устроим встречу Нового года. Жди. Есаул Чернецов».
Ладно, думаю, буду ждать. И — вторую телеграмму в Харьков Муравьеву: «Спешите артиллерией, пулеметами. » Только рассвело — я выслал трубачей и объявил осадное положение: за неподчинение приказам — расстрел без суда, равно солдат и населения. Это отчасти подействовало. Посты, окопы заняли без разговоров. А морозище пуще прежнего, солнце маленькое, туманное, воздух так весь скрипит, звенит, как стекло, шаги за версту слышно. Над поселком, по всем путям — белые дымы. И у меня из головы нейдет: какую они мне удерут встречу?
В третьем часу пополудни Зверево сообщает по телеграфу: «На Дебальцево вышел ростовский No 3». Ну, вышел, вышел, — обыщем, пропустим. Через четверть часа — из Зверева: «Ростовский No 3 бис вышел». Эге, думаю, это, кажется, не пассажиры едут. Через пятнадцать минут опять: «Ростовский No 3 два бис вышел». И опять: «No 3 три бис вышел». И так подряд семь поездов.
Тут и дураку ясно: семь эшелонов белых войск дуют на Дебальцево. Вот она — встреча! Кидаюсь к аппарату, телеграфирую в Харьков. Оттуда успокаивают: поезд с артиллерией в пути. Запрашиваю станции в сторону Харькова: где наша артиллерия? Запрашиваю в сторону Зверева: где эшелоны? Развернул карту, слежу за движением поездов. Проклятые эшелоны летят на крыльях в Дебальцево, а поезд с моей артиллерией тащится на немазаных колесах. Высчитываю — не поспеет. Белые — ну самое меньшее часа на три — явятся раньше.
Источник