Закат солнца автор Генрих Гейне (1797—1856) , пер. М. Л. Михайлов (1829—1865)
Ночь на берегу →
Язык оригинала: немецкий. Название в оригинале: Sonnenuntergang («Die glühend rothe Sonne steigt…») . — Из цикла « Северное море », сб. « Книга песен ». Опубл.: 1859 [1] . Источник: Михайлов М. Л. . Сочинения в трёх томах / Под общей редакцией Б. П. Козьмина — М.: Государственное издательство художественной литературы, 1958. — Т. 1. — С. 362—364. .
Закат солнца
Огненно-красное солнце уходит В далеко волнами шумящее, Серебром окаймлённое море; Воздушные тучки, прозрачны и алы, Несутся за ним; а напротив, Из хмурых осенних облачных груд, Грустным и мёртвенно-бледным лицом Смотрит луна; а за нею, Словно мелкие искры, В дали туманной Мерцают звёзды.
Некогда в небе сияли, В брачном союзе, Луна-богиня и Солнце-бог; А вкруг их роились звёзды, Невинные дети-малютки.
Но злым языком клевета зашипела, И разделилась враждебно В небе чета лучезарная.
И нынче днём в одиноком величии Ходит по́ небу солнце, За гордый свой блеск Много молимое, много воспетое Гордыми, счастьем богатыми смертными. А ночью По небу бродит луна, Бедная мать, Со своими сиротками-звёздами, Нема и печальна… И девушки любящим сердцем И кроткой душою поэты Её встречают И ей посвящают Слёзы и песни.
Женским незлобивым сердцем Всё ещё любит луна Красавца мужа И под вечер часто, Дрожащая, бледная, Глядит потихоньку из тучек прозрачных, И скорбным взглядом своим провожает Уходящее солнце, И, кажется, хочет Крикнуть ему: «Погоди! Дети зовут тебя!» Но упрямое солнце При виде богини Вспыхнет багровым румянцем Скорби и гнева И беспощадно уйдёт на своё одинокое Влажно-холодное ложе.
Так-то шипящая злоба Скорбь и погибель вселила Даже средь вечных богов, И бедные боги Грустно проходят по не́бу Свой путь безутешный И бесконечный, И смерти им нет, и влачат они вечно Своё лучезарное горе.
Так мне ль — человеку, Низко поставленному, Смертью одарённому, — Мне ли роптать на судьбу?
Источник
Закат солнца
Из Википедии — свободной энциклопедии
Каспар Давид Фридрих
Закат солнца. 1830—1837
нем. Sonnenuntergang (Brüder)
Холст, масло. 25 × 31 см
Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург
(инв. ГЭ-10005 )
«Закат солнца» («Братья») — картина немецкого художника Каспара Давида Фридриха из коллекции Государственного Эрмитажа [1] .
Две фигуры, в данном случае мужские, обращённые спиной к зрителям, являются одним из самых распространённых мотивов в творчестве Фридриха и фактически представляют нам широко распространённый в Германских княжествах первой трети XIX века культ мужской, или как вариант братской, дружбы.
Картина написана в период между 1830 и 1837 годами, долгое время находилась в одном из пригородных императорских дворцов, о чём имелась запись на этикетке, наклеенной на утраченный при реставрации подрамник; после Октябрьской революции её следы потерялись и картина находилась в частных коллекциях в Ленинграде; приобретена у А. И. Шустера в 1966 году Эрмитажной закупочной комиссией [2] . С конца 2014 года выставляется в здании Главного Штаба в зале 352.
В коллекции рисунков Эрмитажа есть сепия «Восход Луны» (Двое мужчин на берегу») почти полностью идентичная по композиции картине; эта сепия также была создана в 1837—1839 годах и вероятно являлась прообразом будущей картины [3] . В собрании рисунков Государственных музеев Берлина имеется карандашный набросок Фридриха «Двое мужчин в плащах», созданный в 1815—1818 годах и явным образом послуживший основой для последующей картины и сепии. В собрании Пушкинского музея также есть сепия Фридриха, изображающая двух мужчин на берегу: «Двое юношей на берегу в лунном свете», датируемая около 1835 года, на ней мужчины отличаются от картины и сепии из Эрмитажа одеждой — эта сепия, скорее всего, имеет прямое отношение к другой эрмитажной картине Фридриха — «Восход луны над морем».
Источник
Описание заката, или притягательность красоты
Невероятно красивое зрелище – закат солнца. Когда солнце, такое близкое, большое, багряно-красное, фантастически красивое, прощаясь с летним днем, ласково дарит последние теплые лучи. И это самое романтичное время суток, которое рождает легенды, обладающие притягивающим волшебством. Итак, сегодняшнюю публикацию мы посвятим описанию заката.
Легенда о закате солнца
Когда-то давным-давно жили юноша и девушка, которые так сильно, нежно, красиво и преданно любили друг друга, что невольно вызывали зависть у людей. Но людская злоба и зависть стали преследовать их, и не в силах противостоять злым козням влюбленные ушли от людей. Юноша стал синим морем, а девушка – красным солнцем. И лишь на закате море и солнце соприкасаются друг с другом. Юноша ласково поет своей любимой песни волн, а девушка нежно обнимает его своими лучами.
Легенды передаются из поколения в поколение, потому что люди хотят верить в них. Легенда о море и солнце, о красивом закате солнца показывает нам святость любви, ее верность, ее красоту.
В чем красота заката?
В степи или на море, там, где линия горизонта видна лучше всего, можно наблюдать закат. Описание этого явления, когда солнце подсвечивает облака снизу, делая их розоватыми, волнующе. Догорает еще один знойный летний день. Если на небе много облаков, то они раскрашены всевозможными красками – от ярко-желтых до сине-красных.
Это прекрасное зрелище, волнующее и вдохновляющее одновременно. Длится оно недолго, но запомнить его хочется навсегда. Унести в памяти красоту неба на закате, описание которого дарит нам чарующую сказку. Именно в эти мгновения на лице появляется улыбка, нежная и мечтательная. А закат словно открывает перед тобой дверь в летнею ночь, тихую, теплую и невероятно прекрасную. Желто-оранжевые закаты бывают обычно после дождя, когда атмосфера чистая. Красным он становится, когда воздух перегружен сторонними частицами. Такой закат мы часто наблюдаем в загрязненных городах.
Красивое описание заката порой невозможно из-за толстого слоя пыли, сквозь который не может пробиться солнце. Оно так и исчезает, не коснувшись линии горизонта.
Да и память человека со временем его подводит, и он стремится сохранить красивую картину захода солнца на фотографиях и картинах, где тот самый прекрасный миг останется с ним навсегда.
Любовь к закатам
После заката приходит ночь. Это время уединения и размышлений. Что готовит нам новый день, что принесет? Описание заката затрагивает самые нежные струны души человека, делает его романтичным и ранимым. Более того – это способ отдохнуть от бесконечной суеты, от работы и от собственного окружения. Красота заката дает силы, очищает, вдохновляет, радует.
Описание заката дает возможность каждому из нас научиться выражать свои чувства. Те ощущения, которые пронизывают нас во время заката солнца, особенно если это происходит на берегу моря, самые нежные, дорогие и неповторимые. Впечатляет красотой поверхность моря, на котором в час заката играют солнечные лучи, образуя дорожку к самому солнцу. Во время заката затихает ветер, да и сама природа становится тихой. Дневная жизнь останавливается на какие-то минуты, птицы, такие активные в дневные часы, прячутся в своих гнездах и готовятся ко сну.
И закат самой красивой звезды сопровождается практически всегда полным штилем. До завтра! И ты наблюдаешь последние секунды ухода солнца, наблюдаешь невооруженным взглядом, потому как оно уже не светит ярко, а, как бы угасая, исчезает в неизведанной дали.
Утомленное солнце
Вспоминается старая и такая нежная песня в исполнении Павла Михайлова, когда под скрип старой пластинки звучат такие слова: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось…» Всего одна строчка, но сколько в ней чувств. И вот в памяти каждого из нас всплывает картина, когда солнечный диск исчезает за линией горизонта. Он мягкий, оранжево-красный или ярко-желтый, потухающий, ускользающий, утомленный. И это невероятно красиво, но и немного грустно, ведь закончился и уже никогда не повторится этот чудесный летний день.
Своим каждодневным прощанием солнце, пронизывая красотой наши души, дает нам возможность научиться видеть красоту, ценить каждый прожитый день, беречь природу, заботиться о ней, боготворить ее. Описание заката солнца настраивает на лиричность, романтичность. Порой тебя посещает сладкая меланхолия, ты расслабляешься, твое тело отдыхает и одновременно набирается силы.
Источник
«Заход солнца над Адриатикой», или Как осел с Монмартра стал знаменитым художником
Получайте на почту один раз в сутки одну самую читаемую статью. Присоединяйтесь к нам в Facebook и ВКонтакте.
Итальянский художник Боронали, чья картина «Заход солнца над Адриатикой», вызвала огромный отклик, через парижские газеты предложил манифест школы эксцессивистов, к которой себя и относил. В манифесте провозглашалась идея чрезмерности, яркости и власти фантазии вопреки устоявшимся в среде художников традициям и ограничениям.
Зрителям и критикам картина понравилась, и молодому итальянцу уже предрекали творческий успех, как вдруг выяснилось, что итальянцем-то автор картины не был, как впрочем, не был он Боронали и вообще – человеком. «Заход солнца над Адриатикой» написал осел по имени Лоло.
Справедливости ради, организатором затеи был-таки человек — 25-летний не то журналист, не то критик Ролан Доржелес. В компании с другими завсегдатаями кафе «Ловкий кролик», что на Монмартре, он решил таким способом высмеять снобизм и неразборчивость посетителей выставок. Технически все было не особенно сложно. С разрешения папаши Фреде, хозяина осла и кафе, к хвосту Лоло привязали кисть, а позади поставили мольберт с холстом и банки с краской, куда окунали кисточку.
Осла угостили его любимой морковкой, и он радостно замахал хвостом из стороны в сторону. Так были нанесены первые мазки. Дальше процедура повторялась – до тех пор, пока полотно не оказалось полностью закрашенным, а Доржелес не констатировал, что написанное является изображением морского заката. С самого начала процесс был запротоколирован официально заранее приглашенным судебным приставом, который подтвердил авторство произведения. На полотне было выведено имя Боронали – анаграмма к лафонтеновскому Алиборону, тоже ослу.
«А кисть гуляла и гуляла по полотну, и мало-помалу невообразимая пачкотня покрыла поверхность последнего. «Картина», которой предстояло вызывать восхищение снобов, была готова. По правде говоря, это произведение недолго обдумывалось его творцом. Но тюбики с краской быстро пустели, – и среди пачкотни на полотне можно было уловить по временам очень любопытные красочные эффекты, оригинальные замыслы, символы и образы» — вспоминал Франсис Карко, современник и приятель Доржелеса.
Название картины «Заход солнца над Адриатикой» отсылало к работе Клода Моне «Впечатление. Восход солнца» — с нее в 1872 году началась эра импрессионизма. Имел ли в виду Доржелес, что «Заходом солнца» этой эре положен конец или что обе картины равны по значимости с точки зрения роли в искусстве – вопрос спорный. Тем не менее нужно признать, что Париж начала 20 века был пронизан новаторскими идеями художников, отрицавших то перспективу, то форму, то цвет, то все вместе. Пикассо уже пробует силы в кубизме, а Анри Матисс в том же 1910 году будет освистан и раскритикован за картину «Танец».
Произведение за авторством осла, отрицавшее на этот раз самого художника как необходимый элемент при создании картины, в целом пришлось публике по душе. Были и те, кого покоробил и оскорбил эксперимент, ведь исполнителем замысла был избран не кролик и не кот, а именно осел – уж не намекали ли шутники на уровень художественного вкуса и образования почтенной публики? Для ряда ценителей классической живописи картина Боронали стала символом всего авангарда – символом упадка и деградации живописного искусства.
Тем не менее, сами толки, циркулировавшие в связи с невероятной картиной, подтверждали, что авантюра удалась. К тому же вскоре после выставки картина была продана скульптору Андре Мэйо за 20 луи (современные 500 евро), которые Доржелес пожертвовал в адрес детей-сирот. Самого Доржелеса впереди ждала литературная слава – в 1919 году он написал роман «Деревянные кресты», который был номинирован на Гонкуровскую премию, но уступил книге Марселя Пруста «Под сенью девушек в цвету». Скончался он в 87 лет в Париже. Что касается ослика Лоло, после смерти хозяина он был отправлен доживать свои дни на ферму в Нормандию.
Картина «Заход солнца над Адриатикой» в настоящее время находится в частном владении, она выставлена для осмотра посетителями в городке Мийи-ла-Форе неподалеку от Парижа. В 2016 году она была выставлена в парижском культурном центре Гран-Пале (Большой дворец) и подтвердила, таким образом, свой статус произведения искусства.
Понравилась статья? Тогда поддержи нас, жми:
Источник
Закат
Зака́т или вечерняя заря — конец дня, заход солнца или иного светила за линию горизонта конкретного географического места на поверхности земли или другой планеты, а также — особенная красочная освещённость неба при заходе солнца. Время захода солнца определяется в астрономии как момент, когда верхний край солнечного диска исчезает за горизонтом. Закат Солнца зачастую выглядит более ярко, чем восход, с более пышными оттенками красного, оранжевого или сиреневого цвета.
Закат отличается от сумерек, которые делятся на три этапа, первый из которых — гражданские сумерки, которые начинаются, как только солнце исчезло за горизонтом, и продолжаются, пока оно не опускается до 6 градусов ниже горизонта, второй этап — морских сумерки, между 6 и 12 градусов ниже горизонта; и третий — астрономические сумерки — это время, когда солнце находится от 12 до 18 градусов ниже горизонта, и это самый темный момент сумерек (непосредственно перед ночью). Ночь наступает, когда солнце достигает 18 градусов ниже горизонта и больше не освещает небо. За северным и южным полярным кругом часть года проходит вовсе без закатов, когда воцаряется летний полярный день.
Содержание
Закат в мемуарах, публицистике и научно-популярной прозе [ править ]
Все это, вместе с грохотом и вечным движением, оживляющим площадь, принимает волшебный вид, особенно при закате солнца или вечером, когда вокруг зажигаются тысячи газовых фонарей и отдаленная музыка Елисейских полей вторит шуму фонтана. Елисейские поля, по-моему, одно из самых милых мест Парижа. [1]
В семь часов вечера, когда затонувшее солнце еще золотило горизонт, и вдали на западе чернели крохотные точки кораблей, и полная луна плыла высоко над головой, а море стало иссиня-черным, в причудливом свете заката, в смешении ярких красок, света и тьмы мы увидели великолепный Стромболи. Как величественно вставал из моря этот одинокий царь островов! Даль окутала его темным пурпуром, мерцающим покровом тумана смягчила суровые черты, и мы видели его словно сквозь паутину серебряной дымки. Факел его погас, огонь едва тлел где-то в глубине, и лишь столб дыма, поднимавшийся высоко в небо и таявший в лунном свете, один свидетельствовал, что перед нами живой самодержец моря, а не призрак мертвого владыки. [2]
— Марк Твен, «Простаки за границей или путь новых паломников» (Книга вторая, Глава V), 1869
Еще что отравляет здешние прогулки, это нищие, которые не только пристают, но показывают свои раны и уродства, а это для меня очень тяжелое и неприятное впечатление. Но зато сидеть у окна, у себя, и смотреть на море, на Везувий, особенно рано утром и перед закатом солнца ― это такое блаженство, ради которого все недостатки Неаполя, как города, можно простить и позабыть. [3]
Таково зрелище, освещаемое красноватым отблеском вечернего заката. Сгустившиеся облака горят красиво, но зловеще в таком зареве, какое еще долгие годы наблюдалось на небе после извержения Кракатау. На землю спускаются черные тени, которые скрывают в таинственном мраке проявления жизни, лишают все предметы их определенности, дают простор разным предчувствиям. Очертания теряются, все сливается в тумане. Миновал день, наступила ночь. Старики встречают ее со страхом, опасаясь, что не переживут ее. Только немногие молодые и сильные люди живут всеми нервами и фибрами своего существа и радуются предстоящему восходу солнца. Сны, наполняющие эти часы мрака до зари нового дня, у первых — печальные воспоминания, у вторых — высокомерные надежды, и формы, в которых они конкретно выражаются, и составляют художественное творчество нашего времени. [4]
Солнце мало-помалу закатывается за Искию. «Равенна» не вздрагивает, только своим винтом разбивает вдребезги сапфиры, жемчуг, опалы и, слегка наклонившись на бок, летит как чайка. Мы минуем Сорренто, потом проскальзываем между возвышенностью Кампанелли и обрывистым берегом Капри, и в открытом море мало-помалу начинаем погружаться в ночной мрак. [5]
Знойный майский день сменился душным вечером. Заходящее солнце окрасило пурпуровым заревом полнеба и, еще не побежденное тьмою, слабо освещало землю. Утомлённые зноем, горожане вышли на улицы, на набережную Волги, на «вокзал» ― увеселительный сад над рекою, в городской сад «под липами» и гуляли, отдыхая от зноя и трудового дня. В бледных сумерках по аллеям городского сада медленно бродили гуляющие в одиноком раздумии, влюбленными парами, веселыми группами. [6]
РА был, вероятно, старейший из богов, которым поклонялись в Египте, и имя его восходит ко временам столь древним, что его значение неизвестно. Он всегда считался зримым образом Бога и богом этой земли, которому ежедневно приносились подношения и жертвы. Время начало существовать, когда при сотворении мира Ра появился над горизонтом в виде Солнца, и в древности жизнь человека сравнивалась с его ежедневным путем. Считалось, что Ра путешествовал по небесам в двух ладьях: с восхода солнца до полудня — в ладье АТЕТ или МАТЕТ, а с полудня до заката — в ладье СЕКТЕТ. Во время восхода на него нападал АПЕП, могучий «дракон» или змей — олицетворение зла и тьмы. С этим чудищем Ра сражался до тех пор, пока огненные дротики, которые он метал в тело Апепа, не опаляли и не сжигали змея. Демоны, сопровождавшие страшного врага, тоже уничтожались огнем, а их тела изрубались в куски. Эта история повторяется в легенде о битве Хора и Сета, и первоначально в обоих вариантах она представляла борьбу между светом и тьмой, происходившую ежедневно. [7]
— Уоллис Бадж, «Египетская религия. Представления египтян о загробной жизни», 1904
Всё это длилось минут двадцать. Я любил её целых двадцать минут. Я стоял тогда в потемневшем и освежённом саду. Был тихий летний вечер, такой тихий, что он казался праздничным, почти торжественным. Такие вечера бывают только у нас, на севере, недалеко от больших и пыльных городов и среди жидкого шелеста берёз. Они не кипарисы, конечно, эти белые, эти грешные берёзы — они не умеют молиться, жизнь их слишком коротка для этого, ночи томительны, и соловьи столько должны сказать им от зари до зари. Берёзы не молятся, но перед ясным закатом они так тихо, так проникновенно шелестят, точно хотят сказать: «Боже, как мы тебя любим… Боже, отец белых ночей…»
Есть группа людей, которые родились на земле лишь для того, чтобы говорить о смерти. В медленном угасании есть своеобразная красота, подобная красоте небес в час заката, и это их очаровывает.
Восток и сейчас ещё меряет время колебанием длины тени. И не тени солнечных часов, а просто тени, отброшенной столбом, выступом, стеной. Жизнь здесь ― говорю о старом, исламистском Востоке ― ориентируется не на солнце с его полднем, а на ночь с её… но «полночь» ― это уже дробь. Наши пифагорийцы встречали гимном приход солнца. Мусульмане приветствуют намазом ― через закат ― близящуюся ночь. Жизнь покорно следует за тенью: утром, когда она длинна, и жизнь растягивается во всю длину базаров; к полудню, вместе с укорачивающейся тенью, укорачивается, втягивается в дома и жизнь, и только с наступлением ночи, когда тень поднимается во весь свой рост, Шахразада продолжает прерванный солнцем рассказ. [8]
И вчера и нынче солнце и облака и оч. холодно. Вчера особенно изумительная, волшебно прекрасная ночь — почти половина луны так высоко, как видел только в тропиках. На закате красота — и дивная Венера.
Она была чуть откинута назад, что было великолепно при её высоте, была освещена закатом ― причем не вся, а только в своей вершине, где ствол стал от заката румяным, а хвоя глубоко-зелёной. Этот ствол уходил косо, как уходит лестница, в небо. Эта хвоя ― венец ― темнела в синеве и как бы ходила там, образуя круг. Сосна пронеслась мимо, навсегда, где-то в Литве, недалеко от Вильно, которое я увидел вдруг с горы. Я запомнил на всю жизнь это дерево, которое, по всей вероятности, и ещё стоит все там же, на холме, всё так же откинувшись. [9]
Его, так же пряча пока что мир от его глаз, привозят в один из прекраснейших уголков земли. В Альпы? Кажется, в Альпы. Там, на лугу, где цветут цикламены, в полдень снимают с его глаз повязку… Юноша, разумеется, ошеломлён, восхищён красотой мира ― не это важно. Рассказ сосредоточивается на том, как поведёт себя этот никогда не видевший солнца юноша при виде заката. Наступает закат. Те, производящие царственный опыт, поглядывают на мальчика. Но не замечают, что и он поглядывает на них! Вот оно уже скрылось… ― Не бойтесь, ― говорит мальчик, ― оно вернется! [9]
Тетрадка была невелика, но мальчик успел нарисовать в ней все времена года своего родного города. Яркая земля, однотонно-зеленая, как на картинах раннего Матисса, и синее-синее небо, свежее, чистое и ясное. Закаты и восходы были добротно алыми, и это не было детским неуменьем найти полутона, цветовые переходы, раскрыть секреты светотени. Сочетания красок в школьной тетради были правдивым изображением неба Дальнего Севера, краски которого необычайно чисты и ясны и не имеют полутонов. Я вспомнил старую северную легенду о боге, который был ещё ребёнком, когда создавал тайгу. Красок было немного, краски были по-ребячески чисты, рисунки просты и ясны, сюжеты их немудрёные. После, когда бог вырос, стал взрослым, он научился вырезать причудливые узоры листвы, выдумал множество разноцветных птиц. Детский мир надоел богу, и он закидал снегом таёжное своё творенье и ушёл на юг навсегда. [10]
«Там, где синие воды Атлантики окрашивает в пурпурный цвет заката заходящее солнце, лежат в Океане Тьмы эти острова. Там опирается на воды свод небес и зарождается Мрак и Ужас. Нет возврата тому, кто рискнет заплыть в эти воды, как нет возврата мертвым из царства теней…» Две тысячи лет назад греки, произнесшие эти слова, вслед за египтянами посчитали Запад естественным концом света, куда могли ходить лишь отчаянные герои ― Геракл, Ясон, Одиссей. [11]
— Николай Непомнящий, Эти старые «Канарские тайны», 1976
Наоборот: «свободный» мир все больше и больше пропитан страхом, конформизмом, почти террором. Самое страшное то, что уже сейчас каждый, кто выступает против, автоматически воспринимается как идиот, фашист, ихтиозавр… Мне всегда казались скучными преувеличениями все вопли о «закате Запада». Увы, я и сам начинаю думать, что этот закат, это гниение действительно налицо и ускоряются в своих темпах. Когда защита неправды звучит как защита правды, как возвышенная проповедь, когда, иными словами, черное провозглашается белым и наоборот, ― совершается грех. И это значит ― в саму ткань жизни входит и воцаряется смерть. [12]
Но в России, в отличие от юга, особенно где-нибудь на берегах Белого моря или Белого озера, необыкновенно длинные вечера с закатным солнцем, которое создает на воде переливы красок, меняющиеся буквально в пятиминутные промежутки времени, целый «балет красок», и замечательные ― длинные-длинные ― восходы солнца. Бывают моменты (особенно весной), когда солнце «играет», точно его гранил опытный гранильщик. Белые ночи и «черные», темные дни в декабре создают не только многообразную гамму красок, но и чрезвычайно богатую палитру эмоциональную. И русская поэзия откликается на все это многообразие. Интересно, что русские художники, оказываясь за границей, искали в своих пейзажах эти перемены времени года, времени дня, эти «атмосферические» явления. [13]
В августе 1883 года на одном из островов Индонезии разразилась катастрофа ― взорвался вулкан Кракатау. При этом около семи кубических километров вулканической пыли было выброшено в атмосферу. Ветры занесли эту пыль на высоту семидесяти ― восьмидесяти километров. Не один год она путешествовала вокруг земного шара и была причиной необычайных закатов и восходов. [14]
— Владимир Мезенцев, «Чудеса: Популярная энциклопедия», 1991
Они пьют из узких бокалов знаменитый «Слинг». Час коктейлей всегда совпадает в Сингапуре с тропическим закатом, ибо солнце на экваторе круглый год садится и встает в одно и то же время. Именно в отеле «Раффлз» Вертинский впервые пропел о «бананово-лимонном Сингапуре». [15]
Астроном сидит на пляже и наблюдает заход солнца. Он знает, что это звезда средней величины, на поверхности которой шесть тысяч градусов, он знает химический состав — дейтерий, образующий гелий, и ещё много всего. Но, глядя на солнце, он испытывает некий восторг — не от знания, а от красоты момента. На любовь можно посмотреть и как поэт, и как лаборант. В своих книгах я стараюсь смотреть с обеих сторон. [16]
Для меня любовь — двигатель всего. Любовь в самом широком смысле. Не только к женщине. К другу, к незнакомцу, к дереву, к тем, кто страдает из-за бесчеловечного неравенства, к закату и шторму… В общем, к жизни. Но во всех этих вещах, в конце концов, я вижу Женщину… даже в шторме. [17]
Закат в художественной литературе [ править ]
«Кто здесь покоится? — часто спрашивал я сам себя. — Не прах ли какого благодетельного селянина? Или злодей скрылся в мрачную могилу? Нет, нет! Розы, розмарин не могут украшать костей изверга! Горькая полынь — вот венец его! Какой же человеконенавидец!» Солнце закатилось. Я видел, как оно в последний раз улыбалось сквозь златой флер туманов. Румяная заря еще не потухла. Луна выставила серебряные свои рога на лазуревом своде. Отдаление почернело, ветры мало-помалу засыпали, и Волга, дремая, едва-едва сверкала. Тогда я вышел гулять из села моего и неприметно забрел к ветхому домику. [18]
Когда солнце было близко к закату, Элиза увидала вереницу летевших к берегу диких лебедей в золотых коронах; всех лебедей было одиннадцать, и летели они один за другим, вытянувшись длинною белою лентой, Элиза взобралась наверх и спряталась за куст. Лебеди спустились недалеко от неё и захлопали своими большими белыми крыльями. В ту же самую минуту, как солнце скрылось под водой, оперение с лебедей вдруг спало, и на земле очутились одиннадцать красавцев принцев, Элизиных братьев!
Когда мы начинали спускаться с горы, вдали глухо гукнул первый удар грома, как будто он прокатился под землей. Все кругом как-то разом стихло и замерло, точно в природе разыгрывалась одна из тяжелых семейных драм, когда все боятся со страху дохнуть. Солнце быстро клонилось к западу, погружаясь в целое море кровавого золота; по траве от легкого ветерка точно пробегала судорожная дрожь, заставлявшая кусты жимолости и малины долго шептаться. Там, далеко внизу, тени быстро росли и сгущались в ту вечернюю мглу, которая залегает по логам сплошной массой; бурый ельник, который отделял Чертову Почту от Востряка, с каждым шагом вперед вырастал и превращался в темную зубчатую стену. Место было дикое, но именно теперь, когда с одной стороны горело зарево заката, а с другой — темной глыбой надвигалась гроза, оно делалось красивым своей дикой поэзией. [19]
— Дмитрий Мамин-Сибиряк, «Гроза» : Из охотничьих рассказов, 1885
Зарево охватило треть неба, блестит в церковном кресте и в стёклах господского дома, отсвечивает в реке и в лужах, дрожит на деревьях; далеко-далеко на фоне зари летит куда-то ночевать стая диких уток… И подпасок, гонящий коров, и землемер, едущий в бричке через плотину, и гуляющие господа — все глядят на закат и все до одного находят, что он страшно красив, но никто не знает и не скажет, в чем тут красота. [20]
Ведь и здесь вставали румяные зори, и солнце пышно закатывалось за горой, и поле колосилось рожью, и речка замерзала, и вся гора искрилась серебром в морозные лунные ночи… Но как ни напрягал я свою память, не мог вспомнить ничего подобного. Словно круглый год серое небо поливало несчастное село мелким дождём, да ветер свободно входил в раскрытые избы и вырывался на простор через праздные, никому не нужные трубы. [21]
Вот как поэты описывают восход солнца, а вот как пишут у нас; возьмем, например, сочинение m-lle Вихоревой. ― И он раскрыл синенькую тетрадь. ВОСХОД СОЛНЦА. Я никогда не видела восхода солнца; в институте мы всегда в это время спим, а потому, когда меня отпустили летом домой на неделю, я обратилась вечером к своей maman: «Maman, позвольте мне завтра утром глядеть восход солнца ― мне надо писать на эту тему сочинение». Maman посмотрела на меня с удивлением. «Ты напиши лучше «закат солнца», дружок, закат ― это у нас бывает каждый вечер на пуанте Елагина острова, и я могу свезти тебя посмотреть. Но восход… я, право, не знаю, где его смотрят. Надо спросить папа́!» Я обратилась к папа, но он сказал мне, что при восходе солнца в Петербурге даже собак ловят арканами, чтобы они так рано не бегали, а порядочные люди все спят. Вот почему я не видела восхода; я поехала смотреть закат, для которого maman себе и мне купила новые шляпки. Мы приехали на Елагин, в прекрасную аллею, и сели на мысике, открытом к морю. Там много скамеек, у maman оказались знакомые, все они обратили на меня внимание, и потому мне было очень стыдно. Я все время глядела вперед, вдалеке были какие-то точки и черточки; maman сказала, что это Кронштадт. Когда мы приехали, то солнце уже почти сидело, то есть было очень низко, как раз между далекими, неясными очертаниями и Петербургом; оно садилось прямо в воду, все глубже и глубже и наконец нырнуло совсем, а вода стала такая красивая, золотая и красная. Я заметила много лодок, которые плыли в сторону солнца, вероятно, они хотели видеть, куда именно оно село. Когда мы ехали назад, maman сказала мне: «Восход солнца ― это совершенно одно и то же, только теперь оно шло сверху вниз, а утром оно идет снизу вверх, я думаю, ты можешь описать это…» Вихорева, что это такое, я вас спрашиваю, и где тут восход солнца?! [22]
Вспыхнули верхушки зыбких волн, бежавших к нашему берегу, засверкал береговой песок с черными пятнами ямщичьих лодок и группами людей и лошадей у водопоя. Косые лучи скользнули по убогим лачугам, отразились в слюдяных окнах, ласково коснулись бледного, восхищенного лица мальчика… А в расселине между горами уже ясно продвигалась часть огненного солнечного круга, и на нашей стороне весь берег радовался и светился, сверкая, искрясь и переливаясь разноцветными слоями сланцевых пород и зеленью пушистых сосен… Но это была лишь недолгая ласка утра. Еще несколько секунд, и дно долины опять стало холодно и сине. Река погасла и мчалась опять в своем темном русле, бешено крутя водоворотами, слюдяные окна померкли, тени подымались все выше, горы задернули недавнее разнообразие своих склонов одноцветною синею мглою. Еще несколько секунд горела на нашей стороне одинокая вершина, точно угасающий факел над темными туманами… Потом и она померкла. [23]
Подойдя к перилам и тоже облокотись на них, Шмурыгин стал беззаботно смотреть вдаль. Потом покосился на соседа и непринужденно сказал: — Каков закатец-то, а? — Чтобы чёрт побрал этот закатец, меня бы это вовсе не огорчило, — ответил угрюмо молодой человек. «Ага! Меланхолия, — подумал репортер, — тем лучше». — В сущности говоря, вы правы. Что такое закат? И что такое наша жизнь вообще? Так, одни страдания.
Река ― небо безбрежно-чистое ― и плывет и покоится. Уйдут забытые тучки, не успевшие рассыпать по земле свои дождинки-лепестки, спадет дневная теплынь, и река загустится, и скользящие лодки ― остроносые черные рыбки ― станут оставлять синеватый след, как бы движением своим снимая густые румяные сливки. А край неба и восток покроются ало-пурпурной шелковистою тканью и будут наливаться, рдеть, пока не дыхнет белая без сумрака ночь и не зарябится голубой островок зеркальной воды, и тогда запад сольется с востоком в дымящемся густом пурпуре, и по всему небу раскинутся малиново-золотистые лучи, и червонно-золотое солнце глянет на свет божий.
Я — чахлая ель, я — печальная ель северного бора. Я стою среди свежего поруба и ещё живу, хотя вокруг зелёные побеги уже заслоняют от меня раннюю зорю. С болью и му́кой срываются с моих веток иглы. Эти иглы — мои мысли. И когда закат бывает тих и розов и ветер не треплет моих веток — мои ветки грезят.
— Иннокентий Анненский, «Мысли-иглы» (стихотворение в прозе), 1906
У батюшки, сквозь герань на окнах, было видно, как собирали ужинать. За городом в огромных тучах догорал тусклый закат. Ухали, ахали многие миллионы лягушек по всей реке. У Теплова сжалось сердце: «Вот глушь. Вот тоска». [24]
На последней сосне, погнутой ветром и наклонившейся над обрывом, как будто старавшейся разглядеть себя в тусклом зеркале лужи, которая приняла вид полированной меди, стала куковать кукушка. Михаил Игнатьевич поднял голову и увидел облитую последним сиянием заката птичку, которая смотрела на запад и уныло раскрывала клюв, каждый раз пригибаясь грудью к ветке. — Ку-ку, ку-ку! «Когда же приедет Елена Григорьевна?» — задумал Михаил Игнатьевич и остановился. Кукушка продолжала приседать на ветке и раскрывать клюв на тускнеющий запад. Раз, два, три. Он потерял счёт. Через месяц? Потом кукушка взмахнула крыльями и улетела.
Я подошел к обрыву и долго смотрел вниз, на пустыню. Скалы с изрытой выветриванием поверхностью поднимались над слегка серебрящейся редкой полынью. Однообразная даль уходила в красноватую дымку заката, позади дико и угрюмо торчали пильчатые острые вершины. Беспредельная печаль смерти, ничего не ждущее безмолвие веяли над этим полуразрушенным островом гор, рассыпающихся в песок, вливаясь в безымянные барханы наступающей пустыни. Глядя на эту картину, я представил себе лицо Центральной Азии в виде огромной полосы древней, уставшей жить земли ― жарких безводных пустынь, пересекающих поверхность материка. Здесь кончилась битва первобытных космических сил и жизни, и только недвижная материя горных пород еще вела свою молчаливую борьбу с разрушением… Непередаваемая грусть окружающего наполнила и мою душу. [25]
Три часа петляла между деревьями светло-шоколадная «Победа» Пашиного отца, и мальчики замирали от восторга. То двигалась им навстречу белоснежная мраморная скала, и закат на ней положил алые и синие полосы, то подступал старый тёмный кедрач к окнам машины, и зелёный мох, похожий на неопрятные бороды, свисал с каждой ветки. К озеру подъехали поздним вечером. [26]
Над деревней Сычи нависли уже сумерки, уже во всех окнах зажглись лампочки и абажуры, а все-таки в небе еще виднелись остатки заката – день никак не хотел кончаться, а ведь и так уж длинный получился. А книжка-то какая длинная получилась! Читаешь ее, читаешь, никак не дочитаешь до конца. Пора уже кончать книжку, пора и в окно поглядеть: что там, на улице, делается.
— Юрий Коваль, «Приключения Васи Куролесова». Часть третья. Запах мёда. Глава двенадцатая. Грузовое такси, 1971
И всегда останутся со мной, до самой той минуты, когда начнет никнуть, мигать и гаснуть еще светящий мне сегодня костёр моей последней стоянки на долгом-долгом пути и последний уголек пыхнет голубым огоньком, затлеет и утонет в теплой ночной успокоенной тьме, и я без капли страха думаю о том последнем закате, который увидят мои выцветшие, усталые глаза. Я столько видела закатов, и каждый мог оказаться последним, и всякий раз все-таки думала: идёт закат, это началось приготовление к началу рассвета, и, увижу я его или нет, люди опять будут радоваться солнцу. Катя так мирно спит и дышит, как наплакавшийся ребёнок. Идет, медленно проходит ночь… [27]
Они спросили: «Для чего эти дощечки?» ― и он, забывшись и, как всегда, немножко важничая, ответил: «Это я придумал, чтобы умирать было не больно». ― «Помогает разве?» ― «Конечно!» ― а день уже клонился к закату. Закат; это был ярко-алый, а потом багровый закат. Племя разбросанными группами собралось вблизи обрыва, они сидели на корточках на земле, они смотрели, они колотили в дощечки, ― дикарь шел своими последними шагами к краю обрыва, и впервые в истории человечества гремел барабанный бой. [28]
Оставив плоты у последнего павыла перед устьем Туявита-Сылвы, хонтуй повёл караван лесами напрямик к Мёртвой Парме. Вековой ельник заслонил небо растопыренными космами, и только вдали, перед Пармой, вспыхивали слепящие пятна заката среди разошедшихся вершин. На тропе, заросшей орляком, загромождённой обомшелым валежником, было холодно и сумрачно. Сумрачно было и на душе у князя. [29]
Закат в стихах [ править ]
Солнце встанет. Солнце взглянет на эстонские поля, И ему в ответ любовно усмехается Земля, Просит милости у неба, молит сжалиться над ней, Дать ей больше-больше хлеба и свободных, светлых дней. Дни чем дальше, тем длиннее и теплее настают, И Коит, и Еммерика спать светилу не дают. Вот они и повстречались, и Вечерняя Заря Отдала Коиту Солнце, ярким пламенем горя. И Коит вдруг вспыхнул страстью. Страсть его была чиста: Он пожал невесте руку, целовал ее в уста. [30] .
Вчера мы ландышей нарвали, Их много на́ поле цвело; Лучи заката догорали, И было так тепло, тепло!
Заря вечерняя, заря прощальная На небе ласковом тепло румянится… Дорога длинная, дорога дальняя, Как лента синяя, пестрея, тянется. [31]
— Константин Фофанов, «Заря вечерняя, заря прощальная. », 17 мая 1888
И так… вот видишь ли в чём дело… Давным-давно, когда без нас всё зеленело, И папоротник был не ниже тех берёз, Что видел ты в саду, — так высоко он рос, — Ну, словом, так давно, что людям и не снилось, — Звёзд вовсе не было… Раз, солнце закатилось. [32]
Золотя заката розы, Клонит солнце лик усталый, И глядятся туберозы В позлащённые кристаллы. Но не надо сердцу алых,— Сердце просит роз поблёклых, Гиацинтов небывалых, Лилий, плачущих на стёклах.
Обрызганный цветник стыдлив и ароматен, Смежил цветы табак. Между настурций он как снег меж алых пятен, И ждет вечерний мрак. Еще светло. Но тень длиннее и длиннее, Вечерняя заря Роняет косо луч… И длинная аллея Прияла отблеск янтаря. Горит вся золотом стеклянная теплица, Как огненный рубин. Сверкает дождь в листве… Но засыпает птица, И сладок сон провеянных вершин. Привет тебе, о вечер нисходящий! Привет, прошедшая гроза! Привет тебе, сверкнувшая над чащей Небес стыдливых бирюза! [31]
Когда я в августе, в закатный час, иду В моём запущенном мечтательном саду, И этот ясный час различно-одинаков В покрове, реющем на купах мальв и маков. [33]
Опять, венчая круг суровый, Зажглась вечерняя заря, И ― верный жрец ― до жертвы новой Я отхожу от алтаря. [34]
Не дослушав плачущей виолы и забыв, что продолжалась месса из собора выйдя догоресса, опустилась на скамью гондолы. Праздник был томительно хвалебен, ей хотелось зарева заката свежего, как зрелая граната, яркого, как петушиный гребень. И в порыве дикого каприза, потеряв трех герцогов из свиты, отдавала шею и ланиты поцелуям женственного бриза…
В июле я видал роскошный отблеск рая: Сжигал себя закат безумием цветным И, радугой сплошной полнеба обнимая, Сливался в алый луч над лесом голубым. Не могут на земле соперничать с закатом Ни яркостью ― пион, ни нежностью ― опал; Дыханье притаив, волнением объятый, Средь сонных скабиоз безмолвно я стоял. Восторженной душой иль взором ослепленным, Казалось, в небесах я Бога нахожу; Хотелось в этот миг быть радостным, влюбленным, Чтоб в поцелуе слить святую красоту. [35]
— Владимир Набоков, «В июле я видал роскошный отблеск рая. », 1916
В степи ковылиной Забыты истоки, Томится малиной Напрасно закат.
Водой наполнены следы, Закат печалится у воды, Темнеют снасти и берега, Чуть-чуть покачивается лодка, В овраге сушь, и день короткий Ложится тенью на снега. Мир остывает в тёмных травах, Вдыхая тёплую отраву, В морошке тает синий лёд. [36]
Мокрая медная чашка, Мальва крахмальная в ней, Солнце закатное тяжко В медь накидало огней.
Мало знать чистописаниев ремёсла, расписывать закат или цветенье редьки. Вот когда к ребру душа примёрзла, ты её попробуй отогреть-ка!
— Владимир Маяковский, «Письмо писателя Владимира Владимировича Маяковского писателю Алексею Максимовичу Горькому», 1926
А под вечер ― только багряные мальвы Холмы увенчают закатным венцом, ― Ведро за ведром притащишь к крыльцу И щедрой рукой зелёных польёшь малышей. [38]
Рокот анемоны спит в электричестве Золото заката возвратилось в чёрную реку Стало больно от чёрного снега. [39]
— Борис Поплавский, «Рокот анемоны спит в электричестве. », 1934
Я не ищу гармонии в природе. Разумной соразмерности начал Ни в недрах скал, ни в ясном небосводе Я до сих пор, увы, не различал. Как своенравен мир её дремучий! В ожесточённом пении ветров Не слышит сердце правильных созвучий, Душа не чует стройных голосов. Но в тихий час осеннего заката, Когда умолкнет ветер вдалеке. Когда, сияньем немощным объята, Слепая ночь опустится к реке.
— Николай Заболоцкий, «Я не ищу гармонии в природе…», 1947
Мы не замечали ни грибной прохлады, Ни привычной с детства боровой отрады, Тишины закатной северных лесов. Мы бежали ― гибель нас искала, Торопилась, путь пересекала, Реяла вечернею совой. [40]
Светла до белого накала, Закутана в прозрачный газ, Венера ярко засверкала, Хотя закат и не угас. [41]
— Михаил Зенкевич, «В раздумье над Москвой-рекою. » (из цикла «Сказочная эра»), 1961
Как будто серной кислотой Изъеден день мой золотой. Я чувствую, хлоралгидрат Подсыпан в блекнущий закат. [42]
— Игорь Чиннов, «Как будто серной кислотой. », 1978
Дымный закат разливает кагор над островами. Ярче малины слащеная муть…
