Нарисованное солнце
Ты кричишь. Тебе страшно, больно, холодно. Глаза режет непонятная пустота, жжет роговицу, разъедая неокрепшее сознания мутными пятнами и образами. Все вдруг изменилось. Стало просторнее, прохладнее, суше. Кто-то касается тебя. Тебя окружают другие, совсем другие. Они все смотрят, огромные, в белом. Улавливаешь улыбку на изможденном лице. Эта улыбка не такая, как остальные. Она светится ярким, почти потусторонним светом. Гордость, радость, неземное счастье, облегчение – это не описать одним словом. Улавливая этот свет, ты больше не хочешь кричать. Но продолжаешь, потому что так заведено. Все люди приходят в этот мир с воплями, что бы уйти в тишине. Почему это ты вдруг станешь исключением?
Ты упал. Это не первое твое падение. Ты и раньше падал, но всегда это было забавно, хоть и немного больно. Но не сейчас. Сейчас тебе хочется разрыдаться. Она же смотрит. Девочка из соседнего подъезда. Она такая красивая, в этом голубеньком платьице, с бурным водопадом медных волос, рассыпанных по спине. В вечно смеющихся, зеленых глазках застыло сочувствующая дымка. Она смотрит прямо на тебя, и ты заливаешься краской. Жар струится по шее, впитываясь в лицо, разжигая пожары на ушах. Она подходит к тебе, с обеспокоенными личиком пытается помочь встать, но ты отталкиваешь ее. Отворачиваешься, стараясь не замечать крохотных слезинок в изумрудных озерах. Парни смотрят, и смеются. Ты поступил правильно, и совсем не важно, что тебе теперь плохо. Девчонки не должны помогать парням, они отвратительные. Так все говорят. Почему это ты вдруг станешь исключением?
Камень ударяется о стекло, раздается звон, а спустя секунду – разъярённый крик. Ты не бежишь, ты ждешь ее появления. Баба Нюра, проклятие трех дворов, должна получить по заслугам. Ведь это она все время прогоняет его друзей из-под окон, это она все время ругается, когда они курят в подъезде, это она постоянно докладывает их родителям, как они пьют пиво по вечерам, сидя в кустах у входа в подвал. Баба Нюра – бич всех крутых пацанов, а ведь ты крутой пацан. Совсем не важно, что эта самая бабушка Нюра постоянно угощает тебя печеньем и конфетами. Совсем не важно, что она не рассказала родителям, как ты прогуливал школу два месяца назад. И, конечно же, не важно, что она не раз и не два обрабатывала твои, несомненно, смертельные царапины перекисью, когда родители были на работе. Все ненавидят бабу Нюру. Почему это ты вдруг станешь исключением?
Удар печати о бумажный лист. Слабое поскрипывание ручки. Плавные линии, очерчиваемые твоей рукой. Слова, вырываемые из самого сознания, неровной вязью ложатся на потемневшую бумагу. Твое будущее заключено в тонком стержне, в масле и черниле – вся твоя жизнь. Каждой буквой ты выписываешь свою судьбу. За каждым символом – год, пять, десять. Вот ты хороший специалист, физик, инженер. У тебя достойная работа, хорошая зарплата, уютная квартира на 40 квадратов. Жена-умница, не очень красивая, но добрая и верная. Готовит хорошо и рожает детей. Вечно кричащих, беспокойных, надоедливых, но таких милых и , несомненно, необходимых детей. Ведь это главное в жизни – стабильность. Стабильность и образование. Так говорят мама и отец. Они хотят тебе добра. Они хотели добра твоему брату, но он идиот. Бросил их, работу, семью и уехал в никуда. В стаде бывают паршивые овцы, но ты ведь не такой? Ты сдашь этот экзамен, и у тебя будет своя, непохожая на остальных, стабильность. У всех своя стабильность. Почему ты это ты вдруг станешь исключением?
Двадцать два года.
Шорох страниц, запах старой, как мир, бумаги. Десятки тысяч отпечатков пальцев, почти чувствующихся на каждом уголке каждого листа. Незримая вонь пота сотен и сотен лиц, склоняющихся над средоточием знаний, старых и очень нужных. И ты один из них, тенью самого себя склонившийся в читальном зале библиотеки над сотнями символов, обильно рассыпанных по страницам старой, потрепанной книги. Ее название ни-о-чем не говорит тебе, но оно важно. Важно для тебя, важно для сотен несчастных теней, вчитывавшихся в нее до этого. И важен будет для тех, кто придет после. Таких же умных людей, которые думают о своем будущем, о своей жизни. Ты на полпути к цели, совсем скоро ты получишь то, о чем мечтаешь – пропуск в счастливую жизнь… Тебе жаль тех, кто этого не видит. Позавчера трое твоих одногруппников напились прямо в аудитории, а потом разыграли сценку из какого-то дурацкого мультфильма. Идиоты. Одним лишним словом, жестом или движением можно испортить свою жизнь, поставить крест на будущем – неужели они этого не понимают? Постоянно кричат об отличии, о том, что жить нужно иначе. Но как? Ведь только стабильность, зарплата, хороший дом могут принести счастье. Все так делают. Они стали исключениями, и угробили свою жизнь . Но ведь ты не дурак. Ты учишься изо дня в день, получая образование, заучивая каждую букву, каждое слово и каждый знак. Ты будешь очень хорошим инженером, и сможешь получать хорошую зарплату. Все к этому стремятся. Почему это ты вдруг станешь исключением?
Тридцать пять лет.
Двери с шипением разъезжаются в стороны, и ты ступаешь на мокрую мостовую. Под каблуками ботинок поскрипывает грязь, еще вчера бывшая снегом. Ветер развевает полы пальто, пронзая холодными иглами до самых костей. Тебе все равно, ведь ты идешь домой. Еще один отличный день окончен. Ты честно работал, честно зарабатывал свои деньги длинные восемь часов – теперь можешь позволить себе расслабится. Берешь в ларьке бутылку пива, и не спеша продолжаешь свой путь. Твоя жизнь складывается как в твоих мечтах. У тебя хорошая работа, ты хороший, среднестатистический инженер. У тебя среднестатистическая зарплата инженера, среднестатистический отпуск инженера, среднестатистические брюки, пальто и портфель инженера. На носу среднестатистические очки, слегка покрытые среднестатистическими каплями моросящего дождя. Все прекрасно, так ведь? Ты к этому шел – и вот оно, счастье. Дома тебя ждет жена, не слишком красивая и не слишком умная. Такая же среднестатистическая, как и у всех. По квартире в сорок квадратов бегает среднестатистический шумный оболтус, вечно сопливый и несносный, который доставляет кучу проблем – но ведь ты должен любить его, он твой сын, твоя кровь, смысл твоей жизни. Ты этого так хотел. Ведь каждый должен иметь работу, дом, семью…
Тебя окатывает каплями грязной воды. С раздражением ты оглядываешь, пытаясь найти нарушителя твоего среднестатистического пути домой. Молодой парень, в грязной, потертой кожаной косухе, с растрепанными белокурыми волосами. Только что пронесся мимо тебя на мотоцикле, с диким хохотом окатывая грязью спешащих домой инженеров, продавцов и рабочих.
На мотоцикле, в такую погоду, без шлема. Идиот. Так нельзя жить. Никто так не живет. Ты смотришь в лица прохожих, и видишь злобу в их глазах. Все злятся. Все спешат домой, и не хотят смотреть на дураков, живущих неправильными жизнями. Почему это ты вдруг станешь исключением?
Пятьдесят восемь лет.
Звонок в дверь. Скрип петель, усталое лицо, быстрая подпись, шорох купюр. Пенсия. Ты радуешься. Ты всю жизнь старательно работал, зарабатывая себе на счастливую старость. Вот оно, три десятка купюр, три десятка бумажных кусочков счастья. Тебе столько всего нужно сделать – оплатить воду, газ, свет. Иначе ведь ты не сможешь жить счастливо. Без воды не сможешь даже помыться, а ты часто моешься. Без газа не сможешь есть, и пить чай после ванны. Без света не сможешь смотреть сериалы, с чашечкой чая и яичницей, сразу после ванны. Такие любимые, и такие бесконечные сериалы. Всю жизнь ты был хорошим инженером, теперь ты хороший пенсионер. Иногда ты выходишь во двор, выпить пива с мужикам, поиграть в шахматы и посудачить о бабах. Ты присоединяешься к ним в этих разговорах, хотя сам мало что можешь сказать. Жена ушла много лет назад, бросив тебя с сыном. Ей не нравилась та жизнь, которую ты ей давал. Не нравилась хорошая квартира в хорошем, спокойном районе, не нравилась твоя работа, твоя дача и твой отпуск. Не нравились твои очки, и неизменные брюки, и то, как ты храпишь, и то, как ты пьешь чай, смотря телевизор. Она предпочла испортить свою жизнь, и оставить дорогого, любимого сына. Сбежала с каким-то писателем, марателем бумаги без гроша и дома. Много лет назад. Сын вырос, поступил в университет. Ему так нужно это образование, он хочет быть инженером, как папа. Ты постарался, что бы он так хотел. Ведь он ничего не понимает в этой жизни. А ты же на этом собаку съел, так ведь? Ты договорился, что бы он поступил в тот же университет, что и ты. Что бы закончил его, и у него была счастливая, стабильная жизнь…
Ты подходишь к окну. Закат догорает огненно-рыжим огнем, улыбающееся марево окрашивает облака в цвета расплавленной стали. Во дворе гуляют дети. Как по команде их мамы начинают кричать с балконов, что бы те шли домой. Те плачут, стучат ножками о землю, прося еще пять минуток. У подъезда сидят бабки. Наверное, тоже играют в карты и судачат о мужиках. Скоро побегут смотреть сериал. Черт, сериал! Ты ковыляешь к телевизору, включаешь его. Успел. На потускневшем от пыли экране просятся лица. Какой-то старик соорудил самолет из дерева и мотоциклетного мотора, и пролетел над каким-то проливом. Совсем из ума выжил. Ты не понимаешь, как можно дожить до старости, и не поумнеть. Каким нужно быть дураком, что бы так шутить со своей жизнью, своим здоровьем. Что бы так плевать в лицо своей счастливой, стабильной старости.
На экране вновь проносятся лица. Начинается сериал. Все любят сериалы. Почему это ты вдруг станешь исключением?
Тихий плеск дождя. Стук клюки об асфальт. Ты бредешь домой, переставляя свои три ноги. Клюка-правая-левая-клюка-правая-левая. Сознание сосредоточено только на этом. Ты знаешь, что в любой момент твоя жизнь может оборваться. Ты стар, но прожил хорошую жизнь. Ты ведь веришь в это. В твоей жизни было много всего… Ну, вот например… Или подожди, хотя вот… Нет, подожди…
У тебя есть сын. Он окончил университет, стал хорошим инженером. Теперь он живет стабильной жизнью, в среднестатистическом городе. Каком-то другом среднестатистическом городе. Он звонит иногда. Раз или два в месяц. Он ведь любит тебя. Просто он обычный, среднестатистический сын, все сыновья так делают. Они должны уходить, что бы жить своими, стабильными и полными счастья и комфорта жизнями. Он не стал исключением, и ты гордишься им.
Слышишь впереди смех, затем удаляющийся топот. Удар чего-то жестяного об асфальт. Поправляешь очки на носу, осматриваешься. Твои губы трогает злая гримаса. Еще одни идиоты. Измарали стену своими надписями. Вот и баллон с краской бросили. Намусорили, и думают, что это хорошо. Лучше бы учились, или работали. Все так делают, потому что так правильно. Почему, почему некоторые так хотят быть дураками.
Поднимаешь баллон. Нужно донести его до урны, нечего мусорить тут… Что-то останавливает тебя. Что-то незримое удерживает твою руку, подкашивает ноги. Что-то холодное и скользкое пробегает по твоей спине. Руки дрожат. Ты пытаешься вспомнить это чувство. Оно уже было у тебя когда-то. Да, было. Когда ты рисовал, в детстве. Мелками на стенах, ты выводил линии и образы. Они нравились тебе, и было так тепло внутри, когда ты заканчивал. Отец всегда отбирал у тебя мелки, и давал в руки книгу. Заставлял читать и писать, и тепло уходило. Со временем ты забыл, как это – рисовать. И как это – когда тепло. Почему же сейчас вспомнил…?
Ты не понимаешь, что делаешь. Ты теряешь контроль. Тебя словно заперли в собственном теле, и ты можешь только смотреть. Снова становишься маленьким мальчиком, глядящим подслеповатыми глазами из тела дряхлого старика. Рука поднимается. Шипение краски, и желтые потеки на стене. Слезы в глазах. Тепло внутри, растекается по всему телу, захлестывает раскаленными маревом каждую клеточку тела. Солнышко на стене. Такое же, как ты рисовал над кроватью. Ноги подкашиваются, клюка стучит об асфальт. Ты лежишь на земле, тяжелые капли падают на твое лицо. Свинцовое небо нависает над тобой грозной волной. Но тебе не страшно. Солнце как будто спрыгнуло со стены и расцвело ярким светилом в твоей груди.
Сначала приходит предчувствие. Затем понимание. Следом и принятие. Жизнь, словно черно белое полотно, несется перед твоим взором. Череда дней, серые рассветы сменяются серыми закатами. Лица сменяют друг друга, сливаясь в единое, непонятное Ничто. И Солнце. Нарисованное Солнце горит в конце, яркой, манящей звездой. Ты падаешь в его объятья …
Все умирают. И все делают это одинаково. Уходят обычной, среднестатистической смертью. Почему это ты вдруг станешь исключением?
Источник
Нарисованное солнце
1
Востроносенькая щуплая дама с бесцветным ершиком волос и белым накрахмаленным жабо держала на привязи комнатного льва.
Вообще-то я не очень люблю ручных львов, но эта особь мужского пола размером со среднюю собаку была довольно мила.
— Когда еще подарят комнатного льва! — радовалась мама.
Значит, льва привели в подарок.
Даму я где-то видела, но не могла вспомнить, где.
Мне захотелось вдруг изобразить ее со львом на картине «Дама с комнатым львом», но я не умею даже рисовать, и мне остается только живописать словом и уповать на иллюстраторов.
Мама хотела было тоже что-то подарить гостье, но та деловито и решительно отказалась, всем своим видом демонстрируя, что ничего ей не нужно от нас, а напротив, это мы всячески обязаны ей.
Улыбнувшись в жабо, она исчезла также незаметно, как и появилась, а я решила брать уроки рисования.
К сожалению, мне не дан этот дар, хотя мама считает меня весьма одаренным ребенком на том основании, что я в свои пять лет знаю пять языков. А когда маме было столько лет, сколько мне сейчас, люди знали всего два-три языка, включая тот, на котором думают.
Почему-то до сих пор считается, что человек думает только на одном языке. Вообще-то это совершенно не так, разве что если пишешь рассказ в форме блога или наоборот блог в форме рассказа (не знаю, как правильно), ведь мама должна его прочитать.
Я не раз спрашивала ее потом, кто была та дама, которая привела нам льва, но мама только пожимала плечами. Она совершенно не помнила гостью. Тогда я попыталась подойти с другой стороны и спросила, откуда у нас взялся комнатный лев, на что мама сказала, что подобрала его на улице.
Таким образом получалось, что дама в жабо приснилась мне, но я точно помню, что уже не спала…
2
Лев, изначально поселившись у нас, уже не был львенком, теперь же и вовсе вымахав в бультерьера, вызывал восторженные возгласы «смотрите, как настоящий!»
Нашего Льва это немного даже обижало. Можно подумать, что комнатные львы — игрушечные. Глупости какие!
3
Моим учителем рисования был Ри. Если считать язык дельфина, тогда я знаю даже шесть языков. Но учить его не надо, поэтому даже не знаю, могу ли я сказать «знаю шесть языков», если знание мной дельфиньего языка — заслуга не моя, а Ри. Он просто транслирует мне свои мысли и улавливает мои, и хоть и отвечает на ином, совсем не похожим на человеческие, языке, мы отлично понимаем друг друга. Почему дельфины отказываются общаться со всеми, для меня загадка. Думаю, Ри знает ответ, но почему-то молчит.
4
Ри вообще гораздо умнее меня. И мамы. И даже папы.
Я никогда не видела своего папы, потому что он служит в каких-то сверхсекретных войсках, может быть, в колонии на какой-то другой планете — детям не положено знать такие вещи.
Но я знаю и даже чувствую, что однажды мы встретимся, интуиция никогда не обманывает меня.
Однажды я рассказала о своем предчувствии Ри, и оказалось, что в его жизни происходит нечто подобное, только его разлучили с любимой, и от нее почему-то давно не доходит ультразвуков.
Ри вздохнул и всколыхнул хвостом поверхность бассейна, где проходили наши уроки, и тут же строго попросил изобразить мяч.
Мяч получился похожим на грушу, и это несправедливо, что все люди и дельфины мира не могут рисовать так, как Ри. Но я твердо решила написать картину «Дама с комнатным львом».
5
Лев лишь слегка вильнул хвостом, но по-моему очень обрадовался, узнав, что его будут писать с натуры.
Ри же был чем-то обеспокоен и метался вокруг мольберта.
— Начнем со льва, — усадила я златогривого натурщика на край бассейна и обмакнула кисть в золотую краску.
Лев получился похожим на пуделя. Впрочем, сам натурщик остался доволен. Хуже обстояло дело с дамой…
Сначала я нарисовала жабо, потом опустила кисть в серую краску. Хотела добавить немного зеленого, чтобы получился землистый оттенок, но, увидев лицо, в смысле, мордочку Ри, чуть не уронила кисть в бассейн.
— Это она! — сверлил мне мозг ультразвук. — Она украла у меня Катаржину.
Я ощущала боль Ри как свою собственную. Лев, уловив мое настроение, понуро опустил голову, и я слегка потрепала его. Он ни в чем не виноват. Кошки, и львы в том числе, очень тонко, почти как дельфины, чувствуют настроение других и даже немного читают мысли.
И я, и Ри знали, КТО поможет нам найти Катаржину, но Лев упорно мотал головой. Как и мама, он не помнил даму в белом жабо, и стоял на своем даже тогда, когда я показала ему картину. Наверное, просто я очень плохой художник!
6
«Напиши ее портрет», — предложил мне на следующем уроке Ри.
Я снова потянулась к серой краске, но дельфин сказал: «Нет, не лицо». И я поняла, о каком портрете говорит Ри.
Жабо на нем было солнцем — золотым, а не белым, а цвет глаз стал целым морем, точнее, заливом, в котором жили дельфины.
Дельфинов было много, целая армия, и их ультразвук был цвета металлик — не лазурным, как у Ри.
— Кто они? — испугалась я.
— Продолжай! — нетерпеливо ударил хвостом по воде Ри, вероятно, узнав в разводах… Катаржину — такой сосредоточенной стала вдруг его мордочка, но я, уловив в красках смысл, уже не могла продолжать…
— Они — боевые дельфины, — ушел под воду Ри.
— Она — их вербовщица, — догадалась я и снова потрепала по гриве льва. — Может, Анжелика что-то знает…
Анжелика -дельфинотерапевт и ученый-дельфинолог, девушка необыкновенной красоты с огромными зелено-голубыми глазами.
По четвергам она вместе с дельфинами проводит занятия с больными дельфинами в этом бассейне. К сожалению, она ничем не смогла нам помочь.
7
… А ведь все могло бы закончиться гораздо быстрее, если бы, выйдя из дома выгулять комнатного льва, я невзначай прихватила бы с собой видеофон или надела идентификационный браслет. Но Лев нетерпеливо скребся в дверь и жалостливо смотрел на меня — так что было не до мелочей. (Теперь-то я понимаю, что всегда имела в виду мама, утверждая что мелочей в жизни в принципе нет и быть не может). С другой стороны, если бы все закончилось быстрее, я бы никогда… Но не буду забегать вперед.
В этом . да, уже можно сказать октябре в нашем краю сирень цветет особенно пышно — и лиловая, и белая, и сиреневый аромат дерзко смешивается с запахом антоновских яблок.
На утренней прогулке мой Лев вел себя как-то странно, и мне даже показалось, что, как Ри, пытался транслировать мне какую-то мысль…
Я ничего не смогла разобрать, но позволила льву идти, куда он хочет, и получалось так, что не я веду льва, а лев ведет меня на поводке, хоть ошейник был, конечно, на нем.
Миновав хвойный лесок, мы оказались у залива, и я отчетливо услышала голос «Садись в лодку».
Полный абсурд! Никакой лодки не было поблизости, но Лев потянул меня в камыши и там, действительно, покачивался на волнах какой-то старый катер.
Наверное, мне стоит серьезно подумать о том, чтобы связать свою жизнь с морем. Во всяком случае где-то с пятой попытки мне удалось найти ту самую кнопку, которая и привела весь механизм в движение.
И мы понеслись по волнам, а потом я решила, что море — совершенно не мое, потому что этот противный катер совершенно не слушался меня, и я боялась не столько утонуть, сколько того, как будет ругаться и, может быть, даже хуже того, плакать мама, когда узнает, что я пошла на поводу у льва и какого-то незнакомого дельфина…
Когда мотор наконец заглох, мы со Львом оказались в такой недосягаемости от берега, что я заплакала.
«Я здесь», — услышала я тот же голос.
— Кто ты? — продолжала я всхлипывать.
— Катаржина, — ответил дельфин.
8
Я все еще не могла поверить счастью Ри. Катаржина! А, может, это была совсем другая Катаржина…
— Нет, я та Катаржина… — ответила дельфин на мои сомнения.
— Но как ты нашлась?
— Я увидела вспышку звука — золотую, а потом дельфиньи-синюю. Там, где начиналась волна, были ты, Лев и Ри. А потом все погасло.
— Потому что включилась логика, — объяснила я. — Лев поймал твои сигналы и привел меня к заливу.
Лев был очень горд, что понимает язык дельфина лучше меня, ему вообще свойственно чувство превосходства; оно часто гипертрофировано у комнатных львов.
Да, наш катер теперь толкала Катаржина. Ей было тяжело, но мы ничем не могли ей помочь, а только другие дельфины, которые, впрочем, не заставили себя долго ждать.
— Надо скорее возвращаться.
— Пока никто ничего не заметил.
— А что же делать с девочкой и львом?
— Зачем ты их сюда позвала? — наперебой волновались дельфины.
Катаржина таинственно молчала.
В отличие от комнатных львов дельфины никогда не принимают нарочно таинственный и величественный вид. У них это всегда получается исподволь.
— Извините, — начала я несмело, рискуя задать бестактный вопрос. — Никак не могу разобрать, ваш ультразвук металлический или лазурный, как у Ри.
— Ри… — издала что-то наподобие всхлипа Катаржина и вдруг радостно взвилась над водой. — Ри! Я слышу Ри! Он зовет меня в залив, чтобы какая-то… не могу разобрать… Анжелика принесла меня к нему в бассейн, где мы вместе будем учить детей рисовать и лечить — по четвергам, а потом, через год, нас отпустят в море… Но я… я не могу сейчас повернуть назад…
— Как же… отпустят они… через год… ты, правда, веришь в это? — стал явно металлическим ультразвук дельфина, плывшего чуть позади Катаржины.
— Лазурный, — невозмутимо ответила Катаржина, — иначе мне никогда бы не услышать голоса Ри.
— Ри! Снова Ри! — продолжать дребезжать тот же дельфин.
— Мирри, неужели ты хочешь навсегда остаться боевым дельфином? Неужели это то, ради чего мы пришли в океан?
— Да… Нет… — растерялся Мирри. — Варга говорит, что убить врага — не зло, а добро.
— «Варга говорит», — передразнила Катаржина. — Варга много чего говорит. Еще вчера я и сама верила ей, пока не увидела солнце…
— Нарисованное солнце, — ехидно уточнил Мирри.
— Не важно! И девочка, и лев, и Ри настоящие.
— Снова Ри! — злобно ударил хвостом по воде Мирри.
— Мирри, — миролюбиво вмешался другой дельфин. — Прости, но ревность — чувство, недостойное дельфина, оно мешает нам плыть к нашей Великой Цели. Дельфины не должны убивать. Когда дельфины станут убийцами, ничто не остановит зло на земле. Не забывай, что мы, дельфины, стражи мира.
— Давно ли ты сам вспомнил об этом? — все еще сердился Мирри, и все же сдался. — Ты прав, Лоэ. Прости меня, Катаржина.
Катаржина протянула ему плавник в знак дружбы и предложила мне перебраться к ней на спину, а льву охотно подставил спину Мирри. Так плыть было гораздо быстрее и удобнее, пока внезапно не поднялся ветер…
— Я предупреждал, что вечером будет шторм, — запаниковал Мирри.
Остальные дельфины помрачнели, но молчали.
— Зачем мы вообще плывем обратно в колонию? — продолжал Мирри. — Варга снова убедит нас служить злу.
— Там остались наши братья и… — Катаржина замолчала и не издавала больше ни звука, пока нас не стало подбрасывать на волнах так, что американские горки не шли ни в какое сравнение с теми виражами, какие ожидали нас. — Остров… — прислушалась к разбушевавшейся стихии Катаржина. — Где-то здесь должен быть остров.
9
Остров, похоже, сплошь состоял из скал, но на нем вполне можно было переждать шторм. Мы со Львом дрожали, пытаясь согреть друг друга, в каменистой пещере, в то время, как дельфины укрылись в подводной пещере у подножия скал.
Несмотря на холод и множество волнений бесконечного этого дня, мне все же удалось уснуть.
Мне снился наш дом, и мама искала меня, заглядывала под кровать, а я знала, что сплю в это время в какой-то пещере на острове, и мне было стыдно, что мама волнуется за меня и, может быть, меня уже ищет полиция. Но потом вдруг стало спокойно. В моем сне появился Ри, разумеется, с мольбертом и палитрой. Он рисовал какой-то портрет.
— Кто это, Ри? — пыталась я выглянуть из-за его спины, но он закрывал от меня то, на что мне так хотелось взглянуть.
Я открыла глаза, так и не узнав, кого изобразил Ри.
Льва рядом не было, и это сразу насторожило меня.
Шторм уже утих, и над водой показались носы дельфинов.
— Лев! — позвала я.
— Ррррр… — раздалось со всех сторон.
Не комнатные, а огромные черные львы наступали со всех сторон. Может быть, они были и не такими уж огромными, как мне показалось тогда — обычные черные львы, да и наступали они не со всех сторон, так как с одной стороны были океан и дельфины. Но я не могла уплыть с ними и оставить льва, простите за тавтологию, на растерзание львам.
И все же разумнее всего было бежать к морю. Тогда все дикие львы ринутся за мной и оставят в покое моего комнатного льва, а потом вместе с Катаржиной мы что-нибудь придумаем, ведь она куда умнее меня…
Нет, честно говоря, все это я уже подумала после, а тогда мне просто было страшно, но я все сделала правильно.
Львы ринулись к воде — туда, где меня поджидали Катаржина с друзьями.
Черногривые, конечно, не собирались так просто отступать, на то они и львы, и, рыча, двинулись за нами.
Эти хищники тоже умеют плавать, но, конечно, не так, как дельфины.
И вовсе не так, как дельфины, умны — и все же довольно хитры. Сообразили повернуть все же назад на свой остров, иначе, вконец озверев от ярости, выбились бы из сил на глубине. Хотя не уверена, что мои новые друзья-дельфины не ринулись бы их спасать. Уж такие они, дельфины…
Вынужденный мой расчет как-никак, но все же оправдался.
Львы достигли скалистого берега вконец обессиленные и, воспользовавшись этим и немного, к тому ж, осмелев, я отправилась на поиски моего бедного львишки.
10
К счастью, больше черных львов нигде вокруг не наблюдалось, но я ступала тихо, стараясь не привлекать к себе внимания. Мало ли кто еще мог появиться из-за этих неведомых скал.
— Направо! — услышала я голос. Катаржина посылала мне сигнал, от которого стало спокойнее на душе.
«Остановись». «Направо».
«Назад, назад», — настойчиво запульсировал вдруг ультразвук.
«Прямо, прямо», — перебил его другой голос, и я ему поверила прежде, чем узнала знакомые дребезжащие интонации.
Голос Мирри привел меня прямо в логово черных львов. И теперь они обступили меня, уже без преувеличения, со всех четырех сторон, готовясь сожрать.
С силой зажмурив глаза, я пронзительно закричала.
Почему-то острые зубы не спешили вонзаться в мою нежную и, очевидно, вкусную для диких львов плоть. Только руки моей коснулось что-то мягкое, пушистое и теплое.
Когда я осторожно приоткрыла глаза, черные хищники все так же стояли, ощетинившись, но не двигаясь с места, а возле меня сидел мой любимый комнатный лев. Остальные львы смотрели на него с почтением.
Мой левушка тихонько рыкнул, и этого хватило, чтобы черные живоглоты, поджав хвосты, разбрелись по острову. Вот что значит характер, а я-то водила его по городу на поводке.
Мой спаситель потерся мне о ноги, и я не сразу поняла, что он хочет, чтобы я сняла с него ошейник.
Я немедленно исполнила его просьбу, но все же спросила:
— А как же мама? Ведь она очень любит тебя, и будет скучать.
Прибывший на дельфине новоявленный вожак черных львов насупил брови и понуро опустил голову и тут же решительно помотал ею, видимо, вспомнив, что он никакой не рыжий кот и уж тем более не пудель с давно немодной стрижкой, как в далеком двадцать первом веке, каким я изобразила его в бассейне.
Настаивать было бесполезно и даже жестоко. Природа взяла власть над генной инженерией — создание с кодом льва, пусть даже и модифицированное под собаку, отпустило на волю свою силу.
Мой бывший комнатный лев проводил меня до края воды, где уже начали понемногу приходить в себя его черные собратья.
Взобравшись на Катаржину, я помахала рукой златогривому.
Прощай, мой милый Лев. Будь счастлив. Прощай, львиный остров!
11
Мы плыли и плыли. Мирри теперь все время молчал и совсем не смотрел в мою сторону.
Я чувствовала, что ему очень стыдно передо мной и перед остальными дельфинами и мне было даже немного жаль его. Именно немного. Потому что (да!) я была зла на него. В отличие от остальных дельфинов я способна испытывать это чувство, и в этом мы с Мирри похожи…
12
… Я не знаю, как выглядит самое мрачное место на земле, но если бы Ри попросил меня изобразить таковое, я зачерпнула бы на кисть побольше черной краски и отрывистыми мазками набросала бы ту колючую проволоку, которая, казалось, пронизала весь океан, до самого дна…
Но дельфинам отлично известно, что у дна нет дна, и никакие датчики, которым, даже самым современным, далеко до свойств природного ультразвука… да, да… никакие датчики не помешали дельфинам сделать углубление, через которое могла уплыть на волю целая армия дельфинов. Но если с ними все понятно, то я не могла так долго не дышать…
Но Катаржина знала, что делает.
Мы с ней оставались на ее поверхности и, как и следовало ожидать, нас заметили люди…
13
. Люди ли они… Не берусь утверждать наверняка. Иногда их довольно сложно отличить даже внешне от новейших образцов робототехники, но во всяком случае для меня никогда не составляло труда безошибочно отличить человека от робота.
К тому же, если раньше людей и роботов можно было без труда различить хотя бы… да, по именам. у людей они обычно были более напевны, что ли, то теперь человекоподобным машинам нередко дают такие имена как Валькирия и какой-нибудь Леомакс.
Меня же, например, зовут РЭВ-49 (в честь новооткрытой планеты – колонии избранных землян) — не слишком поэтично, но вполне узнаваемо.
Какая бы гуманная программа не была заложена в искусственный мозг, машины не способны испытывать такие чувства как любовь, доброта, равно как страх или боль. В этом их слабая и сильная сторона — так я считала, пока не узнала Варгу — женщину, по сравнению с которой любой из роботов убийц мог показаться сентиментальнейшим, хоть и рукотворным созданием.
Мне было странно представить, что когда-то эта женщина тоже была девочкой, ребенком, таким же, как и я, иначе в ней осталось бы хоть что-то человеческое.
Женщина должна быть мамой или дельфинологом, как Анжелика, а лучше то и другое вместе.
Иначе она может выбрать неправильный путь и стать, например, вербовщиком дельфинов, как Варга.
Но о Варге я расскажу чуть-чуть позднее, а пока нас с Катаржиной высветил лазерный луч одного из прожекторов, и люди (или это все же были роботы) окружили нас, как те хищники на острове, где остался мой друг — вожак черных львов.
Возможно, Варга и узнала бы меня, будь со мной лев — довольно экзотический питомец, которого она когда-то нам подарила. Но так она просто скользнула мимо меня своим взглядом-скальпелем, от которого хочется спрятаться как можно дальше.
14
Да, люди… или роботы вели меня по длинному запутанному лабиринту к приоткрытой двери, из-за которой доносились голоса, и женский, как обнаружилось чуть позже, был как раз голосом Варги.
— Дельфины? Ты хочешь убедить в своей правоте дельфинов?
— Но, Бруно, ты же знаешь, что я права.
— Даже если ты сто тысяч раз права, Варга, дельфины — самые упрямые существа во всей галлактике…
— Но наша идея простирается далеко за пределы нашей галлактики… Да… Дельфинов нельзя заставить. Они не поддаются нейропрограммированию, но дельфинов можно убедить и, согласись, мы уже достигли немалых результатов в этом направлении.
— Ох, не знаю, не знаю, Варга, можно ли считать долгосрочным результатом то, чего нам удалось добиться с таким трудом. А кто-то вообще считает, что мы не на том еще витке развития цивилизации, чтобы управлять дельфинами.
— Подобную глупость мог сказать только капитан Эмох. А вот и он сам, — Варга удостоила взглядом только одного из нас, высокого широкоплечего мужчину. — Мы как раз говорили о вас.
— Надеюсь, что-то хорошее.
— Варга цитировала вас.
— Даже так? Польщен чрезвычайно. Скажу вам больше, мы никогда не будем на том витке цивилизации. Дельфины всегда будут опережать нас на несколько витков.
— Из вас получился бы прекрасный адвокат дельфинов, капитан, — ехидно заметила Варга.
— Я подумаю над вашим предложением.
— Подслушивать — не самое достойное занятие, — продолжала Варга с той же интонацией.
— Вы так громко кричали, что вас могли услышать и на РЭВ-49.
— Вы всегда с каким-то пренебрежительным оттенком произносите название этой планеты, что в корне противоречит нашей миссии, — стал раздраженным голос Варги.
— Что здесь делает ребенок? — обратили, наконец, на меня внимание.
Мне очень хотелось узнать, в чем и как собираются убедить дельфинов и при чем здесь далекие галлактики, но те двое всем своим видом дали понять, что меня это не касается.
Они начали что-то торопливо искать в Базе.
— Странно. Фотоиндификатор ничего не показывает. Как такое возможно в наше время? Не с другой планеты же она упала? – удивилась Варга, и я поняла, что в Базе искали меня.
— Как бы то ни было, ребенку здесь не место.
— Предлагаете утопить ее? — усмехнулся Эмох . Мне же было совсем не до веселья.
— Не исключено.
— Исключено, дорогая Варга, исключено, — приблизился к ней вплотную Эмох. — И если в вас, генерал, не осталось ничего человеческого, подумайте хотя бы о том, какое впечатление на дельфинов может произвести ваш поступок! Они спасли ребенка, а вы грозитесь его уничтожить. Они разуверятся в нас и… и хвостом не пошевельнут, чтобы спасти РЭВ-49. Это будет восстание дельфинов.
— Прекратите, прекратите! — замахала руками Варга. — Вы умеете найти болевую точку.
— Обычно эта точка — совесть. Вы слишком категоричны в своих решениях, дорогая Варга. Даже в ребенке видите шпиона…
— Не называйте меня «дорогая», милый капитан Эмох.
— Вы мстительны, генерал.
— Может, мне ее еще удочерить?
— А что, вам было бы к лицу материнство… чуть снова не сказал «дорогая».
— И правильно сделали, уважаемый. Там, где материнский инстинкт, нет места политике.
— Вы снова чересчур категоричны.
— Это всего лишь ваше частное мнение.
— Пусть так, но ребенок нам никак не помешает. Малышка попала в беду, и дельфины спасли ее — они всегда спасают. Жаль что все чаще здесь синонимом слова «спасать» становится «убивать».
— Хорошо, пусть девчонкой занимается Катаржина.
15
Катаржина — самый удивительный дельфин, которого я когда-либо встречала. Не удивительно, что Ри по уши влюбился в нее.
Бывает так, познакомишься с человеком или дельфином и сразу или не сразу — не так важно — чувствуешь, что тебя ждет приятный сюрприз и, может, даже, не один. Какое-то предвкушение спрятано в их взглядах, улыбке, и им легко заразиться, как гриппом в ноябре.
Катаржина заразила меня предвкушением.
Дельфины вообще часто что-то предвкушают. Предвкушают рассвет, предвкушают закат, и солнце как бы всходит и заходит для них чуточку раньше. Сначала в их предвкушении, а потом на самом деле. Иногда мне кажется, оно и совершает свой привычный круг только благодаря предвкушению дельфинов.
Когда я была маленькая, я любила смотреть, как на горизонте играют дельфины. Однажды они приплыли специально поздравить меня с Днем Рождения. Это было ровно год, два месяца, три дня и пять часов назад, если не брать в расчет дробные временные единицы.
А потом вдруг дельфины куда-то исчезли…
16
Мое имя произносят здесь так часто, что я постоянно вздрагиваю, думая, что окликают меня. На самом деле моя всесторонне развитая личность интересует окружающих вовсе не в той мере, как мне сначала показалось. Просто здесь постоянно говорят о моей тезке — планете и на людском, и на дельфиньем языках. Может даже показаться, что все они живут на той планете, но никак не
на Земле — мысли их, во всяком случае, все время там — с тех самых пор, как нашу планету ожидала неминуемая гибель. Так во всяком случае считали лучшие из землян.
Но не все подвластно человеческому уму. Комета не столкнулась с Землей, а лишь осыпала ее небывалым по своей красоте метеоритным дождем, в то время как предусмотрительный «золотой миллион» уже вовсю обживал колонию на РЭВ-49. И поскольку условия на Земле гораздо более благоприятны для жизнедеятельности человека, золотой миллион, конечно, вознамерился вернуться на малую родину. Но идея уничтожить все прочее на земле за небольшим числом избранных разрослась до идеи межпланетной войны.
И если сверхновые оружия вместе с людьми уничтожат и всю живую и неживую природу, то ультразвук обладает мощнейшей как созидательной, так и разрушительной силой и при этом ничуть не нарушает экологию окружающей среды. А источник этого ультразвука, который мог бы уничтожить человечество, – самые мудрые, добрые и справедливые создания во Вселенной. Дельфины.
17
Стать людям хоть немного подобным дельфинам помогают костюмы, разработанные специально для подводной колонии. Роботам-дельфинам в них нужды нет. Их внешняя форма неотличима от тела настоящего дельфина, и объем памяти сопоставим с дельфиньей, но свойства разума дельфина несравненно выше искусственного интеллекта, как я уже говорила.
18
— Если лучшая часть человечества оказалась в беде, должны ли ее спасти дельфины?
С этого вопроса, иногда из других словесно-звуковых составляющих, но всегда с тем же смыслом начиналась обычно мозговая разминка.
Человек задал бы вопрос: «Кто эта лучшая часть, отношусь ли я к ней, и если нет, то почему, собственно говоря, я должен… и так далее».
Дельфины никогда не строят подобных мыслесхем. Импульс сразу попадает в звено эмоционально-логической цепочки «как я могу их спасти?»
Спасать — один из инстинктов дельфина
А вот слово «враг», напротив, им совсем непонятно. В крайнем случае они дадут ему определение «это тот, кого не нужно спасать».
Долгое время люди и даже роботы не верили, что такие крайне миролюбивые создания как дельфины могут выступать разрушительной силой в межпланетной войне.
К тому же, спасать гораздо проще тех, кто на Земле. Лететь дельфинам в космолетах — абсурд? Абсурд! Значит, спасать нужно здесь. И пусть пока непонятно, как, очевидно одно — только ультразвук дельфина может уничтожить большую и худшую часть человечества, то есть нас, землян, кроме, разумеется, Варги и ее приближенных.
19
Наверное я знаю о дельфинах все, что только может знать о дельфинах девочка пяти лет по имени РЭВ-49.
Дельфины крайне любопытны, как трехлетние малыши. Занять их не составляет труда. Будут слушать и слушать, подняв улыбчивые мордочки. Вообще дельфины, за исключением, конечно, касаток, крайне дружелюбны к людям. И все, кроме, пожалуй, черных дельфинов, тяжело переносят неволю.
Да, я забыла сказать, что Ри и Катаржина – черные дельфины. Уже не раз случалось в истории, когда эти загадочные и ранимые создания, вконец одержимые идеей спасать людей, выбрасывались на берег, забывая о том, что не могут ходить по земле и дышать воздухом над водой. И… погибают, если люди не спасают их…
Иногда мне кажется, что жизнь на земле была бы гораздо лучше, если бы на ней было меньше людей и больше дельфинов. С дельфинами понятно. А чтобы меньше было людей. Их. Надо?? Уничтожить. И кто останется. Тот, кто вернется на землю с РЭВ-49. Золотой миллион. От этого открытия у меня перехватило дыхание. Уроки Варги не прошли бесследно. Она и ее единомышленники открыли мне истину. Спасибо, Варга! Спасибо.
20
Да, на той планете ждут возвращения на Землю самые лучшие, самые добрые и смелые представители человечества и наверняка среди них мой отец.
— Нет, — пронзило меня ультразвуком. – Он здесь…
Я обернулась и увидела Катаржину.
Она оживленно била хвостом, что обычно означало: во времени и пространстве сошлись какие-то сигналы, которые двое людей или дельфинов посылают друг другу, иногда даже не догадываясь об этом.
— Твой отец… Он тоже думает о тебе. Он здесь, в колонии боевых дельфинов. Плыви за мной…
Ходы, которые ведут нас к папе, похожи на причудливо изогнутый аквариум. Внутри вода и водоросли и рыбки, но почему-то лабиринт отделен от мирового океана невидимым, но прочным стеклом. Мне одной никогда бы не найти…
Почему-то мы, люди, знаем космос гораздо лучше, чем наш Земной океан, и это, согласитесь, даже странно…
Иногда океан дружелюбен, а иногда…
Никогда еще не встречала столько красивых рыб сразу – желтых, изумрудных и даже серебристых, как наши подводные костюмы. А морские кони всегда рисуют веселый смайлик на моем лице – они и впрямь похожи на коней, но только шахматных.
Да, рыб и морских коней я очень даже люблю, а вот встреча с акулой была не из приятных…
Она была огромная, зубастая и белая…
От страха я зажмурила глаза, а когда открыла, со всех сторон меня окружали дельфины. Так я плыла и плыла, окруженная дельфинами, и акуле, недовольной таким поворотом событий, пришлось отступить в один из ходов, который, к счастью, был нам не нужен.
— Мы плывет в неправильном направлении, — начинает вдруг мутить вокруг себя воду Мирри.
— Я четко слышу ультразвук, — непреклонна Катаржина.
— Я тоже слышу ультразвук, — настойчив и Мирри, и я понимаю, что он хочет стать вожаком дельфиньей стаи, а когда подобное происходит противоестественно, как сейчас, то может закончиться очень плохо…
— Я слышу ультразвук человеческой самки, она потеряла своего самца, а детеныш их в океане, но оба они не знают об этом.
— Это моя мама! – догадываюсь я.
— Да! – обрадован Мирри. – Плывем скорее к ней!
— Нет, нельзя, нельзя, — пытается образумить нас Катаржина.
— Мы должны ее спасти, даже если для этого нам придется, как люди, выйти на берег!
— На берег! — подхватили дельфины и выстроились за Мирри.
Катаржина еще немного колеблется, но все же пристраивается за остальными.
— Спасите меня. – кричу я первое, что приходит мне в голову, и дельфины мгновенно разворачиваются ко мне, забывая о моей маме. Я перевожу дух, а дельфины смотрят на меня с благодарностью, понимая, что я только что предотвратила их безумный и бессмысленный порыв спасать немедленно – там, где требуются время, терпение и немного смекалки…
Но вообще-то иногда этот их инстинкт сначала спасать, а потом думать, очень даже кстати. Наверное, потому, что в океане много не только красот, но и неожиданностей.
Постепенно кто куда уплыли и дельфины, и снова мы с Катаржиной среди звезд, конечно же, морских, хотя иногда мне кажется, они заодно со всеми Небесными.
Там безмятежность может длиться целую Вечность, а здесь, на суше ли, под водой обязательно да вторгнется в умиротворенность какое-нибудь «вдруг».
Да, мы плыли среди, звезд и вдруг толщу воды пронзил огромный острый меч, едва не вонзившийся в Катаржину, принадлежащий, несомненно, какому-нибудь морскому чудовищу.
Я вскрикнула, наверное, даже раньше, чем успела об этом подумать, но представила его во всей чудовищной красе – похожего на носорога огромного морского дракона.
— Ребенок под водой? – послало мне удивленный ультразвук чудовище.
Вряд ли для монстра, намеревавшегося сожрать меня через секунду, имело бы какое-то значение, как меня зовут, ведь под водой я и впрямь штучный экземпляр – даже в меню меня не впишешь.
— Не бойся, это единорог. Он дружелюбен и мил, — успокоила Катаржина.
— Да, я весьма обаятелен, — слегка смутился Единорог.
— Значит, вы тоже дельфин?- удивилась я.
И я еще считала, что знаю о дельфинах все…
Кто как не я мечтал однажды встретиться с единорогом, правда, не думала, что это произойдет под водой.
— Вообще-то я это я, но люди, которые работают под водой, причисляют меня к дельфинам, — поводил рогом мой новый друг.
— Меня зовут РЭВ-49, — запоздало представилась я. — И я ищу здесь…
— Отца, — каким-то образом прочел мои мысли Единорог, прежде, чем я успела подумать.
— Но что-то ультразвук стал почти неуловим, — забеспокоилась Катаржина.
— Это потому что у тебя нет сверхчувствительного рога. – Единорог понял, что сказал бестактность и снова смутился.
К счастью, Катаржина ничуть не обиделась.
— Тогда веди нас! – скомандовала она, и Единорог радостно поспешил исполнить приказание.
Мы едва успевали за ним. Он и впрямь довольно мил и весьма обаятелен. При этом дружелюбен, как истинный дельфин… И я еще говорила, что знаю о дельфинах все…
21
Когда, наконец, оказываются позади все «вдруг», наступает «наконец». И этот «наконец» наконец наступил…
Наконец мы добрались до подводной лаборатории, где постоянно держали связь с РЭВ-49 самые умные люди нашей планеты.
Внутри ее и не было почти ничего, кроме экранов планшетов – даже стены и те были прозрачны и практически невидимы.
За одним из планшетов работал мой отец. Не знаю, как, но я сразу почувствовала его, как будто мы и не расставались тогда, когда появилась эта мерзкая Варка с милейшим ручным львом.
Достаточно одного взгляда, чтобы понять – эти схемы и есть главный смысл жизни моего отца, ее просто-напросто нет без этих схем.
Все эти точки, прямые – та высшая геометрия, которую не постигают ни в школах, ни в универстетах.
Эти точки – звезды и планеты, если смотреть на них с другой условной точки, например, на планете Земля.
— Папа! – я хочу закричать, но почему-то выходит шепот, похожий на шипение.
Наконец, меня замечают и даже узнают.
Сосредоточенное выражение лица моего отца сменяется счастливым, и я вдруг понимаю, что есть что-то поважнее прямых и условных точек, даже если эти точки – сверхмощные звезды.
Всего лишь несколько шагов отделяют меня от отца, всего лишь несколько секунд, но касатки успели вклиниться между нами, разбив время-пространство на условные отрезки.
«Рэвви. » — слышу я отчаяние в голосе отца. И в этом «Рэвви» я слышу и понимаю все: как ему трудно и одиноко без нас с мамой, как ему хочется покинуть океан и вернуться на Землю.
И за те несколько секунд, в которые вклинились касатки, несомненно, присланные Варгой, можно было бы изменить вектор, связующий Землю и РЭВ-49, я имею в виду свою тезку-планету. Но теперь… теперь, кажется, ничего не исправить. Только крик Караржины и чрево саркафага, как кит, проглотившего меня. Выхода нет. Я не знаю, что со мной сделает Варга, но в том, что она придумает что-то ужасное, у меня нет ни малейших сомнений…
22
Думать об этом совсем не хотелось, и я думала о маме, папе, которого все же нашла, о Катаржине и моем учителе рисования Ри, о милом комнатном льве, который обрел свободу. Вспоминает ли он, как я когда-то рисовала его портрет в бассейне, где похожая на космическую фею Анж лечила вместе с дельфинами больных детей. Мне даже показалось, что я слышу ее голос. Я и впрямь слышала ее голос, но это был ее и в то же время совсем уже другой голос, чем-то похожий на голос Варги…
— Еще один дельфин, — холодно произнесла Анжелика. — Творческий коэффициент, эмоциональный интеллект, IQ – все показатели зашкаливают, и если придать им обратный импульс, получите первоклассного боевого дельфина.
— Хорошо, — ответила Варга. Сначала надо точно измерить показатели.
— Вообще-то он учил детей…
— Детей у нас нет, — солгала Варга. — Точнее, скоро не будет, но это не важно.
— Очень жаль, — ответила Энж. — Можно, конечно, заменить детей дельфинами, но в таком случае возможны миллионные… совсем незначительные… погрешности в показаниях.
Что-то тихо электронно пискнуло, и дверь моего саркофага отодвинулась в сторону.
— Совсем незначительные, говорите? — увидела я, как сузились и без того узкие глаза Варги. — Что вы знаете о миллионных погрешностях, дорогая?
— Не так много, как вы, — согласилась Анжелика, и Варга, кажется, была вполне удовлетворена ответом.
К счастью, мое лицо и тело почти полностью скрывали костюм и маска, но Ри, конечно, все равно меня узнал. Значит, Энж и Варга заодно…
— Как тебя зовут? – спросила меня сообщница Варги.
— Меня назвали в честь одной из планет, но произносится мое имя довольно сложно…
— Ладно, оставим сантименты, — махнула рукой Энж и открыла большой чемодан, в котором находились знакомые мне мольберт, кисти и краски.
— Выпускайте дельфина, — коротко приказала двум незамысловатым роботам-близняшкам, доставившим в колонию контейнер с моим учителем рисования.
— На чем мы остановились? — подмигнул мне Ри.
— На боевых дельфинах, — послала я мысль в ответ.
— Так как, ты говоришь, называется та планета, в честь которой тебя назвали? – строго спросила Энж.
— РЭВ-49, — выдохнула я, стараясь оставаться спокойной.
— Как же, интересно, зовут тебя дома? — продолжала допытываться Анжелика.
Я хотела солгать, но дельфины разучили меня посылать искаженные сигналы во Вселенную, и мне ничего не оставалось, как сознаться.
— Ревви.
— Ревви, — озадаченно повторила Анжелика. — Довольно редкое имя.
— Хорошо, если ты РЭВ-49, значит именно это вы с Ри и будете сейчас рисовать.
— Что? — не сразу поняла я.
— Планету, в честь которой тебя назвали.
— Планету? — удивилась Варга.
— Да-да, — беззаботно ответила Энж и извлекла из своего чемодана датчик для замера интеллектуальных показателей дельфина.
РЭВ-49… На той планете холодно и страшно. Там не было дельфинов и в принципе быть не могло, ведь там почти что нет воды. И воздуха тоже нет.
Истина ультразвуком проникла в память дельфинов. Их древнейшую подводную цивилизацию используют люди в своей межгаллактической войне.
— Уничтожь ее, уничтожь, — отчетливо услышала я голос Мирри, и я бы согласилась с ним, но сотни, тысячи других ультразвуков слились в единое «Спаси!».
— Нарисуй им солнце, — подсказал мне Ри.
— Солнце! Солнце! – подхватили все остальные дельфины Земли, и пока я его рисовала, где-то вспышка света заставила потесниться космическую мглу – рождалась еще одна сверхновая звезда.
23
Мой отец и другие сотрудники лаборатории и, конечно, боевые дельфины, выполнили свою миссию. Они спасли РЭВ-49 и, к счастью, обошлось без межгаллактической войны. Никто из жителей моей тезки-планеты не хотел покидать свой ставший прекрасным новым дом, а папа мог теперь вернуться в наш дом.
И Варга тоже вернулась домой. Дельфины простили ее, и я… да, я тоже простила ее, ведь в конечном итоге мы спасли две прекрасные планеты от межгалактической войны, хотя, конечно, только самые совершенные из дельфинов могли бы догадаться об этом в тот момент, когда Варга и ее банда вербовала людей для своей будущей колонии боевых дельфинов. Неизвестные угрожали своим жертвам, что жестоко расправятся с их семьями, если они не согласятся служить какое-то время на благо науки за щедрое вознаграждение.
Но отец прекрасно понимал, что оно не заменит нам его самого.
— Кто позаботится о моих жене и дочери в мое отсутствие? – спросил он Варгу.
— Их будет охранять генетически модифицированный комнатный лев, — предложила она выход. — Я лично доставлю его в дом.
Такой компромисс совсем не устраивали моего отца, но неожиданно он услышал красивый низкий женский голос, похожий на голос моей мамы «Соглашайся».
Отец кивнул, не сразу поняв, что получил в такой необычной форме ультразвуковой сигнал Катаржины.
Она определенно владела какой-то важной информацией, которую в любой момент психомодераторы колонии могли стереть из мегавместительной дельфиньей памяти.
24
Наконец-то мы дома… Теперь я могу, наконец, перенести свой дневник из долгосрочной памяти (но на всякий случай сохраню его и там) в блокнот.
Он моментально считывает мысли и даже создает иллюстрации, но, я не знаю, по каким признакам, только почему-то очень заметно, что созданы они искусственным разумом. Мой домашний лев похож на них на робота, а черные львы так и вовсе на роботов-убийц. Нет, иллюстрации должны создавать только люди или дельфины.
Где-то на далекой планете РЭВ – 49 шли дожди и цвели деревья, и никто, кроме первых дельфинов на ней, не догадывался, что изо дня в день над ними встает нарисованное Солнце.
Источник