Как еще называют восход солнца

По другим местам, более отлогим, обширные пространства покрыты белыми, но не яркими, а как будто матовыми, молочными пеленами: это дикая вишня в цвету. Вся степная птица, отпуганная пожаром, опять занимает свои места и поселяется в этом море зелени, весенних цветов, цветущих кустарников; со всех сторон слышны: не передаваемое словами чирканье стрепетов, заливные, звонкие трели кроншнепов, повсеместный горячий бой перепёлок, трещанье кречеток. На восходе солнца, когда ночной туман садится благодатною росою на землю, когда все запахи цветов и растений дышат сильнее, благовоннее, — невыразимо очаровательна прелесть весеннего утра в степи… Всё полно жизни, свежо, ярко, молодо и весело! Таковы степные места в Оренбургской губернии в продолжение мая…

Теперь дошла очередь и до луны. Посмотрите на неё в ясный вечер и заметьте её положение среди окружающих её звёзд; трудно видеть маленькие звёзды вблизи и потому лучше всего нужно пользоваться случаем, когда она находится близ какой-нибудь большой звезды. Затем спустя несколько часов наблюдайте её снова и даже, если нужно, и на следующий вечер; вы сейчас же заметите, что она занимает уже не то положение между звёздами, но что она подвинулась между ними значительно к востоку. Вы заметите, что каждый день она восходит позже и позже, на промежуток от нескольких минут до полутора часа, как это вы легко можете заметить, записывая восхождение её несколько дней сряду. Она как будто отстаёт от солнца до того, что наконец вместо того чтобы быть видимою при заходе солнца, она восходит только утром, как раз перед восходом солнца. Затем кажется, как будто солнце обгоняет её, проходит мимо неё и спустя несколько дней она снова бывает видима на западе как раз после захода солнца; но потом опять отстаёт от него и снова обгоняется им по-прежнему каждые 28 дней, совершенно таким же образом как на часах часовая стрелка отстаёт от минутной стрелки, которая каждый час снова догоняет и обгоняет её. [2]

Растение, известное под названием гитимал неуклонно следует за своим повелителем, даже когда из-за тумана его не видно. Акация раскрывает свои лепестки с его восходом и закрывает с заходом. То же делает египетский лотос и обычный подсолнух. Паслён проявляет то же самое пристрастие по отношению к луне.

Таково зрелище, освещаемое красноватым отблеском вечернего заката. Сгустившиеся облака горят красиво, но зловеще в таком зареве, какое еще долгие годы наблюдалось на небе после извержения Кракатау. На землю спускаются черные тени, которые скрывают в таинственном мраке проявления жизни, лишают все предметы их определенности, дают простор разным предчувствиям. Очертания теряются, все сливается в тумане. Миновал день, наступила ночь. Старики встречают ее со страхом, опасаясь, что не переживут ее. Только немногие молодые и сильные люди живут всеми нервами и фибрами своего существа и радуются предстоящему восходу солнца. Сны, наполняющие эти часы мрака до зари нового дня, у первых — печальные воспоминания, у вторых — высокомерные надежды, и формы, в которых они конкретно выражаются, и составляют художественное творчество нашего времени. [3]

РА был, вероятно, старейший из богов, которым поклонялись в Египте, и имя его восходит ко временам столь древним, что его значение неизвестно. Он всегда считался зримым образом Бога и богом этой земли, которому ежедневно приносились подношения и жертвы. Время начало существовать, когда при сотворении мира Ра появился над горизонтом в виде Солнца, и в древности жизнь человека сравнивалась с его ежедневным путем. Считалось, что Ра путешествовал по небесам в двух ладьях: с восхода солнца до полудня — в ладье АТЕТ или МАТЕТ, а с полудня до заката — в ладье СЕКТЕТ. Во время восхода на него нападал АПЕП, могучий «дракон» или змей — олицетворение зла и тьмы. С этим чудищем Ра сражался до тех пор, пока огненные дротики, которые он метал в тело Апепа, не опаляли и не сжигали змея. Демоны, сопровождавшие страшного врага, тоже уничтожались огнем, а их тела изрубались в куски. Эта история повторяется в легенде о битве Хора и Сета, и первоначально в обоих вариантах она представляла борьбу между светом и тьмой, происходившую ежедневно. Однако позднее, когда Осирис занял место Ра и Хор, олицетворявший божественную мощь, собирался отомстить за жестокое убийство своего отца и зло, причиненное ему, понятия справедливости и несправедливости, добра и зла, правды и неправды, относящиеся к области морали, были перенесены также на свет и тьму, то есть на Хора и Сета. [4]

Начинался рассвет… Из темноты стали выступать сопки, покрытые лесом, «Чертова скала» и кусты, склонившиеся над рекою. Все предвещало пасмурную погоду… Но вдруг неожиданно на востоке позади гор появилась багровая заря, окрасившая в пурпур хмурое небо. В этом золотисто-розовом сиянии отчетливо стал виден каждый куст и каждый сучок на дереве.
Я смотрел, как очарованный, на световую игру лучей восходящего солнца.
— Ну, старина, пора и нам соснуть часок, — обратился я к своему спутнику, но Дерсу уже спал, прислонившись к валежине, лежащей на земле около костра. [5]

Такой земли я не видал и не думал, что такие земли бывают.
На фоне красного восхода, сами окраплённые красным, стояли кактусы. Одни кактусы. Огромными ушами в бородавках вслушивался нопаль, любимый деликатес ослов. Длинными кухонными ножами, начинающимися из одного места, вырастал могей. По такой дороге я въехал в Мехико-сити. [6] :38

Тетрадка была невелика, но мальчик успел нарисовать в ней все времена года своего родного города. Яркая земля, однотонно-зеленая, как на картинах раннего Матисса, и синее-синее небо, свежее, чистое и ясное. Закаты и восходы были добротно алыми, и это не было детским неуменьем найти полутона, цветовые переходы, раскрыть секреты светотени. Сочетания красок в школьной тетради были правдивым изображением неба Дальнего Севера, краски которого необычайно чисты и ясны и не имеют полутонов. Я вспомнил старую северную легенду о боге, который был ещё ребёнком, когда создавал тайгу. Красок было немного, краски были по-ребячески чисты, рисунки просты и ясны, сюжеты их немудрёные. После, когда бог вырос, стал взрослым, он научился вырезать причудливые узоры листвы, выдумал множество разноцветных птиц. Детский мир надоел богу, и он закидал снегом таёжное своё творенье и ушёл на юг навсегда. Так говорила легенда. [7]

Взрывы следуют один за другим, столб огня колышется. Конус вулкана то и дело осыпается фонтанами и раскаленными бомбами. Кажется, что кто-то выбрасывает снизу пригоршню за пригоршней сотни золотых слитков. Но вот, как по сигналу, над кратером все замерло, и через мгновение у подножия конуса над лавовой рекой вырвалась струя огненной лавы, рассыпалась снопом из лоскутов и брызг рядом с потемневшим конусом. Этот огненный всплеск достиг высоты нескольких десятков метров.
Ночь у огненной реки кончается. На востоке над Тихим океаном загорается заря, и на белые гребни Кумрочского хребта и склоны Ключевской Сопки ложатся ее розовые отсветы. [8]

Но в России, в отличие от юга, особенно где-нибудь на берегах Белого моря или Белого озера, необыкновенно длинные вечера с закатным солнцем, которое создает на воде переливы красок, меняющиеся буквально в пятиминутные промежутки времени, целый «балет красок», и замечательные ― длинные-длинные ― восходы солнца. Бывают моменты (особенно весной), когда солнце «играет», точно его гранил опытный гранильщик. Белые ночи и «черные», темные дни в декабре создают не только многообразную гамму красок, но и чрезвычайно богатую палитру эмоциональную. И русская поэзия откликается на все это многообразие. Интересно, что русские художники, оказываясь за границей, искали в своих пейзажах эти перемены времени года, времени дня, эти «атмосферические» явления. [9]

В августе 1883 года на одном из островов Индонезии разразилась катастрофа ― взорвался вулкан Кракатау. При этом около семи кубических километров вулканической пыли было выброшено в атмосферу. Ветры занесли эту пыль на высоту семидесяти ― восьмидесяти километров. Не один год она путешествовала вокруг земного шара и была причиной необычайных закатов и восходов. [10]

На заре, на восходе солнца просыпался и обжигал глаза бело–розовым огнём, свечами цветов конского каштана. Удостоверился лишь в одном — каштан зацветал только в погожие солнечные дни. С солнцем у него, видимо, была прямая связь. С течением времени Мастер забыл, растерял это детское удивление конским каштаном. И вот сейчас тот вновь напомнил ему о себе. Пробудил его былую детскую душу, такую наивную и чистую некогда, возносящуюся на рассвете свечкой в небо. [11]

Один оборот вокруг Солнца Уран совершает за 84 земных года. За это время на нем происходит смена всех 4 сезонов ― весны, лета, осени и зимы, продолжительность каждого из которых равна почти 21 земному году. В «разгар» летнего сезона в северном полушарии Урана непрерывный день длится более 20 земных лет. Все это время южное полушарие погружено в сплошную темноту ― там «зима», которую можно назвать и полярной ночью. В весенний и осенний периоды на Уране происходят ежесуточные восходы и закаты Солнца. Далее, по мере смещения планеты вдоль орбиты к области, соответствующей зиме в северном полушарии, экстремальные условия освещенности наступают вновь, но теперь уже постоянно освещенным становится южное полушарие, а северное погружается более чем на 20 земных лет в холодный мрак полярной ночи. [12]

Восход в художественной литературе [ править ]

Розовые персты Авроры приподнимали медленно завесу ночи, и приятный предутренний сумрак держал ещё в своих объятиях едва пробуждавшуюся природу.
Уездный городок Забубеньев спал сладко и крепко от восточного своего края до западного.
Само собою разумеется, что так же крепко и сладко почивал дом помещика и бывшего уездного предводителя, господина Желнобобова, стоявший на одной из забубеньевских улиц. Всё покоилось в этом доме, от самого хозяина, Максима Петровича, до юнейшего из его детищ, Ганюшки, и от дворецкого Макарыча до малолетнего казачка Алешки.
Но и в новейшие времена, как бывало и во дни отдалённой древности, любители природы не пропускают случая насладиться созерцанием раннего восхода летнего солнца. Потому нисколько не удивительно, что в доме господина Желнобобова, в одной из уютных комнаток на антресолях, оказалось некоторое движение в такую раннюю пору. [13]

Рассказ Анжелики заронил в душу Вероники искру, которая скоро разгорелась в желание расспросить старуху об Ансельме и о своих надеждах. Она узнала, что старуху зовут фрау Рауэрин, что она живет в отдаленной улице у Озерных ворот, бывает наверное дома по вторникам, средам и пятницам от семи часов вечера и всю ночь до солнечного восхода и любит, чтоб приходили одни, без свидетелей. Была как раз среда, и Вероника решилась, под предлогом проводить своих гостей, пойти к старухе, что ей и удалось.

Он сдержал свое слово; заслышав альпийский рожок, мы тотчас же вскочили на ноги; было темно и холодно. Ища дрожащими руками спички, я опрокинул и разбил достаточное число разных вещей, вследствие чего в душе моей возникло желание, чтобы солнце восходило лучше днём, когда кругом светло, тепло и приятно.
Наконец, при подозрительном свете двух огарков, нам кое-как удалось одеться, но застегнуть нашими дрожащими руками мы ничего не могли; я в это время размышлял о том, сколько счастливых людей в Европе, Азии, Америке и т. д. спят теперь спокойно в своих постелях, не имея надобности вставать, чтобы любоваться восходом солнца на Риги. Погруженный в эти мечтания, я так широко зевнул, что одним из моих зубов повис на каком-то крюке над дверью.
Пока я, вскарабкавшись на стул, пробовал высвободиться, Гаррис отвернул оконную занавеску и сказал:
— Какое счастье! Ведь нам не надо и выходить из комнаты, — внизу, как раз над нами, лежат горы, как на ладони!
Это было приятно: но, в действительности, можно было только еле-еле различить прихотливые очертания великих Альп, терявшихся на черном своде неба, да пару звезд, мерцавших в утренних сумерках. Одевшись потеплей и закутавшись в шерстяные одеяла, мы встали у окна и, покуривая трубки, в оживленной болтовне, терпеливо ожидали восхода солнца при свете двух огарков.
Вот постепенно начал распространяться легкий эфирный блеск, незаметно расползаясь по ушедшим в высь вершинам снеговой пустыни, но вдруг он как будто приостановился и я сказал: — С сегодняшним восходом солнца приключилась какая-то задержка. Оно что-то не хочет больше подниматься. Как вы думаете, что ему может препятствовать?
— Не знаю, только получается впечатление, как будто где-то пожар.
Такого солнечного восхода я никогда не видал.
— Так в чём же тут штука?
Вдруг Гаррис привскочил и закричал:
— Нашел! Нашел! Ведь мы же смотрим туда, где вчера солнце зашло!
— Совершенно верно. Как же вы это раньше не заметили? А теперь мы опять опоздали, и единственно благодаря вашей несообразительности.
— Да! Это вполне на вас похоже: курить трубку и ожидать восхода солнца с запада!

Вот как поэты описывают восход солнца, а вот как пишут у нас; возьмем, например, сочинение m-lle Вихоревой. ― И он раскрыл синенькую тетрадь. ВОСХОД СОЛНЦА. Я никогда не видела восхода солнца; в институте мы всегда в это время спим, а потому, когда меня отпустили летом домой на неделю, я обратилась вечером к своей maman: «Maman, позвольте мне завтра утром глядеть восход солнца ― мне надо писать на эту тему сочинение». Maman посмотрела на меня с удивлением. «Ты напиши лучше «закат солнца», дружок, закат ― это у нас бывает каждый вечер на пуанте Елагина острова, и я могу свезти тебя посмотреть. Но восход… я, право, не знаю, где его смотрят. Надо спросить папа́!» Я обратилась к папа, но он сказал мне, что при восходе солнца в Петербурге даже собак ловят арканами, чтобы они так рано не бегали, а порядочные люди все спят. Вот почему я не видела восхода; я поехала смотреть закат, для которого maman себе и мне купила новые шляпки. Мы приехали на Елагин, в прекрасную аллею, и сели на мысике, открытом к морю. Там много скамеек, у maman оказались знакомые, все они обратили на меня внимание, и потому мне было очень стыдно. Я все время глядела вперёд, вдалеке были какие-то точки и черточки; maman сказала, что это Кронштадт. Когда мы приехали, то солнце уже почти сидело, то есть было очень низко, как раз между далекими, неясными очертаниями и Петербургом; оно садилось прямо в воду, все глубже и глубже и наконец нырнуло совсем, а вода стала такая красивая, золотая и красная. Я заметила много лодок, которые плыли в сторону солнца, вероятно, они хотели видеть, куда именно оно село. Когда мы ехали назад, maman сказала мне: «Восход солнца ― это совершенно одно и то же, только теперь оно шло сверху вниз, а утром оно идет снизу вверх, я думаю, ты можешь описать это…» — Вихорева, что это такое, я вас спрашиваю, и где тут восход солнца?! [14]

Река ― небо безбрежно-чистое ― и плывет и покоится. Уйдут забытые тучки, не успевшие рассыпать по земле свои дождинки-лепестки, спадет дневная теплынь, и река загустится, и скользящие лодки ― остроносые черные рыбки ― станут оставлять синеватый след, как бы движением своим снимая густые румяные сливки. А край неба и восток покроются ало-пурпурной шелковистою тканью и будут наливаться, рдеть, пока не дыхнет белая без сумрака ночь и не зарябится голубой островок зеркальной воды, и тогда запад сольется с востоком в дымящемся густом пурпуре, и по всему небу раскинутся малиново-золотистые лучи, и червонно-золотое солнце глянет на свет божий.

И в том, что он говорил, было что-то такое сухое, скучное, ― его не стали слушать. Марья Николаевна протянула руку в широком белом рукаве, точно крыло какой-то большой белой птицы, и громко сказала: ― Луна, луна всходит!
Фирсов круто замолчал и с выражением злой обиды посмотрел на нее.
― Да, конечно… луна важнее!
― Все важно, ― ласково, успокаивая его, улыбаясь, сказал Ланде. В глубоком мраке, не то очень близко, не то страшно далеко, из-за черного горизонта осторожно выглянул кто-то красный и тихо стал круглиться и расти, и сейчас же в темной воде заблестели искры, и тоненький, дрожащий золотой мостик ровно протянулся от одного берега к другому, точно таинственно и безмолвно предлагая легко перейти на ту сторону, в какой-то лазурно-темный и серебряно-светлый мир. [15]

Раз только хотела я снять с себя астрозаклятье и поехала к Байдарским воротам встречать восход солнца.
Погода была ясная, — почему бы мне и не увидать зари?
Народу понаехало много. Большинство отправилось через лес на гору, откуда вид был еще красивее. Часть осталась внизу.
Сначала осталась внизу и я, но потом подумала:
— Глупо! Раз-то в жизни приехала сюда посмотреть восход солнца, — и вдруг ленюсь на горку подняться. Нужно пойти.
Пошла. Шла, шла, подъем крутой, темно, жутко. Остановилась и подумала:
— Ну, чего я дуру валяю? Отлично можно было внизу все видеть. Устану без толку, и все удовольствие пропадет. Лучше вернусь.
Стала спускаться. Почти дошла, как вдруг стыдно стало:
— Ведь пошли же люди, — значит, действительно есть смысл подняться. Даром кому охота лезть? Нужно взять себя в руки.
Пошла опять назад. Поднялась до прежнего места. Присела отдохнуть и подумала:
— От добра не ищи добра. Пойду вниз и увижу все, что нужно.
Охота тоже лезть, язык высунув, когда тут, наверное, то же самое.
Пошла опять вниз, не дошла, одумалась, стала подниматься, упала духом, спустилась, взяла себя в руки, полезла, махнула на все рукой, стала спускаться, собрала последние силы духа и тела, полезла наверх и вдруг остановилась: толпа туристов бойко и весело сбегала вниз.
— Феерично! Феерично! — пищали женские голоса.
— Волшебно! Волшебно! — гудели мужские.
— Ага! — злорадно встретила я их. — Теперь сами вниз бежите? Небось, там ничего и не видно. Ха-ха!
Они даже приостановились:
— А что же нам там смотреть? Ведь солнце уж давно взошло!
— Да. Взошло? — растерялась я. — Впрочем…, конечно… Я только хотела сказать, что внизу было гораздо лучше видно… О! Гораздо лучше! [16]

Дмитрий Сафонович поворачивает голову за рукою мальчика и внимательно слушает. За сорок лет он впервые увидал восход солнца.
— Да ты что же, часто так рано встаешь?
— Часто.
— Кто же тебя научил этому?
— Люся.
— Люся? Да что ж это она?
— Она говорит, что люди потому злы, что не принимают участия в рождении дня.
— А Люся, значит, тоже по утрам на восход смотрит?
— Да.
— Ты что ж, ее любишь?
Мальчик смотрит на своего друга, держится рукою за громоотвод и, скользнув глазами по освещенной солнцем земле, говорит:
— Она лучше всех и все, что мы видим, это ее. Если бы она сказала убить вас, Дмитрий Сафонович, я бы убил. [17]

А я вот, знаете, приду ещё затемно, сяду на этот вот камешек ― я его специально со склона скатил ― и сижу, сижу. И вот туда гляжу, на турецкий берег. Ведь там восход. Восходы тут, я вам скажу, замечательные, совсем не такие, как в книгах. Там ведь «игра красок», борьба тьмы и света, пожар и ещё что-то, нет, тут ничего этого нет. Тут всё совсем иное ― покой. И вот сидишь, смотришь и до того засмотришься, что утеряешь всякое представление о часах. И вдруг в пионерском лагере горн заиграет. Это значит, ты часа три как пенёк на одном месте проторчал. Вот вы сейчас снизу идёте, не обратили внимания, стоит там человек, в море? Или нет? [18]

― Уйди, уйди, лошак рогатый! Клара, за мной! ― Старуха кряхтя лезет на лесенку дождемера, пишет в книжицу. Клара с ее плеча заглядывает, что она пишет…
Разгорается утро, и все роскошнее становится мир, окруживший владения Екатерины Андреевны. Птицы развели свой утренний гвалт, словно встрепенулись и проснулись кедры, над ними зарозовели первыми причудливые скалы-столбы; за птицами пробудились краски: все ярче зеленел лес и синело небо, белела река. Туман над рекой уже кое-где редел, обнажая быструю воду. Из тумана, наполовину в пару, словно оправдывая свое нелепое название, полз с того берега вдоль троса паром или, как его здесь называют, «плашкоут». [19]

Восход в стихах [ править ]

Целую вас, вы, щедры очи,
Небесной в коих блещет луч.
Как дни, при вас светлы мне ночи,
Чист воздух мне во время туч.
Послушны вам стихии сами.
Пресекся вихрей бег с громами
(Коль счастлив сих восход планет)!
От вас мои нагреты груди,
И ваши все подданны люди,
Что просят вам несчетных лет. [20]

Седмь глав зияли на теле вдруг едином.
Где зависть, в жале яд носящая змеином,
И злобы мерзкия свирепый крокодил,
И вепрь неистовства неодолимых сил,
С языком лисиим пронырливое льщенье,
Зев волчия алчбы, тигр ярый похищенье
И львины челюсти рыкающей войны
В одном чудовище на дерзость рождены.
Взирая на сего Елисавет дракона,
Лежащего кругом отеческого трона,
Рекла: «Что сей мне враг препятствует восход,
Которого давно желает мой народ? [20]

Не так свирепствует презлобной крокодил,
Которого питал в себе великий Нил.
Не так несытой волк на паству нападает,
Как правду ненависть рожденная терзает.
О Правда, ты наш свет, ты солнечной восход;
Возможно ль, чтоб тобой рожден был сей урод?
Ты дщерь всевышнего, ты добрых дел царица.
Но полон скверны плод! Бессчастна роженица! [20]

И се от Севера вспылала
Война, несущись на Восток,
Земля срацинска восстонала,
Пия кровей сыновних ток.
И что рекла Екатерина,
То нам исполнила судьбина
И ей подвластный росский род;
Он понт и сушу обтекает
И там противных посекает,
Где солнца запад и восход. [21]

О, в варварстве утопший род!
Как свято чтишь восход денницын,
Так свято тихий чти приход,
Когда прострет к тебе Голицын.
Ты чаял ли, чтоб сей герой
Предстал пред твой внезапно строй?
Он в облаке Минервой скрылся.
Так Фабиев ветр тихо дул,
Так Митридату был Лукулл,
Так он сошел, и мрак развился. [22]

Лес тонет в утренней росе,
Листок прильнул к её косе,
А к обнажённому плечу
Прижался папоротник… Чу!
Встречая розовый восход,
В кустах малиновка поёт… [23]

Красный Марс восходит над агавой,
Но прекрасней светят нам они —
Генуи, в былые дни лукавой,
Мирные, торговые огни.

Еще далек восход и чуток спящий порт.
Он дышит и сквозь сон едва заметно стонет:
То заскрипит канат, то стукнет борт о борт.
И стихнет все. Меня дремота клонит.
Еще далек восход! Еще далек восход!
Но чую ясный день в туманном блеске вод. [24] .

Источник