Казачьи песни
Солнце закатилось за темные леса…
Солнце закатилось за темные леса,
В поле у нас приумолкло,
Соловушки не поют.
Под деревцом было ветвистыим,
Там хижина стоит,
Во этой во хижине хозяюшка вдова,
Вдова наша хозяюшка, казачия жена.
Внезапно постучались к ней
Два казака у окна:
Один казак уж зрелых лет,
Другой казак — как белый снег.
— „Любезная наша хозяюшка,
Пусти нас ночевать!»
— „Я бы рада вас пустила,
Мне не чем вас принять!»
— „Любезная наша хозяюшка,
Нам не надо ничего:
С походу мы приустали,
Желаем отдохнуть».
Взошли они во хижину,
Садились по местам.
Любезная наша хозяюшка
Прижалась в уголок;
Прижалась она и залилася
Горючими слезми.
— „Спроси-ка ты, Ванюша,
По ком она грустит?»
— „Любезная наша хозяюшка,
По ком ты слезы льешь?»
— „Пятнадцать лет тому,
Случилася война.
И вот пятнадцать лет,
Как проводила я
И мужа, и сына своего;
Теперь же увидала
Я мужа и сына своего».
(Сообщил казак Григорий Семионичев).
——ЭКСПРЕСС-ОПРОС——
«Какой народ поет так много, как русский! Какой народ так легко, не учась этому, вторит! Больше того: второй голос в русском народном пении составляет самостоятельную мелодию.
А многоголосное пение! Ведь даже итальянский народ, прославленной музыкальности, поет в унисон!»
Источник
Возвращение
Забытая песня военных лет.
Песню эту я услышал впервые летом 1944 года. Откуда она пришла – не знаю. Так же
не знаю автора текста и музыки. Но в далёком от войны райцентре Объячево республики Коми
она была широко распространена и мы – мальчишки с энтузиазмом пели её.
Песня эта оригинальна: она отличается от всех других песен и до сих пор ей нет аналога.
Дело в том, что каждый куплет песни состоит всего из двух строк, при том одинаковых! Но её
мотив – мажорный, однако , несмотря на похожесть мотива первой и второй строчки, они в
значительной степени разные: мотив второй строчки более напевный и его окончание раз –
нится с мотивом первой строчки, как бы подводя итог всему куплету.
Запись и переложение Льва Паркова.
Лишь солнце закатилось за тёмные леса
Лишь солнце закатилось за тёмные леса
Два воина – солдата стучатся в ворота
Два воина – солдата стучатся в ворота.
«Хозяюшка! Пусти ты нас переночевать.
Хозяюшка, пусти ты нас переночевать!»
Устали мы с дороги. Весь день пешком идём!
Мы двое с полустанка с утра пешком идём!
И ни одной подводы ни встречной, ни до нас
И ни одной подводы ни встречной, ни до нас!
А солнце с неба жарит и кончилась вода!
Так солнце с неба жарит и кончилась вода!
И как совсем устанем – так делаем привал.
Когда совсем устанем – так делали привал.
Сейчас совсем устали. Идти уж нету сил.
Мы так устали оба! Идти уж нету сил!
Ребятки дорогие, конечно вас пущу
Ребятки дорогие, конечно ж вас пущу.
Но только извеняйте, вас нечем угощать
Вы только не взыщите: мне нечем угощать!
— «Нам ничего не надо. Нам только отдохнуть.
Нам ничего не надо, нам только отдохнуть.
И вот она пустила к себе домой солдат
И вот она пустила к себе домой солдат.
И место указала кому где отдыхать
И место указала кому где отдыхать.
Один солдат заметил — другому говорит:
Один солдат заметил – другому говорит:
-«Андрей! Твоя мамаша на кухне слёзы льёт!
Смотри, твоя мамаша на кухне слёзы льёт!»
— «О чём , хозяйка, плачешь, о чём ты слёзы льёшь?!
О чём, о чём хозяйка, о чём ты слёзы льёшь?
-«А как же мне не плакать, а как же слёз не лить
А как же мне не плакать, а как же слёз не лить?!
Ведь мужа то убили, а сын-то на войне
Ведь мужа-то убили, а сын то на войне!»
— «О муже ты нам правду, быть может, говоришь
О муже ты нам правду, быть может, говоришь.
А вот твой сын, хозяйка, уже не на войне
Твой сын родной, хозяйка, уже не на войне!
Андрей! Кончай скрываться! Ты маму пожалей!
Андрей, кончай скрываться! Ты маму пожалей!
— «Я здесь, моя маманя!» — промолвил ей Андрей.
Я здесь, моя маманя!» — промолвил ей Андрей.
И подошёл Андрюша тут к матери своей
И подошёл Андрюша тут к матери своей.
— «Сынок, родной! Папаху скорее ты сними!
Сынок родной! Папаху скорее ты сними!
И тут она узнала сыночка своего!!
И тут она узнала сыночка своего!
— «Сыночек мой сыночек! Сыночек дорогой!!
— Сыночек, ты вернулся! Вернулся ты живой!!
________________________________________________________
— «Вернулся я, маманя, да только вот не весь!
Вернулся я, маманя, да только вот не весь.
Вон, погляди – ка, левой теперь уж нет ноги.
Вон ,погляди-ка, левой теперь уж нет ноги.
Пониже чуть колена мне миной отсекло!
Пониже чуть колена мне миной отсекло.
А вон, гляди: у Лёшки один рукав пустой!
Рукав у Лёшки левый висит почти пустой!
Ему пониже локтя танк отдавил в бою!
Пониже локтя руку танк отдавил в бою.
А Лёшка правой кинул бутылку ему вслед
А Лёшка правой кинул бутылку ему вслед
И танк тот загорелся и сразу тут же встал.
И танк тот загорелся и сразу тут же встал.
А фрицев того танка всех Лёха расстрелял
Из автомата фрицев всех Лёха расстрелял!
Хоть и владел он только лишь правою рукой!
Хоть и владел он только лишь правою рукой.
Так фрицам тем за руку наш Лёха отомстил!
Так фрицам тем за руку наш Лёха отомстил!
И тут же сразу Лёха сознание потерял
И тут от боли Лёха сознание потерял.
Очнулся он в Санбате уже без пол руки.
Очнулся он в Санбате уже без пол руки.
Начальник Медсанбата сказал нам с Лёшкой так:
Начальник медсанбата сказа нам с Лёхой так:
— Вы в списке. Ждите вызов в спецгоспиталь в Москву.
Вы в списке. Ждите вызов в спецгоспиталь в Москву.
Там делают протезы любых и рук, и ног
Вам сделают протезы, так, что б работать мог.
Работать будет можно, но уж не воевать.
Работать будет можно, но тяжести не брать!
Маманя в сострадании тут Лёшку обняла
И «пир» она готовить на радостях пошла.
— «Вот супчик из крапивы и два яичка в нём,
Да ячневая кашка и всё запьём кваском!»
— «Постой, постой, маманя, ведь не из нищих мы!
Постой, постой, маманя, не нищие ж и мы!»
И развязали парни тут вещмешки свои
И развязали парни тут вещмешки свои.
Достали то, что звалось у них «Сухим пайком»
Достали то, что звалось у них «Сухим пайком».
А там консервы «Шпроты» и многое ещё
А там консервы «Шпроты» и многое ещё.
И там «ещё» чекушки «Московской» водочки!
И там «ещё» чекушки «Московской» водочки!!
Таких уж яств в деревне не видели давно!
Таких уж яств в деревне не видели давно!!
И пир пошёл на славу! И стали песни петь.
Тут пир пошёл на славу, все стали песни петь.
Попировав душевно, солдаты спать легли
Уставшие с дороги заснули враз они.
Не спала только мама. Она фонарь зажгла
И к сторожу в Правление тот час она пошла.
До Лёхиной деревни ещё шестнадцать вёрст!
До Лёхиной деревни ещё 16 вёрст!
Пристало ли герою сражений на войне
Идти пешком до дому , идти пешком к себе?!
А в той деревне сторож звонить начальству стал
И чуть не пол деревни он на ноги поднял!
И мать его узнала о том, что сын пришёл
И мать его узнала о том, что сын пришёл!
Хотела прямо ночью она бежать к нему!
Хотя в лесу и волки, но всё ж бежать к нему!
Но пред колхоза быстро лошадок снарядил.
И по ночной дороге подводы он пустил.
И не прошло и часу, как мама обнялась
С сыночком своим Лёшей. Слезами залилась!
Андрея с мамой тоже позвали к торжеству
Гостями дорогими позвали к торжеству.
И только солнце встало – деревня собралась
И во Дворце Культуры тут встреча началась.
Андрей там всем поведал – каков дружок герой!
Как Лёша танк немецкий поджёг одной рукой!
Потом из автомата всех немцев «положил»
Как всю команду танка он на «тот свет» пустил!
Тут Лёша тоже слово сказать селянам взял
И о дружке – Андрее там всем он рассказал.
В составе отделения держал он «высоту»
Он был у пулемёта. Огонь вёл по врагу.
А фрицы наступали и было их не счесть,
А наших-то ребяток всего лишь было шесть!
Но все стреляли метко. Врагов Андрей «косил»
И подойти поближе те не имели сил!
Тогда им притащили на помощь миномёт
И ясно стало сразу, как дальше бой пойдёт!
Разрывом первой мины убило аж двоих
И фрицы повставали, в атаку вновь пошли.
Андрея ж не задело, по фрицам он строчил
И те вновь побежали назад, что было сил.
Вторая мина рядом с Андреем взорвалась
И часть ноги от взрыва совсем оторвалась!
Но пулемёт работал. Андрей косил врага
Он на одной ноге стоял, хоть страшной боль была.
Тут танки подоспели с пехотой на броне
Вновь фрицы побежали в окопчики к себе.
И тут вот наш Андрюша сознание потерял
И он на дно ячейки бесчувственный упал.
Его перевязали: солдат – солдату брат!
Андрея в танке быстро доставили в санбат.
Хирурги потрудились, всё сделав, что могли
Ему и крови влили, от гибели спасли!»
Кто был – все сразу встали , как Лёша всё сказал
Аплодисменты громкие наполнили весь зал.
Затем селяне сели, провозгласили тост
За земляков – героев и за победу нашу,
за их родной колхоз!
Душевно эта встреча с героями прошла!
Все пели и плясали и радость там была.
Колхоз Андрея тоже героя уважал
И за Андреем с мамой подводу он прислал!
Когда они вернулись домой в своё село
Когда они вернулись домой, в своё село
То почта «треугольник» солдатского письма
В счастливый дом Андрея под вечер принесла.
А мама развернула быстрее то письмо
И слёзы набежали тут на её лицо:
Писал отец Андрея!! Вот радость-то была!!
И у жены и сына скатилася слеза!
Жив, жив наш милый папка! Наш папка дорогой!!
Живой, живой наш папочка! Вернётся он домой!
Его сочли убитым, как был закончен бой
Его в могиле братской засыпали землёй.
Но он был жив. Очнулся. И вылез из земли
Был жив отец, очнулся и вылез из земли.
Как из земли он вылез, так стал на помощь звать
Как из земли он вылез, то стал на помощь звать.
И часовой услышал как он на помощь звал
И тут же командиру он это передал.
И девушки Санбата с носилками пришли
И раненого быстро к хирургам принесли…
Он в госпитале нынче, от фронта далеко
Не слышно канонады и на душе легко.
Врачи ему сказали – «отвоевался он».
И как его долечат – пусть ждёт его свой дом.
Источник
Где солнце закатилось за темные леса стояла
Келарня — простая изба с русской печью, полатями, лавками и разным домашним скарбом. Монашеского здесь ничего не было, а запах свежеиспеченного хлеба говорил о жизни и ее вульгарных потребностях. Келарь Онисим при нашем появлении угрюмо скрылся, но мы опять нашли его, когда осматривали скитскую кладовую, где стояли лари с разными запасами, таинственные кадушки, бадьи и разные сундуки. В общем скитское богатство было очень невелико, и старец Порфирий многозначительно поднимал густые брови: оскудела благодать, не стало доброхотов-даятелей…
— Чем вы будете жить, если вам не подвезут хлеба? — спрашивал Павел Степаныч.
— А бог-то? — ответил вопросом все время молчавший серый старец Иона.
Солнце давно закатилось. Заря потухла. Голубое северное небо точно раздалось и ушло вверх, в таинственно мерцающую даль… Внизу было темно. Лес точно сделался выше и казался гораздо дальше, чем днем. Белым молоком облился весь луг, все болота и вся Дикая Каменка с ее заводями, осоками, плесами и переборами. Что-то торжественное стояло в самом воздухе… Хороша эта молитвенная тишина наших северных лесов, эти безмолвно-торжественные ночи и трудовой покой после кипучего летнего северного дня.
— У старцев опять зачалась служба, — сказал Левонтич, сплевывая на огонь и чутким охотничьим ухом прислушиваясь к доносившимся из скита неясным звукам. — Вишь, как вытягивают… Теперь уж на целую ночь зарядили.
— Когда же они будут спать?
Левонтич только пожал плечами: на то, значит, старцы, чтобы молиться целоночно.
После легкого охотничьего ужина мы разместились на ночлег. Павлу Степанычу, мне и старику Акинфию была отведена изба, а остальные прикурнули на открытом воздухе, около огонька. Лебедкин спал уже давно, раскинувшись плашмя на голой земле. Ефим сидел у огня с обычной серьезностью и мастерил из свежей бересты чуманы для меда.
— Вёдро будет, — проговорил он. — Трава росу дала… Если Ефим сказал, значит, так и должно быть.
У него на все были свои приметы, и он все знал здесь, как хороший хозяин. Левонтич только поддакивал ему.
— Ну, пора и нашим костям на покой, — с широким вздохом проговорил Павел Степаныч, укладываясь на свежем сене. — Эх, Акинфий, на людях-то греха сколько: как на черемухе цвету.
— Уж это что говорить, Пал Степаныч… Ты это правильно…
Мы улеглись на полу вповалку. Павел Степаныч занял центр, я левую, а Акинфий правую сторону. Старик что-то разнемогся, вздыхал, ворочался и кашлял старческим кашлем.
— Что, Акинфий, неможется?
— Ох, и не говори! С утра-то расхожусь, так будто и ничего, а вот как спать ложиться — меня и ухватит. Передохнуть не могу…
Молчание. Дверь «на улицу» открыта, но и там ни звука. Акинфий опять надрывается кашлем и стонет. В избе темно, и только бельмом смотрит единственное оконце.
— Акинфий, ты скоро умрешь, — спокойно говорит Павел Степаныч в темноте.
— Сам знаю, что скоро, — так же спокойно отвечает Акинфий. — Что же, Пал Степаныч, будет, пожили в свою долю…
— Пора тебе в скиты уходить…
— Давно бы пора, да слаб я… Людей будет стыдно, ежели, напримерно, уйти в скит, а потом опять домой воротишься. Терпленья не хватит, Пал Степаныч.
— А когда грехи свои будешь замаливать? Небось, довольно их накопил…
— Ох, и не поминай… Подумать-то страшно, Пал Степаныч. К ответу дело идет, а отвечать не умею…
— А как же Ефим? До тридцати пяти лет девственником прожил, а потом в скиты уйдет.
— Уж он уйдет… Это ты правильно, Пал Степаныч. Беспременно уйдет… Особенный он человек: крепость в нем и умственность до бесконечности. А у меня терпленья нет…
Пауза. Темнота и глухая тишь. Привыкшее к этой ночной тиши ухо едва различает неясные голоса, которые поют где-то точно под землей: это опять скитская служба. Акинфий тяжело вздыхает.
— А та где, Феклиста? — неожиданно спрашивает Павел Степаныч, поборая изнемогающий сон.
— Где ей быть-то, — нехотя отвечает Акинфий. — Живет на заводе…
— А ты к ней ездишь?
— Почему же ты ее к себе в дом не возьмешь.
— Я-то? Причина есть, Пал Степаныч… Первое дело, низко мне взять ее в дом, потому как бросовая она была девка, прямо сказать, шляющая по промыслам. Второе дело, совестно мне перед сыновьями да снохами будет: все большие, а я ее в дом к себе приведу… Положим, моя старуха пятый год уж померла, а все-таки оно тово… Третье дело, Пал Степаныч, не нашей она веры: православная.
Источник