Уильям Батлер Йейтс — Две песни из пьесы «Последняя ревность Эмер»: Стих
Женская красота – словно белая птица,
Хрупкая птица морская, которой грустится
На незнакомой меже среди черных борозд:
Шторм, бушевавший всю ночь, ее утром занес
К этой меже, от океана далекой,
Вот и стоит она там, и грустит одиноко
Меж незасеянных жирных и черных борозд.
Сколько столетий в работе
Душа провела,
В сложном расчете,
В муках угла и числа,
Шаря вслепую,
Роясь подобно кроту,-
Чтобы такую
Вывести в свет красоту!
Странная и бесполезная это вещица —
Хрупкая раковина, что бледно искрится
За полосою прибоя, в ложбине сырой;
Волны разбушевались пред самой зарей,
На побережье ветер накинулся воя…
Вот и лежит она – хрупкое чудо морское —
Валом внезапным выброшенная перед зарей.
Кто, терпеливый,
Душу пытал на излом,
Судеб извивы
Смертным свивая узлом,
Ранясь, рискуя,
Маясь в крови и в поту, —
Чтобы такую
Миру явить красоту?
Отчего ты так испуган?
Спрашиваешь – отвечаю.
Повстречал я в доме друга
Статую земной печали.
Статуя жила, дышала,
Слушала, скользила мимо,
Только сердце в ней стучало
Громко так, неудержимо.
О загадка роковая
Ликований и утрат! —
Люди добрые глядят
И растерянно молчат,
Ничего не понимая.
Пусть постель твоя согрета
И для грусти нет причины,
Пусть во всех пределах света
Не отыщется мужчины,
Чтобы прелестью твоею
В одночасье не прельститься, —
Тот, кто был их всех вернее,
Статуе устал молиться.
О загадка роковая
Ликований и утрат! —
Люди добрые глядят
И растерянно молчат,
Ничего не понимая.
Почему так сердце бьется?
Кто сейчас с тобою рядом?
Если круг луны замкнется,
Все мечты пред этим взглядом
Умирают, все раздумья;
И уже пугаться поздно —
В ярком свете полнолунья
Гаснут маленькие звезды.
Источник
Об особенности введения Круга Луны
В.Т.Поляковский
Об особенности введения Круга Луны
или, если чуть иначе,
о вероятной взаимосвязи введения начала Круга Луны как пасхального понятия с открытием метонова цикла и операциями по его кратности
В работе «О разгадке тайн иудейского летосчисления. Вторая версия статьи» ([1]) была показана взаимосвязь между возникновением иудейского летосчисления и открытием метонова цикла. При этом рассмотрение двойного метонова цикла и простейшая математическая модель по созданию четырехзначных чисел на основе набора из пяти цифр, даваемых равенством двойного метонова цикла
2*19 = 38
давала тот набор цифр, который и привел к формированию количественных параметров иудейской эры.
При этом число 1240 , описывающее разность лет между эрами от СМ и РХ, будет попадать на год, у которого золотое число в метоновом цикле будет равно 1.
При этом при рассмотрении тройного цикла, описываемого его равенством, которое лучше всего назвать равенством тройного метонова цикла
3*19 = 57
На первый план выйдет число 1357. У года с этим номером золотое число в метоновом цикле будет равно 4, а вот круг Луны как раз будет равен 1 !
На основании чего можно сформулировать предположение о том, что круг Луны как пасхальное, а также как календарное понятие появился в 1357 году и был введен в связи с операциями с тройным метоновым циклом.
А вот что касается индикта, то, как создается впечатление, он был привязан к предполагаемому году основания Рима, приписываемого -753 г.
Таблица 1
Год от С. М. Год н. э. Год эры Диоклетиана Индикт Круг Луны Золотое число Эпакта 14 Луна Пасха
6040 532 248 10 17 1 nulla 5-Apr 11-Apr
6041 533 249 11 18 2 11 25-Mar 27-Mar
6042 534 250 12 19 3 22 13-Apr 16-Apr
6043 535 251 13 1 4 3 2-Apr 8-Apr
6044 536 252 14 2 5 14 22-Mar 23-Mar
6045 537 253 15 3 6 25 10-Apr 12-Apr
6046 538 254 1 4 7 6 30-Mar 4-Apr
6047 539 255 2 5 8 17 18-Apr 24-Apr
6048 540 256 3 6 9 28 7-Apr 8-Apr
6049 541 257 4 7 10 9 27-Mar 31-Mar
6050 542 258 5 8 11 20 15-Apr 20-Apr
6051 543 259 6 9 12 1 4-Apr 5-Apr
6052 544 260 7 10 13 12 24-Mar 27-Mar
6053 545 261 8 11 14 23 12-Apr 16-Apr
6054 546 262 9 12 15 4 1-Apr 8-Apr
6055 547 263 10 13 16 15 21-Mar 24-Mar
6056 548 264 11 14 17 26 9-Apr 12-Apr
6057 549 265 12 15 18 7 29-Mar 4-Apr
6058 550 266 13 16 19 18 17-Apr 24-Apr
Источник
Йейтс Уильям Батлер
«Стихи. (В переводах разных авторов)»
Тот, кто был их всех вернее,
Статуе устал молиться.
О загадка роковая
Ликований и утрат! —
Люди добрые глядят
И растерянно молчат,
Ничего не понимая.
Почему так сердце бьется?
Кто сейчас с тобою рядом?
Если круг луны замкнется,
Все мечты пред этим взглядом
Умирают, все раздумья;
И уже пугаться поздно —
В ярком свете полнолунья
Гаснут маленькие звезды.
МАЙКЛ РОБАРТИС И ПЛЯСУНЬЯ» (1921)
Нетерпеливая с пелен, она
В тюрьме терпенья столько набралась,
Что чайка за решеткою окна
К ней подлетает, сделав быстрый круг,
И, пальцев исхудалых не боясь,
Берет еду у пленницы из рук.
Коснувшись нелюдимого крыла,
Припомнила ль она себя другой —
Не той, чью душу ненависть сожгла,
Когда, химерою воспламенясь,
Слепая, во главе толпы слепой,
Она упала, захлебнувшись, в грязь?
А я ее запомнил в дымке дня —
Там, где Бен-Балбен тень свою простер, —
Навстречу ветру гнавшую коня:
Как делался пейзаж и дик, и юн!
Она казалась птицей среди гор,
Свободной чайкой с океанских дюн.
Свободной и рожденной для того,
Чтоб, из гнезда ступив на край скалы,
Почувствовать впервые торжество
Огромной жизни в натиске ветров —
И услыхать из океанской мглы
Родных глубин неутоленный зов.
Все шире – круг за кругом – ходит сокол,
Не слыша, как его сокольник кличет;
Все рушится, основа расшаталась,
Мир захлестнули волны беззаконья;
Кровавый ширится прилив и топит
Стыдливости священные обряды;
У добрых сила правоты иссякла,
А злые будто бы остервенились.
Должно быть, вновь готово откровенье
И близится Пришествие Второе.
Пришествие Второе! С этим словом
Из Мировой Души, Spiritus Mundi,
Всплывает образ: средь песков пустыни
Зверь с телом львиным, с ликом человечьим
И взором гневным и пустым, как солнце,
Влачится медленно, скребя когтями,
Под возмущенный крик песчаных соек.
Вновь тьма нисходит; но теперь я знаю,
Каким кошмарным скрипом колыбели
Разбужен мертвый сон тысячелетий,
И что за чудище, дождавшись часа,
Ползет, чтоб вновь родиться в Вифлееме.
ПЛАВАНИЕ В ВИЗАНТИЮ
Нет, не для старых этот край. Юнцы
В объятьях, соловьи в самозабвенье,
Лососи в горлах рек, в морях тунцы —
Бессмертной цепи гибнущие звенья —
Ликуют и возносят, как жрецы,
Хвалу зачатью, смерти и рожденью;
Захлестнутый их пылом слеп и глух
К тем монументам, что
стр.173
стр.173
Размещенные на сайте произведения, публикуются их авторами и другими пользователями, на основе общедоступных электронных версиях книг, предназначенных для личного ознакомления.
Если вы заметили незаконно размещенный контент и являетесь его автором, просьба сообщить администрации проекта. В этом случае, подобное произведение, будет заблокировано.
Источник
Если круг луны замкнется
Уильям Батлер Йейтс
Переводы из Уильяма Йейтса(Григорий Кружков) Великое колесо возвращений
Уильям Йейтс — поэт модернистской эпохи, современник Томаса Элиота и Эзры Паунда. Но в отличие от двух названных поэтов он демонстративно придерживался анти-авангардной позиции в искусстве. Йейтс никогда не старался бежать впереди прогресса — наоборот, он считал делом чести хладнокровно игнорировать его, идти не в ногу, стоять на своем, искать будущее в прошедшем. За это его называли чудаком, не раз пытались (особенно в тридцатые годы) «сбросить с парохода современности». Еще бы! В эпоху радио, аэропланов и профсоюзов он увлекался сказками, сагами о богах и героях, основывал какие-то загадочные эзотерические общества, искал истину в Каббале, в картах Таро, в индийской философии, сочинял философско-мистический трактат о вечном круговороте души и истории. Можно сказать, что в эпоху наступившего материализма Йейтс представлял собой передовой, далеко выдвинутый вперед аванпост самого упрямого и закоренелого идеализма. Где-то рядом партизанили Честертон и Киплинг, Толкиен и К?. Но если Киплинг, занявший конформистскую позицию по отношению к современности, обнаруживал романтику, скажем, в паровозах и машинах, то Йейтс не отдал бы за них ни лепестка своей увядшей розы, ни камешка старой башни. И если Толкиен четко отделял свою реальную профессорскую жизнь от блужданий в Средиземье, для которых существовали особые часы творчества да задняя комната оксфордского кафе «Орел и Дитя» («Пташка и крошка»), то Йейтс, как истинный символист, не разделял жизни и стихов. Как заболевший кот обшаривает всю округу в поисках особой травки — единственной, которая может его исцелить, — так Йейтс искал противоядие от низкого практицизма века где только мог — в фольклоре и античной философии, в оккультизме и теософии.
При всем при том он был ирландец — наследник древней кельтской традиции в литературе, духовный потомок друидов и бардов. Родина Йейтса — портовый город Слайго, на западе Ирландии. Его предки по материнской линии были моряками и купцами, по отцовской линии — священниками. Отец поэта, Джон Батлер Йейтс, получил юридическое образование, но в 28 лет резко оборвал карьеру адвоката и уехал в Лондон учиться живописи. Он стал художником, замечательным портретистом; благодаря его рисункам мы можем увидеть Уильяма таким, каким он был в детстве — смуглым задумчивым мальчиком, углубленным в книгу. Чем-то эти портреты похожи на детские портреты Пастернака, набросанные его отцом, Леонидом Пастернаком. Да и сами эти художники, Йейтс-отец и Пастернак-отец, были чем-то похожи — может быть, серьезностью своего отношения к искусству, независимостью от модных течений эпохи; оба они оказали основополагающее влияние на сыновей; оба провели поздние годы в эмиграции: Джон Йейтс в Америке, Леонид Пастернак в Англии. Детские годы Уильяма Йейтса прошли в Лондоне, за исключением летних каникул, когда его отвозили к родственникам в Слайго. Он любил слушать рассказы крестьян о волшебстве и духах, любил одинокие прогулки по лесам и холмам, ночи на морском берегу. Сочинять романтические стихи Уильям начал, учась в художественной школе в Дублине; его ранние опыты заслужили одобрение известных поэтов, в том числе Хопкинса и Оскара Уайльда. Путь его определился раз и навсегда. «Моя жизнь в моих стихах, — писал он другу. — Ради них я бросил свою жизнь в ступу. Я растолок в ней юность и дружбу, покой и мирские надежды… Я похоронил свою юность и возвел над ней гробницу из облаков».
Йейтсу было двадцать четыре года, когда он встретил Мод Гонн — женщину, которой суждено было стать его музой, его долгой безнадежной любовью. Она была ослепительной красавицей, богатой и независимой, но при этом — пылкой революционеркой, одержимой идей ирландской независимости. Они подружились, Мод втянула его в патриотической движение, Уильям посвятил ее в свои оккультные и поэтические интересы. Патриотизм Йейтса был далек от экстремистских крайностей, в Ирландии он видел, прежде всего, страну поэзии и оплот древней чести, попираемой прагматической и меркантильной Англией. И когда Джордж Рассел писал ему: «Из Ирландии воссияет свет, который преобразит эпохи и народы (не правда ли, язык мессианства повсюду одинаков?), — Йейтс вполне разделял энтузиазм своего друга».
В 1899 году вышел сборник «Ветер в камышах» — высшее достижения раннего Йейтса — поэта «кельтских сумерек». Мир этой книги населен призраками и тенями; повсюду поэту мерещатся таинственные «сиды» — духи, населяющие холмы и ветреные равнины Ирландии. Они же — древние боги, племя богини Даны, они же — вечные голоса, звучащие в шуме ветра, в ропоте тростника, в сумасшедшем звоне ночных цикад. По настроению, по порыву — выйти за грань обыденного, дневного бытия — они близки к написанным двумя-тремя годами позже стихам Блока, например, «Я вышел. Медленно сходили / На землю сумерки зимы…», или: «Я вышел в ночь — узнать, понять / Далекий шерох, близкий ропот, / Несуществующих принять, / Поверить в мнимый конский топот». С такого же выхода начинается «Песня скитальца Энгуса»:
Период между сборниками «Ветер в камышах» и «Ответственность», с 1899-го по 1914 год, были у Йейтса наименее урожайными на стихи. В это время основные труды поэта были связаны с Театром Аббатства — первым ирландским национальным театром, одним из основателей и многолетним директором которого он был. Стиль поэта постепенно менялся, становился прямее, энергичней. Важной оказалась его дружба с молодым Эзрой Паундом, который в 1914–1916 годах практически стал секретарем Йейтса. Скажем, первая пьеса Йейтса в стиле японского театра Но, «У Ястребиного источника», была не только навеяна исследованиями Паунда в области японского театра, но и практически написана в соавторстве с ним: Йейтс диктовал текст, а Паунд записывал его и критиковал. Тут работала сложная диалектика: с одной стороны, Эзра искренне восхищался Йейтсом, выделяя его из всех прочих «поэтических староверов», с другой стороны, он постоянно внушал «дядюшке Вилли» свои имажисткие идеи. «Поэт должен быть современным человеком, — утверждал Паунд. — Ясность, точность, и никаких абстракций» Не правда ли — похоже на манифест русского кларизма или акмеизма? Как бы то ни было, именно под влиянием Паунда завершилась давно желаемая и ожидаемая метаморфоза стиля Йейтса.
Существует любопытный синхронизм политических событий в XX веке в Ирландии и в России: ирландское восстание против англичан в 1916 году, обретение независимости в 1918-м, гражданская война 1921–1923 годов происходили более или менее параллельно с русскими революциями и гражданской войной. Когда в 1916 году разразилось «Пасхальное восстание», закончившееся казнью шестнадцати главарей (среди них — троих поэтов), реакция Йейтса была неоднозначной. В первый момент он возмутился «глупостью» этих людей, пожертвовавших жизнью своих собратьев и своей собственной жизнью из чистого нетерпения; но через несколько недель его взгляд изменился и он написал стихотворение «Пасха 1916 года» с его знаменитым рефреном: «All changed, changed utterly: /A terrible beauty is born» («Все изменилось, неузнаваемо изменилось: родилась страшная красота».). Эта «страшная красота» Йейтса очевидно сродни пушкинскому «упоению на краю», или жуткому восторгу Блока перед бурей революции в «Двенадцати», или трагическим прозрениям Мандельштама в «Петропольском цикле». Поэтическая карьера Йейтса распадается на два периода, который можно назвать «дореволюционным» и «послереволюционным». Весной 1917 года он купил свою знаменитую башню Тур Баллили, которая стала символом его поздней поэзии, в октябре женился (что было, в некотором роде, революционным шагом для пятидесятидвухлетнего холостяка); наконец, в этом же году он написал прозаическую книгу Per Amica Silentia Lunae, где в фрагментарной форме изложил свое поэтическое и философское credo.
Источник
➤ Adblockdetector