Безоблачной ночью плавает над чистым дором луна отражается

Железяка

Безоблачной ночью плавает над Чистым Дором луна, отражается в лужах, серебрит крытые щепой крыши. Тихо в деревне.

С рассветом от берега Ялмы раздаются глухие удары, будто колотит кто-то в заросший мохом колокол. За вербами темнеет на берегу кузница — дощатый сарай, древний, закопченный, обшитый по углам ржавыми листами жести. Отсюда слышны удары.
Рано я выхожу на рыбалку. Темно еще, темно, и странно выглядит этот сарай в пасмурном ольховнике.
Вдруг открывается дверь, а там — огонь, но не яркий, как пламя костра, а приглушенный. Такого

Волошин достает из шкафчика ложки. Всем — деревянные, Шурке — железяку.
Уху все едят внимательно. Задумываются — хороша ли?
— Хороша!

Возможно, вам будут интересны и следующие сказки:

Караси Километрах в пяти от Чистого Дора, в борах, спряталась деревня Гридино. Она стоит на высоком берегу, как раз над озером, в котором водятся белые караси.

Ружье I Перед самым отъездом на войну штабс-капитан запаса Перченко взял на руки своего пятилетнего бутузика Шурку, крепко поцеловал его щечку, покрытую нежным пушком, как персик.

Стожок У излучины реки Ялмы в старой баньке жил, между прочим, дядя Зуй. Жил он не один, а с внучкою Нюркой, и было у него все.

Хороший вечер 1 Ворошит сугробы ветер, Под луной блестит снежок… Вот дежурный в сельсовете Электричество зажег. Он теперь у телефона Продежурит до зари — Могут ночью из.

Шкип Не в котором царстве, не в котором государстве был-жил царь. У него были сын да дочь. Дочерь звали Марией, а сына, уж конечно, Иван, как.

Норка Нюрке дядизуевой было шесть лет. Долго ей было шесть лет. Целый год. А как раз в августе стало Нюрке семь лет. На Нюркин день рождения.

Последний лист Все лето провалялся в чулане ящик с красками, паутиной оброс. Но когда наступила осень — вспыхнула по опушкам рябина и налился медью кленовый лист, —.

Тимур и его команда Вот уже три месяца, как командир броне дивизиона полковник Александров не был дома. Вероятно, он был на фронте. В середине лета он прислал телеграмму, в.

Дева льдов I. РУДИ Заглянем-ка в Швейцарию, в эту дивную горную страну, где по отвесным, как стены, скалам растут темные сосновые леса. Взберемся на ослепительные снежные склоны.

Фиолетовая птица Как-то в мае, когда снег уже потаял, я сидел на стуле, вынесенном из дому, и чистил ружье. Дядя Зуй сидел рядом на чурбаке и заворачивал.

Три охотника Жили-были три веселых охотника: дядя Ваня, дядя Федя да дядя Кузьма. Вот пошли они в лес. Ходили, ходили, много разных зверушек видели, но никого не.

Барма Жили два брата в одной деревне, каждый жил в своем доме; у бедного было много детей, а у богатого не было ни одного. Долго просил.

Ута-Саган-батор В прежнее счастливое время жил Ута-Саган-батор со своею женой Урма-гохон-хатан в прекрасном дворце, вызолоченном да высеребренном изнутри, белее снега снаружи, вышиною до облаков, с серебряным.

Волшебник Пумхут и нищие дети На востоке Саксонии, между реками Эльбой, Найсе и Шпрее, находится прекрасное место Лаузитц. Давным-давно жил там человек по имени Пумпхут. Носил он на голове шляпу.

Купленная жена Вариант 1 Жил-был Иван купеческий сын: промотал по смерти отца свое имение и нанялся к родному дяде в приказчики. Дядя нагрузил свои корабли товарами и.

Дружок Замечательно нам с Мишкой жилось на даче! Вот где было раздолье! Делай что хочешь, иди куда хочешь. Можешь в лес за грибами ходить или за.

Алладин и волшебная лампа В одном персидском городе жил когда-то бедный портной. У него были жена и сын, которого звали Аладдин. Когда Аладдину исполнилось десять лет, отец захотел обучить.

Шурка Шла вчера я за водою, А у нас ведро худое. Из-за этого ведра Я наплакалась вчера. Залепила я дыру. Только воду наберу — А она.

Умный юноша Жил когда-то юноша по имени Салам. Сердце у Салама было доброе, не любил он только людей злых и низких. Его дядя слыл большим скрягой, и.

Силач Янош Было где-то или не было, а все ж таки было, говорят, за морем-океаном, за семьюдесятью семью царствами-государствами и еще на кривой вершок подальше, если отсюда.

Рассказ первого календера (ночи 11-12) Тогда выступил вперед первый календер и сказал ей: «О госпожа моя, знай, что причина того, что у меня обрит подбородок и выбит глаз, вот какая.

Дядя Миша Зашел как-то Медведь к Зайцу в огород и спраши­вает: — Как дела, Косой? — Да вот, морковку дергаю, дядя Миша. — А хороша морковка-то? —.

За лисой Я сидел за столом и набивал патроны, когда в комнату вошел мой приятель, художник. — Здорово, тезка! Ты это куда собрался? — спросил он. —.

Птичка-певунья и танцующий крестьянин Не в столь уж давние времена жил-поживал крестьянин по имени Саймон. Сообразительный он был и очень трудолюбивый. В урочное время расчищал себе делянку и возделывал.

Чугунная бабушка Против наших каслинских мастеров по фигурному литью никто выстоять не мог. Сколько заводов кругом, а ни один вровень не поставишь. Другим заводчикам это не вовсе.

Дядя Федор, пес и кот и политика Однажды Шарик прибежал домой и к дяде Федору: — Дядя Федор, вот ты скажи, возможен у нас на селе военный переворот? — А почему ты.

Умный бадма и глупый лама Когда-то, в очень давние времена, у одного старика жил на воспитании сирота, мальчишка Бадма. Кто у Бадмы были родители, никто не знал, а старику это.

Вишневый сад Комедия в четырех действиях Действующие лица: Раневская Любовь Андреевна, помещица. Аня, ее дочь, 17 лет. Варя, ее приемная дочь, 24 лет. Гаев Леонид Андреевич, брат.

Корова и козел У старухи были корова и козел. Корова и козел вместе ходили в стадо. Корова все ворочалась, когда ее доили. Старуха вынесла хлеба с солью, дала.

Наседка Весна. В ложбинке у дорожки Журчит невидимый ручей. Осины длинные сережки Купают в золоте лучей. В бору пестреет бугорок, Покрыт травою буроватой, Из-под нее глядит.

Бобки Заповедник — это такое место, где воспрещается всякая охота и животные спокойно разводятся, как в огромном зоопарке, только не в клетках, а на полной свободе.

Скат Один старик пошел утром на море удить рыбу. Он пошел по берегу поискать, где б получше. Вдруг видит: недалеко от берега торчат из воды камни.

Именины I После именинного обеда, с его восемью блюдами и бесконечными разговорами, жена именинника Ольга Михайловна пошла в сад. Обязанность непрерывно улыбаться и говорить, звон посуды.

Замечательная ракета Царский сын собрался жениться, и вся страна ликовала. Он целый год ждал невесты, и она наконец приехала. Она была русская Принцесса и всю дорогу из.

Белозубка В первый раз она появилась вечером. Подбежала чуть ли не к самому костру, схватила хариусовый хвостик, который валялся на земле, и утащила под гнилое бревно.

Сенька Малый В некотором царстве стояла небольшая деревня; в этой деревне жили два брата; один помер, и остался после него сын — записной вор Сенька Малый. Уж.

Наводнение в деревне Простоквашино Весна в Простоквашине была бурной. Снег как начал таять, так и не останавливался, пока весь не растаял. Речка Простоквашка совсем из себя вышла, стала на.

Сказка про Комара Комаровича — длинный нос и про мохнатого Мишу — короткий хвост Это случилось в самый полдень, когда все комары спрятались от жары в болото. Комар Комарович — длинный нос прикорнул под широкий лист и заснул. Спит.

Кималауэзо Один человек родом из города Амбаки, занимавшийся торговлей циновок, которые сам мастерил, забрел в места, далекие от его родины. За все время, что он пробыл.

Кошка Машка Поехал я зимою в Северный край охотиться за медведями. Поздно вечером добрался я наконец до глухой лесной сторожки. Она находилась километров за семьдесят от железной.

Источник

Безоблачной ночью плавает над чистым дором луна отражается

Ирина Казюлькина
Самая светлая кузница в мире
(Юрий Коваль и его книги)

«Б езоблачной ночью плавает над Чистым Дором луна, отражается в лужах, серебрит крытые щепой крыши. Тихо в деревне.
С рассветом у берега Ялмы раздаются глухие удары, будто колотит кто-то в заросший мохом колокол. За вербами темнеет на берегу кузница — дощатый сарай, древний, закопченный, обшитый по углам ржавыми листами жести. Отсюда слышны удары. » («Железяка»)
Кузница. А в кузнице, как и положено, кузнец, — коваль, иначе.
Бывает так, что фамилия многое может сказать о человеке. Коваль — он мастер, рукодел. «Коли не коваль, так и руки не погань» — поговорка даже такая есть. У В. И. Даля приведена, в его «Толковом словаре живого великорусского языка». Так что к Юрию Ковалю, наверное, вместе с фамилией перешел и особый дар. И что за беда, коли плавил он не железо, а слова, ковал не подковы да лемехи, а строки. Зато получалось, как у заправского мастера — добротно, легко и красиво.
Писать он начал еще в школе. Именно тогда стали появляться первые стихи. Что-то вроде:

«Метели летели,
Метели мели,
Метели свистели
У самой земли».
(«От Красных ворот»)

Позже, когда Коваль чудом поступил в Пединститут на филологическое отделение (чудом — потому что в школе не проявлял особого рвения к учебе), то серьезно увлекся там авторской песней (стал даже виртуозным гитаристом). К этому времени относятся и его первые публикации в газете с характерным названием «Ленинец».
Но кончилась студенческая пора. Год учительствовал Коваль в Татарии в сельской школе. А когда вернулся домой, в Москву, привез с собой новые стихи, рассказы и еще рисунки.
Рисовал он всегда. В институте даже второй диплом получил — учителя рисования. Руки у него, как у настоящего коваля, были мастеровитые, «умные» руки. Ладили они и с красками, и с глиной, и с металлом. Можно даже сказать, что настоящим художником Коваль стал прежде, чем писателем. Но и писал он как художник — замечая то, что остальным не видно.
Этот его пристальный взгляд можно почувствовать в любой книге: в «Алом» и «Чистом Доре», в «Листобое» и в «Самой легкой лодке в мире», в «Шамайке» и, конечно, в «Недопеске», пожалуй, лучшей его повести. Там так спокоен и прозрачен воздух, что порою берет сомнение, уж не колдовство ли это. Да и то сказать, коваль, кузнец то есть, он ведь всегда, поговаривали, знался с нечистой силой, а потому и считался чуть ли не колдуном.
Во всяком случае, Юрию Ковалю в его книгах подчинялись и люди, и звери, и деревья, и реки, и даже звезды. Заставил же он однажды созвездие Ориона светить недопеску Наполеону Третьему. И ведь светит. И кто знает, сколько еще светить будет.
А может, все это наговор, и нет здесь никакого колдовства, а есть умение и знание, что ли. Только вот откуда он, столичный житель, мог знать, как «почти не шевелясь, выползает туман к берегу» или какие они, «чудовищные, похожие на золотых гусениц корни аира». А вот знал. Потому что исходил многие десятки километров по лесам и полям, живал и в дальних заброшенных деревеньках, и в охотничьих избушках. Так что действительно знал — в лицо — и птиц, и зверей, и травы разные. И понимал их, и любил. Одну из своих книг он закончил так: «Шилишпер. Рыба, которая любит хлопать хвостом по воде. Если б автору предложили стать рыбой, он, конечно бы, стал шилишпером».
А ковалем, по Далю, в России еще называли речного бычка. Бычок — рыбка малая, незаметная и совсем непривередливая. Она, наверное, единственная из всех до сих пор живет в Яузе. Река есть такая в Москве. Как раз на ее берегу, в углу, образованном двумя глухими заборами, в старинном трехэтажном доме была у Юрия Коваля мастерская.

Фото Виктора Ускова и картина Юрия Коваля
из книги Юрий Коваль. АУА

С рассветом начался очень хороший день. Теплый, солнечный. Он случайно появился среди пасмурной осени и должен был скоро кончиться.
Рано утром я вышел из дома и почувствовал, каким коротким будет этот день. Захотелось прожить его хорошо, не потерять ни минуты, и я побежал к лесу.
День разворачивался передо мной. Вокруг меня. В лесу и на поле. Но главное происходило в небе. Там шевелились облака, терлись друг о друга солнечными боками, и легкий шелест слышен был на земле.
Я торопился, выбегал на поляны, заваленные опавшим листом, выбирался из болот на сухие еловые гривы. Я понимал, что надо спешить, а то все кончится. Хотелось не забыть этот день, принести домой его след.
Нагруженный грибами и букетами, я вышел на опушку, к тому месту, где течет из-под холма ключевой ручей.
У ручья я увидел Нюрку.
Она сидела на расстеленной фуфайке, рядом на траве валялся ее портфель. В руке Нюрка держала старую жестяную кружку, которая всегда висела на березке у ручья.
— Закусываешь? — спросил я, сбрасывая с плеч корзину.
— Воду пью, — ответила Нюрка. Она даже не взглянула на меня и не поздоровалась.
— Что пустую воду пить? Вот хлеб с яблоком.
— Спасибо, не надо, — ответила Нюрка, поднесла кружку к губам и глотнула воды. Глотая, она прикрыла глаза и не сразу открыла их.
— Ты чего невеселая? — спросил я.
— Так, — ответила Нюрка и пожала плечами.
— Может, двойку получила?
— Получила, — согласилась Нюрка.
— Вот видишь, сразу угадал. А за что?
— Ни за что.
Она снова глотнула воды и закрыла глаза.
— А домой почему не идешь?
— Не хочу, — ответила Нюрка, не открывая глаз.
— Да съешь ты хлеба-то.
— Спасибо, не хочу.
— Хлеба не хочешь, домой не хочешь. Что ж, так и не пойдешь домой?
— Не пойду. Так и умру здесь, у ручья.
— Из-за двойки?
— Нет, не из-за двойки, еще кое из-за чего, — сказала Нюрка и открыла наконец глаза.
— Это из-за чего же?
— Есть из-за чего, — сказала Нюрка, снова хлебнула из кружки и прикрыла глаза.
— Ну расскажи.
— Не твое дело.
— Ну и ладно, — сказал я, обидевшись. — С тобой по-человечески, а ты. Ладно, я тоже тогда лягу и умру.
Я расстелил на траве куртку, улегся и стал слегка умирать, поглядывая, впрочем, на солнце, которое неумолимо пряталось за деревья. Так не хотелось, чтоб кончался этот день. Еще бы часок-полтора.
— Тебе-то из-за чего умирать? — спросила Нюрка.
— Есть из-за чего, — ответил я. — Хватает.
— Болтаешь, сам не зная. — сказала Нюрка.
Я закрыл глаза и минут пять лежал молча, задумавшись, есть мне от чего умирать или нет. Выходило, что есть. Самые тяжелые, самые горькие мысли пришли мне в голову, и вдруг стало так тоскливо, что я забыл про Нюрку и про сегодняшний счастливый день, с которым не хотел расставаться.
А день кончался. Давно уж миновал полудень, начинался закат.
Облака, подожженные солнцем, уходили за горизонт. Горела их нижняя часть, а верхняя, охлажденная первыми звездами, потемнела, там вздрагивали синие угарные огоньки.
Неторопливо и как-то равнодушно взмахивая крыльями, к закату летела одинокая ворона. Она, кажется, понимала, что до заката ей сроду не долететь.
— Ты бы заплакал, если б я умерла? — спросила вдруг Нюрка.
Она по-прежнему пила воду мелкими глотками, прикрывая иногда глаза.
— Да ты что, заболела, что ли? — забеспокоился наконец я. — Что с тобой?
— Заплакал бы или нет?
— Конечно, — серьезно ответил я.
— А мне кажется, никто бы и не заплакал.
— Вся деревня ревела бы. Тебя все любят.
— За что меня любить? Что я такого сделала?
— Ну, не знаю. а только все любят.
— За что?
— Откуда я знаю, за что. За то, что ты — хороший человек.
— Ничего хорошего. А вот тебя любят, это правда. Если бы ты умер, тут бы все стали реветь.
— А если б мы оба вдруг умерли, представляешь, какой бы рев стоял? — сказал я.
Нюрка засмеялась.
— Это правда, — сказала она. — Рев был бы жуткий.
— Давай уж поживем еще немного, а? — предложил я. — А то деревню жалко.
Нюрка снова улыбнулась, глотнула воды, прикрыла глаза.
— Открывай, открывай глаза, — сказал я, — пожалей деревню.
— Так вкусней, — сказала Нюрка.
— Чего вкусней? — не понял я.
— С закрытыми глазами вкусней. С открытыми всю воду выпьешь — и ничего не заметишь. А так — куда вкусней. Да ты сам попробуй.
Я взял у Нюрки кружку, зажмурился и глотнул.
Вода в ручье была студеной, от нее сразу заныли зубы. Я хотел уж открыть глаза, но Нюрка сказала:
— Погоди, не торопись. Глотни еще.
Сладкой подводной травой и ольховым корнем, осенним ветром и рассыпчатым песком пахла вода из ручья. Я почувствовал в ней голос лесных озер и болот, долгих дождей и летних гроз.
Я вспомнил, как этой весной здесь в ручье нерестились язи, как неподвижно стояла на берегу горбатая цапля и кричала по-кошачьи иволга.
Я глотнул еще раз и почувствовал запах совсем уже близкой зимы — времени, когда вода закрывает глаза.

Источник