синее море белый пароход
1
завтра в поход
Чернил – в запасе.
Виски – тоже.
Отдать швартовы! Мы в Пути.
На тральщике, не на баркасе.
Попутный ветрА поутих.
— КЭП, затянуться не желаешь?
— ДОК, отвали! Ты ж завязал.
— Как знаешь. Друг. А не жена. Ишь,
с утра уже залил глаза
и намозолить норовишь всё.
Пойду к поммеху, оттянусь.
— Не помешал?
— ДОК, сукровищща
родименький-лепилапусь!
Read more: Точки с запятыми;
душ перехлёст, сухой расчёт
и панибАрство со святыми.
и кое-что, представь! – ещё.
Люблю Своих на фоне моря
и неба. Кто тут устоит,
когда с закатом смоет горе,
с рассветом – прибыли обид.
Без берегов – покойней, что ли.
По звёздам думку нагадать.
Зюйд-вестом потянуло. Ой, ли?
ИзЫ дня в день, бля, благодать.
2
А про меня не скажут: «Ты былО»
и не напишут пышных некрологов.
Лишь жадный ветер выставит стекло,
внеся в твой дом, похожий на берлогу,
Цветные три пера от Жаркой Птицы –
три весточки: «БылО-УшлО-СветлО».
Одно из них – к любимым возвратится,
другое – оцарапается зло,
застряв на лезвии рассветного тумана.
Бескровная златая тишина.
А третьему – ему по барабану –
ушёл-ушло-ушла: «Идите на. »
За ушком пощекочет: «Просыпайся!
Шторма притихли, и пора в Поход»
Идите на. на три-четыре вальса.
Никто на берегу давно не ждёт.
3
Ползи, партизан, ползи,
закусив удила-хворостинку.
Всё сбудется! Всё на мази.
Бабахнешь, — спишем на Стинга.
Юли, изголяйся, жги
мозги обывателей плазмой.
Добавлю тебе Пурги
остыть после страх-приказа.
Не выполнишь, — помирай.
Молча. (По тех.заданью)
Воины – строем – в Рай.
Поодиночке – в спальню.
Держись, Диверсант! В Раю
песни – тебе не снились.
Самурайскую пропою –
надёжную – ХаLLа-киLLес!
4
Я знаю, ты меня предашь,
моя Легенда.
Баш обменяется на баш.
Смагнитит Гендер.
Меня не скупишь, не пропьёшь,
но – Променяешь.
Вся твоя правда – моя ложь
и про меня и
про Великую Любовь
на фоне Ночи.
Опять прольётся чья-то кровь.
Ведь Ты так хочешь.
Ах, Твоя Воля. Поступай,
как Сам не знаешь.
Аллах Акбар ИдэмБанзай!
Кукуру-За-Йэ!
5
Да знакомы мне законы
стихоложества.
Неизвестно только: вдруг и почему
из НИЧТОжества
кукуется художество
и даруется дурашке одному.
6
Вот жалеть меня не надо.
Я – хорошее.
Средство для посуды и мытья.
Принимаю взятки ШОКоЛАДом.
Подставляюсь до небытия.
7
Синее море белый пароход
Где-то я слямзила эту ерунду.
Вертится-крутится. Ну, её – в РАСХОД!
Придумаю новую прямо на ходу.
В инее – Горе. В теле – купорос.
Где-то я вычитала про ПРА-любовь.
Шизофренический, кажется, понос.
Кто ж догадается про ГолУбу кровь?!
Литературная NORMA. Языка,
костного мозга, печени Врага.
М-М-Ммило. Пряно. В точку.
ТэЧэКа
Варягам и грекам –
Честная Яга.
Источник
Синее море, белый пароход!
Хочется вернуться, на берег нашего детства. Середина лета, это золотая пора для мальчишек и девчонок.
Мальчишки первыми попробовали искупаться и своими впечатлениями делились с девчонками. Купаться хотелось всем, а вода возле мола прогревалась быстрее и все стремились занять свои места.
В посёлке у каждого был свой берег и каждый старался приукрасить и похвастаться им. И как же верна, пословица: «каждый кулик, своё болото хвалит». Нам всем было, чем похвастаться, мы жили у синего моря, по имени Байкал.
По берегам нашего детства, не ездили на машинах, не бросали хлам на чистый, белый песок. Прибегая на берег, мы беззаботно валились на горячий песок. Любимое место на берегу, было возле рыбзавода. Вода там хорошо прогревалась, а дно было не такое глубокое и песчанное.
Воды никто не боялся, да и несчастных случаев на воде не было. Мы всегда были на глазах у взрослых. На пристани всегда было многолюдно, стояли катера пэтээсы, рыбацкие боты, ездили машины. Мол, жил своей жизнью и ни когда, не был пустым.
На берег приходили в обед, когда домашние дела были сделаны, солнце припекало, а до прихода родителей ещё было достаточно времени.
Но были исключительные дни, когда на берег хотелось прибежать пораньше и не пропустить красивого зрелища. В такие дни по расписанию, приходил наш, Белый пароход «КОМСОМОЛЕЦ». Вся детвора с замиранием сердца, ждала тот момент, когда на горизонте появлялся пароход. Всегда пароход, появлялся по-разному. Мог, появится дым, а парохода ещё не было видно, или внезапно в синем море вырисовывался БЕЛЫЙ ПАРОХОД.
Пароход, приходил точно по расписанию. Был он уже стар и ход его был не быстрым. Но каждое лето, на горизонте появлялся белоснежный пароход. К посёлку, пароход приближался медленно, величаво, давая возможность всем улусам полюбоваться им.
Пароход не соперничал с синем морем, они были одно целое, оба имели солидный возраст. Море и пароход, дарили себя нам. А мы повзрослевшие, в благодарность, оставили в сердцах память о БЕЛОМ ПАРОХОДЕ. Приближаясь к рейду или удаляясь от него, на радость детворе, он приветствовал нас протяжными гудками. Мальчишки и девчонки с радостью отзывались на приветствие, махали руками и свистели в ответ.
Пароход не подходил к молу, ему не хватало глубины и с него опускались шлюпки, которые доставляли пассажиров на берег.
Детвора, наблюдала с берега за происходящим, а порой, как птицы срывалась с песка и летела на мол. Хотелось видеть, как лодки причаливают к пирсу. Когда пассажиров было много, приходило две лодки. Приезжали свои поселковые, а так же были туристы, которые ступив на мол, не спешили его покидать. Они ходили по пирсу, а мы за ними, у всех был свой интерес.
Пирс нашего детства, БЫЛ, оживлённый и интересный. Босоногие, чёрные от солнца, мы с любопытством рассматривали прибывших туристов. Любопытство было обоюдное, нам оторванным от материка было интересно видеть и слушать незнакомых людей, а их привлекали красота окружающая нас.
Синее, синее море, скалы и безбрежные пляжи, до самого горизонта. Вот так встречались два мира, а пароход забирал своих пассажиров и таким же гордым, неторопливым ходом удалялся от острова. Теперь ПАРОХОД, приходит по расписанию, в нашу память.
Источник
Геннадий Машкин — Синее море, белый пароход
Геннадий Машкин — Синее море, белый пароход краткое содержание
Повесть о дружбе русских и японских детей, встретившихся вскоре после Великой Отечественной войны на Южном Сахалине.
Лейтмотив произведения – сближение двух народов в трудное послевоенное время, которое писатель показал на уровне житейских взаимоотношений японской семьи и русских переселенцев.
Синее море, белый пароход — читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
СИНЕЕ МОРЕ, БЕЛЫЙ ПАРОХОД
– Пешком до театра военных действий нам не добраться, – сказал я ребятам в тот день, когда наши войска уже штурмовали Южный Сахалин.
– Главное – из города вырваться, – произнес Скулопендра, и кончики его рыжих волос вспыхнули в бруске дневного света. Из квадратной бойницы в стенке пещеры бил этот пучок.
– Может, уведем коляску отца? – посоветовал Борька.
– На инвалидной тарахтелке застрянешь в первой луже, – возразил Скулопендра.
– Над-до еще раз н-написать т-твоему отцу, – сказал Лесик, размахивая в полутьме пещеры белыми руками. – Он п-привезет «мерседес».
– И так должен привезти, – отозвался я. – Губную гармошку прислал? Прислал.
Трофейную эту гармошку мы получили в посылке. Что стоило отцу привезти с собой какой-нибудь «мерседес»? Отец как раз демобилизовался и скоро должен был приехать домой из Германии. Об этом он написал в письме, которое вложил в посылку с гармошкой. В ответ я ему написал, чтобы он постарался привезти мне легковушку, какой-нибудь завалящий «мерседес». Она нам с ребятами очень бы пригодилась.
– Жалко гармошку, – сказал Борька и затилинькал на балалайке грустный вальс «Над волнами». – Был бы оркестрик… Я – на балалайке, ты – на гармошке, Скулопендра – на свистульке, Лесик пел бы…
Да, гармошку нам с мамой пришлось отнести на базар и обменять на галеты. Размоченные в молоке галеты любит мой больной брат Юрик. Иначе бы я не отдал гармошку маме. Отец прислал ее нам с Юриком.
– Мы на фронте раздобудем целый духовой оркестр! – выпалил Скулопендра. – Я буду играть на самой здоровой трубе. – Он приставил ко рту кулак и надул щеки: – Бум-туру-рум…
– Перестаньте! – оборвал я их. – Надо думать о главном…
– М-мне отец с-снился вч-чера, – тихо сказал Лесик.
Мы наклонили головы. Отец Лесика погиб в битве с японцами на озере Хасан. И мы собирались мстить за него так же, как за моего деда, партизана. Дед такой бравый на фотографии, что висит у нас на стене. Усы вверх подкручены. И на эфесе сабли рука с крупными костяшками пальцев. Японцы сожгли деда в топке паровоза в двадцатом году. Я читал об этом в книжке про партизан Дальнего Востока. Было так… Вначале оккупанты делали вид, что борются за мир и поддержание порядка в Хабаровске и на всем Дальнем Востоке. Но когда партизаны накостыляли по шее колчаковцам и выперли их из Хабаровска, японцы оскалили зубы. Они решили утопить советскую власть в партизанской крови. И вот генерал Сиродзу написал в хабаровской тогдашней газете, что японские войска покидают город.
Я наизусть помню две строчки из его брехни: «Жалко покидать население Дальнего Востока, с которым мы познакомились так близко, так кровно, питая к нему самую теплую дружбу. Желаем полного успеха в строительстве и сохранении мира и порядка».
А утром японцы ударили из пушек по городу.
Бабушка рассказывала, как отступали партизаны. Дед забежал домой проститься, и это сгубило его. Он не догнал свой отряд, который залег в тайге за пеньками. Японцы ранили деда в ногу и схватили его. А потом раненого деда японцы кинули в раскаленные глубины паровозной топки… У бабушки в узелке на дне сундучка хранится шлак из топки того паровоза… Я не могу спокойно глядеть на дверцу горящей печи. У меня начинают зябнуть плечи, когда я вижу красные колосники…
– Оркестром не отомстишь, – сказал я и стукнул кулаком по столу.
– Тогда завтра надо выходить, – сказал Скулопендра, шоркнув носом. – Придется пёхом…
– Может, еще немного подождем, ребята? – пошел я на попятный. – Должен отец вот-вот подъехать.
– Надо рискнуть, – заявил Скулопендра. – Будем-будем ждать этот «мерседес», а войне и конец!
– Н-на наш век х-хватит, – пробормотал Лесик. Глаз его блеснул, как кончик штыка.
– А вдруг войны больше вообще не будет? – сказал Борька и заиграл на своей балалайке «Светит месяц».
– Ну да… – недоверчиво протянул Лесик.
– Все может быть, – решил Скулопендра и подвинул мне тряпицу с нашим оружием, – потому и надо спешить.
– Завтра утром, в девять ноль-ноль, быть здесь как штык, – объявил тогда я и еще раз перебрал наше оружие: патрон от крупнокалиберного пулемета, самопал с свинцовой рукояткой, новенькие рогатки, для которых мы изрезали противогаз, и две самострельные ракеты, изготовленные Лесиком. Небогато, конечно, однако на первый случай есть. Я завернул все снова в тряпицу и встал.
– Сайонара, – попрощался я по-японски.
– С-смерть яп-понским самураям!
Уже два года мы занимались в школьном кружке японского языка. И в штаб-пещере я ввел порядок – как можно больше говорить по-японски: партизаны должны знать язык врага. Но ребята ленились.
Раздвигая заросли паслена, я дошел до нашего огорода и поднялся по меже к дому. Я хотел уже заскочить в сенцы, но остановился. Калитка с улицы была распахнута. Она криво качалась на брезентовых петлях. Что такое? Мама за калитку всегда нас ругала. Оставь открытой – заберется коза в огород и таких бед натворит…
Я закинул веревочную петлю калитки на кол и вошел в дом.
Посреди комнаты сидел на венском стуле человек в кителе под цвет табака и таких же брюках с напуском на сапоги «джимми». Китель на груди его обтягивали ордена и медали. На погонах – широкая серебряная полоска. Это отец сидел передо мной, старший сержант.
У него была сморщена правая щека, будто ему больно улыбаться. Стальные зубы сжимали трофейную сигарету в правом углу рта. У отца курчавились синеватые волосы. Бугры его глаз были до половины прикрыты веками, словно отец очень устал и ему хочется спать. Я сразу отметил про себя, что мы с отцом не очень-то друг на друга похожи. Я на деда похож и маму. Лицо у меня круглое, волосы прямые, цвета сосновой коры. И только носы у нас с отцом оказались одинаковые – острые, с горбиком.
– Ну, сынок, подойди ко мне, – сказал отец голосом, похожим на скрип новых сапог. У военных, я замечал, такие голоса.
У меня засвербило в носу. Наконец-то «мерседес». Но где он. Может, стоит на станции, на платформе?
У мамы горел блин на сковородке. Бабушка сидела рядом с отцом на табуретке и выспрашивала его насчет погоды в Германии. На ее коленях ёрзал Юрик. Он доставал рукой, похожей на росток картошки, медаль «За отвагу». Никто не догадывался спросить отца, что он привез с фронта.
– Папка, за что тебе дали такие красивые? – Юрик забренчал медалями. Он картавил, и вместо «красивые» получалось «класивые».
– За отвагу, сынок, – ответил отец и погладил его по головке. Пальцы у отца были темные, с глубокими бороздками в суставах.
Источник
Белое солнце синий пароход
Раньше я не знал и ни от кого не слышал, что крикливые, беспокойные сойки умеют так красиво петь и даже устраивают концерты.
Присев на пенек под елкой, я закурил трубочку и с удовольствием стал слушать лесную музыку, любоваться веселыми, разнаряженными в весенний, праздничный наряд музыкантами, распевавшими над моей головой.
Неожиданно лесной весенний концерт был испорчен. По моим следам вдруг примчался мой охотничий пес, которого я нарочно оставил дома, отправляясь на тетеревиный ток. С высунутым языком, громко хахая, он стал носиться, нюхать под деревьями и, разумеется, все испортил. С тревожным некрасивым криком, оповещавшим птиц и зверей о появлении собаки, сойки разлетелись во все стороны.
Я очень рассердился на мою собаку, испортившую лесной концерт. Услышать поющих соек больше никогда мне не удавалось.
Что это? Свистят в небе крылья или это лопнула над моей головой дубовая почка? И откуда этот крепкий ветровой над землею дух? Смеется, играет на позеленевшем небе весеннее солнце. Бегут, звенят по береговым глинистым скатам ручьи… Я сижу на берегу под большим деревом, смотрю на реку, кругами уплывающую в синеву. На дубу надо мною поет дрозд. Высоко над землею, свистя крыльями, пролетают дикие утки, а за рекою в деревне ревет на дворах бык. И вдруг с такою силою охватывает меня неудержимое желание странствовать, что я крепко сжимаю руки, щурюсь и смеюсь, глядя, как подо мною уплывает река…
Нужно ли знать? Спрашивают разве друг у дружки птицы? Конечно к морю, куда бегут все реки, текут все ручьи.
И я вижу себя у вагонного окна. Что-то очень веселое выбивают колеса. Я неотрывно смотрю на черные, точно смазанные маслом, поднятые плугами поля. Легкой паутинкой взлетает и опускается над полями стая грачей. Ласковая старушка — моя вагонная спутница — заглядывает в окно через мое плечо, крестится на дальнюю белую церковь.
Как славно выбежать из вагона на остановке, полной грудью вдохнуть легкий тополевый воздух, перемахнуть через круглую лужицу, в которой, как в оброненном зеркале, отражается пухлый край белого облака, сорвать под насыпью первый весенний цветок и вскочить в вагон на ходу! Опять сидеть у окна и ожидать неотрывно, когда за полями широкое заблестит море, у большой станции остановится поезд и ласково скажет старушка:
— Помоги-ка мне, милый…
Белый просторный город, синее море, над городом и морем по голубому глубокому небу тихо плывет горячее солнце. Я с утра в порту, где один к одному стоят пароходы, пропахшие краской, дымом, морскими ветрами. Грохот лебедок, свист и шипение пара, скрип деревянной эстакады, по которой медленно движется поезд, стук молотков, трепетание флагов, смешение наречий и языков — и над всем этим соленое и кроткое дыхание морского ветра.
В конце эстакады, у мола, уходящего далеко в море, разгружается большой, только что прибывший из дальнего плавания пароход. Костлявые длинноносые персы, с выкрашенными в огненный цвет ладонями и ногтями рук, ходко бегают взад-вперед по перекинутым с берега сходням, а на каменном берегу растет высокая гора ящиков и мешков.
Я стою долго, смотрю на пароход, недавно переплывший океан, на старого кочегара в синей куртке с засученными рукавами, стоящего над трапом с трубкою во рту и спокойно поплевывающего в воду.
Как памятен мне этот день поступления на «Ольгу»! Вот я медленно поднимаюсь по скрипучему высокому трапу, ступаю на чистую палубу. Тяжелый краснолицый человек сидит за дверью открытой каюты. Мне виден его затылок, въевшийся в красную шею воротник белого кителя, редкие, коротко обстриженные волосы и толстые, прижатые к голове уши. Он взглядывает на меня мельком, не меняя позы, продолжает набивать над столом папиросы. Я смотрю на его локти, на большие руки, берущие из коробки папиросные гильзы, на внутренность каюты: фотографии над покрытой коричневым одеялом койкой, японский веер, стеклянный аквариум с зелеными водорослями и маленькими рыбками.
— Паспорт есть? — коротко спрашивает он, укладывая в портсигар папиросы. И, тяжело повернувшись на складной табуретке, смотрит в упор своими опухшими глазами. — Можешь приносить вещи…
С каким неподкупным весельем проводим мы последний тот вечер.
А через день пароход уходит в море. Как всегда перед отходом, на палубе шумно и толкотно. Играет на берегу оркестр. Чиновники в белых кителях и фуражках с белыми верхами важно стоят в толпе. Плотно теснятся на краю серой каменной пристани женщины со смеющимися и заплаканными лицами, машут платками. Ревет третий гудок, от которого вздрагивает, глубоко дрожит железное нутро парохода, а женщины, морщась и смеясь, закрывают уши… Когда отрываюсь от работы, пристань уже далеко, уплывают крыши пакгаузов, белые кителя, блеск труб оркестра, тоненькая полоска толпы, над которой все еще трепещет белая пена платков.
Источник