1. История создания и история публикации
У него какой-то особенно четкий рисунок
и тонкая мысль подлинного модерниста.
Д. Лутохин о Б. Пильняке 1
В облаках торопилась, суматошилась луна,
и, как хлыст, стлался по улицам автомобиль.
Б. Пильняк. Повесть непогашенной луны
«Повесть непогашенной луны» была написана в 1926 году 2 , спустя всего несколько месяцев после загадочной смерти героя гражданской войны, легендарного командарма М.В. Фрунзе (1885–1925). Однако весь тираж пятого номера журнала «Новый мир» за 1926 год, где была опубликована «Повесть…», был конфискован, в том числе и экземпляры, уже полученные подписчиками.
В запретительном постановлении Политбюро ЦК ВКП(б) от 13 мая 1926 года «О ? 5 “Нового мира”» говорилось: «…а) Признавая, что “Повесть о непогашенной луне” (так!) Пильняка является злостным, контрреволюционным и клеветническим выпадом против ЦК и партии, подтвердить изъятие пятой книги “Нового мира”… в) Предложить тов. Воронскому письмом в редакцию “Нового мира” отказаться от посвящения Пильняка с соответствующей мотивировкой, которая должна быть согласована с Секретариатом ЦК… Запретить какую-либо перепечатку или переиздание рассказа Пильняка “Повесть о непогашенной луне”…» 3
Возвращение произведения к читателю состоялось лишь в 1987 году 4 . Дело в том, что сюжет повести — рассказ о трагической гибели командарма Гаврилова — проецировался современниками на реальный исторический факт, реальные исторические прототипы: Фрунзе и Сталина 5 . Тем более что повести было предпослано посвящение: «Воронскому, скорбно и дружески» (в современном издании — «Воронскому, дружески»), так как А.К. Воронский был близким другом Фрунзе. Б.Б. Андроникашвили-Пильняк свидетельствует: осенью 1925 года «в Баку приехал М.В. Фрунзе. Его сопровождал А.К. Воронский, его иваново-вознесенский земляк и революционный соратник, личный друг. В “По вести непогашенной луны” Пильняка они оба описаны в качестве командарма Гаврилова и его друга Попова… Фрунзе умер в том же году после неудачной операции, что послужило Пильняку темой для его нашумевшей повести… Что касается Воронского, то повесть была посвящена ему, ему пришлось оправдываться, что он сообщил Пильняку некоторые подробности [смерти Фрунзе. — В.К.]» 6 .
Тексту произведения предшествует «Предисловие», в котором автор отклоняет исторический код прочтения повести: «Фабула этого рассказа наталкивает на мысль, что поводом к написанию его и материалом послужила смерть М.В. Фрунзе. Лично я Фрунзе почти не знал, едва был знаком с ним, видел его раза два. Действительных подробностей его смерти я не знаю, — и они для меня не очень существенны, ибо целью моего рассказа никак не являлся репортаж о смерти наркомвоена. — Все это я нахожу необходимым сообщить читателю, чтобы читатель не искал в нем подлинных фактов и живых лиц. Москва. 28 янв. 1926 г. Бор. Пильняк» 7 .
Но само упоминание в «Предисловии» имен Фрунзе и Сталина уже было для читателя многозначительным, было своего рода «подсказкой», тем более что автор не отрицает своего знакомства с Фрунзе. В «Повести…» отразились многие реальные факты, в том числе и две автомобильные катастрофы, которые предшествовали смерти М.В. Фрунзе (см. дважды повторяющийся эпизод безумной автомобильной гонки в повести 8 ). Симптоматична также номинация «негорбящийся человек из дома номер первый» в повести: она побуждает вспомнить метафорический характер псевдонима Сталин (стальной, несгибаемый), который к тому же был в реальной действительности невысокого роста, сутулым. Какой был бы смысл актуализировать антонимический признак горбящийся/негорбящийся, если бы носитель этого признака не выбивался из общего ряда обычных, негорбящихся людей? О прямом участии И. Сталина в этой загадочной истории свидетельствуют и воспоминания одного из мемуаристов (И.К. Гамбурга): «Я убеждал Михаила Васильевича [Фрунзе. — В.К.] отказаться от операции, поскольку мысль о ней его угнетает. Но он отрицательно покачал головой — Сталин настаивает на операции, говорит, что надо раз и навсегда освободиться от язвы желудка. “Я решил лечь под нож”» 9 . Очень важно, что Фрунзе (как затем и командарм Гаврилов, — Б. Пильняк очень точно это почувствовал) не выглядит марионеткой в руках «первого человека», он обладает волей самостоятельно и осознанно принимать решения: «я решил лечь под нож» — в этом и заключается выбор. У такого решения должен быть психологический подтекст, который и попытался (и очень убедительно) разгадать автор «Повести непогашенной луны».
Да, конечно, повесть прочно укоренена в своем истоическом времени 10 . Однако художественное произведение не исторический репортаж, и его содержание намного шире содержания реального исторического события. В свое время скандал, вызванный публикацией «Повести…», закончился попыткой Б. Пильняка оправдаться, объясниться. В первом номере «Нового мира» за 1927 год писатель поместил покаянное письмо, в котором были следующие строки: «… присоединяю мое мнение к мнению редакции и считаю большой ошибкой как написание, так и напечатание “По-вести непогашенной луны”». Но, независимо от дальнейших объяснений Б. Пильняка, повесть, как оригинальное художественное произведение, стала фактом литературы, у нее сложилась своя, теперь уже независимая от автора, судьба, которую определили и определяют время, читатели, критики…
В первых литературно-критических журнальных откликах после публикации в 1987 году «Повесть непогашенной луны» была прочитана, что вполне понятно (и текст повести дает тому основание 11 ), по идеологическому коду, социально-психологическому, коду «социальной прогностики» (А. Латынина). Критики обращались прежде всего к произведению «о политическом убийстве, о человеке, бессильном противостоять приказу» 12 , к «повести о смерти великого командарма Гаврилова», хотя и сознавали, что «ради каких-то “неведомых” художественных и духовных целей он [Пильняк. — В.К.] столь демонстративно, явно, четко и нарочито подчеркивает не бытовые, а символические, общие и “глобальные” черты фигур» 13 . Было отмечено, что «автор приоткрывает завесу над загадкой политической устойчивости системы, в рамках которой приглашение на казнь отклонить психологически невозможно» 14 . Соответствующим образом было определено и ядро конфликта повести: «Два человека, отношения которых завязали и развязали сюжет этой повести, сошлись в ней лицом к лицу. И один из них послал на смерть другого “властным взглядом”. Вот, собственно, ядро конфликта [здесь и далее выделено мной. — В.К.]» 15 . Утверждения, конечно, справедливые: Б. Пильняк и сам признавался, что его привлекла в этом сюжете (противостоянии Фрунзе и Пильняка) «коллизия коллектива и индивидуума» 16 . И все-таки эта повесть не только историко-психологический репортаж — есть в ней подтекст, тайна, связанная прежде всего с образом луны, — глубоко авторским, не связанным на поверхности с политическим содержанием произведения: «Но самому-то мне тема “Луны” в 1926 году звучала, — признавался писатель, — и в этом я повинен» 17 . В этой загадке, художественной значительности повести отказывали многие 18 …
Несколько позже критика и литературоведение (И. Шайтанов, Е. Яблоков, Н. Грякалова, А. Ауэр, Л. Григорьева, В. Скобелев и другие) выходят за пределы идеологической трактовки повести, стремятся прочитать ее в контексте общей философской, историософской концепции писателя, связанной с идеей природожизни, с чрезвычайной значимостью биологического начала в ней. В связи с этим перспективным представляется утверждение, что «в повести исследуются социально-психологические предпосылки одного из этапов исторического развития страны, которое совершается, по мысли Пильняка, по законам насилия над органикой жизни и имеет истоки еще в петровской эпохе» 19 .
По справедливому замечанию Вольфганга Казака, «Повесть непогашенной луны» отличается более энергичным развитием действия и обнаруживает большую закрытость формы [выделено мной. — В.К.]» 20 . Понимание этой особенности произведения Пильняка обязывает к необходимости понять его прежде всего «изнутри», его внутреннюю логику, т.е. логику монтирования, сцепления различных эпизодов, образов и мотивов, перекличку и контекстный смысл ключевых фраз, отдельных слов и т.д. Пильняк создал в по вести особый художественный мир, в котором господствуют свои взаимосвязи и взаимозависимости, причины и следствия, и повесть напоминает сложную шахматную партию, которую трудно, но интересно разгадывать. Примем на вооружение точку зрения, согласно которой «произведение — это не только предмет, но и почва истолкования. Произведение объясняется с помощью самого произведения. Иначе говоря, путем установления внутренних связей» 21 (герменевтический подход).
Исторический код прочтения — один из возможных, и он открывает только одну грань содержания «Повести…» — ее укорененность в реальных исторических обстоятельствах, пореволюционной действительности. Для более адекватного прочтения этого произведения Б. Пильняка именно как художественного (а не исторического репортажа) необходим эстетический код прочтения, максимально учитывающий внутреннюю образную структуру произведения, поэтику заглавия, перекличку (повторы и сцепления) мотивов и образов, символику цвета, особенности хронотопа (времени и пространства произведения) и т.д.
► Читайте также другие статьи по творчеству Б.А. Пильняка и анализу «Повести непогашенной луны»:
Источник
2. О символике названия, о точке зрения автора-повествователя в повести
В произведениях Б. Пильняка название, наряду с композицией, выступает, как правило, главной скрепой, смысловым стержнем произведения. Само название «Повесть непогашенной луны» в данном случае содержит установку на эпичность, общезначимость описываемого. Срабатывает память жанра, и в сознании читателя актуализируются названия древнерусских летописных повестей («Повесть временных лет», «Повесть о разорении Рязани Батыем» и др.; известно также пристрастие Б. Пильняка к древнерусской старине) с их эпической лаконичностью и обобщенностью образов героев. Лаконизм и обобщенность свойственны и повести Пильняка, они определяют и принципы создания характеров.
В уже цитированном партийном постановлении 1926 года произведение Б. Пильняка получило название «Повесть о непогашенной луне» неслучайно: из такого варианта названия следовало, что точка зрения рассказчика-повествователя является традиционной — он смотрит на луну «с земли», «снизу вверх» и он — один из тех, кто находится в «городе» («городская душа» которого «залапана ныне мутью»). За этим автором-повествователем, конечно, стоит сам Пильняк, и он, естественно, и должен нести ответственность за публикацию.
Подлинное же название — «Повесть непогашенной луны» — существенно меняет угол зрения: повествование ведется как бы от имени луны — со стороны мы наблюдаем за всем тем, что происходит на земле. Перед нами, таким образом, не локальное место действия (хотя бы и огромное государство), а, по сути, весь земной шар, вся история человечества в конкретный период ее развития. Этот вариант названия подразумевает нахождение автора-повествователя вне «города» — технической цивилизации. Из этой физической точки зрения виднее судьбы человечества, конфликт цивилизации с ее механистичностью, губительным воздействием на человека и — природожизни. Действие, конфликт, таким образом, приобретают глобальный, космический характер. Повествование в конечном итоге театрализуется, остраняется, приобретает характер объективного свидетельства, некоей летописи, описывающей историю человечества. «Сторонность» физической точки зрения позволяет убедительнее раскрыть суть конфликта и изнутри, и в то же время увидеть его со стороны 1 .
Содержание повести, ее историософская концепция не могут быть более или менее адекватно интерпретированы без анализа ее центрального образа, вынесенного в название, — образа луны 2 . В названии произведения оставлены нереализованными валентные (сочетаемостные) возможности страдательного причастия прошедшего времени — непогашенная луна и содержатся скрытые вопросы: кем не погашена луна?, когда?, при каких условиях? Содержится и скрытое утверждение: «луна может быть кем-то, при определенных обстоятельствах, погашена» — и подразумевается, что подобная попытка была предпринята. Ответы на эти скрытые, имплицитно присутствующие вопросы в повести, в силу ее метафоричности, зашифрованы, но шифр находится в са мой повести.
«Взойдя в этой повести, — справедливо пишет И. Шайтанов, — луна все чаще будет освещать прозу Пильняка, превратившись в одну из устойчивых метафор, связующих природное и историческое» 3 . Каково содержание этой устойчивой метафоры 4 ?
Финал «Повести…», ее последняя фраза вроде бы характеризует луну как злую, жестокую, даже кровавую, которая будто бы заморозила душу города: «Было совершенно понятно, что этими гудками воет городская душа, замороженная ныне луною». Но совершенно также очевидно, что финальная фраза противоречит логике движения образа луны в произведении. В самом деле, этот образ до финала нигде не сопровождается отрицательной оценочностью. Луна дана либо в нейтральном эмоциональном ключе (в меньшинстве случаев: «над городом шла луна», «луна скользила по рельсам», «луна спешила над городом», «лес замер в снегу и над ним спешила луна»), либо, и это гораздо чаще, оказывается в такой ситуации, которая вызывает сочувствие, сопереживание читателя («поднялась ненужная городу луна», «на горизонте умирала за снегами в синей мгле луна», «торопилась полная, устающая торопиться луна», «торопилась, суматошилась луна, и, как хлыст, стлался по улицам автомобиль», «машина сломала скорости. погнав за облаками луну», «от луны осталась… тающая ледяная глышка», «белая луна, уставшая спешить», «луна скользила по рельсам; пробежала собака, визгнула и скрылась в простор черной рельсовой тишины»). Очевидно, что отношение повествователя явно сочувственное по отношению к луне, и предшествующее поведение и экспрессивный ореол луны не готовят финальную фразу о луне, «заморозившей» город, а скорее противоречат ей.
Попытаемся объяснить этот парадокс. Прежде всего с пильняковской луны надо снять характеристику «кровавая», «злая непогашенная луна» (что часто встречается в критической литературе). Луна не виновата, ее роль явно преувеличена. Луна — «отражение», «зеркало», а виноват в том, что «городская душа заморожена», — негорбящийся человек из дома номер первый (ему принадлежит активное действенное начало), командарм Гаврилов и… город.
Сама форма финального авторского утверждения необычна, двусмысленна: «было совершенно понятно…» то, что из логики развития образа луны никак не вытекает! С недоверием к этому утверждению побуждает отнестись и прием, использованный в «Предисловии», где автор просит не усматривать во Фрунзе и Сталине прототипов персонажей его повести, хотя прототипичность эта для современников была очевидной. По сути, этот же прием — утверждения-опровержения — встречается и в заключительной фразе повести, где содержится скрытое утверждение, что не луна является первопричиной трагического финала. Луна в повести не деятель, что выражено и в названии — в форме страдательного причастия прошедшего времени.
Луна сама как бы испытывает воздействие Первого человека. И не только луна, но и солнце, и город испытывают одинаково угнетенное состояние — оно связано с «холодным взором» негорбящегося человека из дома номер первый: «Красное, багровое, холодное на Востоке подымалось солнце. Там внизу — в лиловом синем — в светлом дыму — во мгле — лежал город. Человек окинул его холодным взором. От луны в небе — в этот час — осталась мало заметная, тающая ледяная глышка. В снежной тишине не было слышно рокота города».
Обратим внимание на то, что процитированные строки являются финалом композиционного центра повести — третьей главы «Смерть Гаврилова», единственной главы, имеющей название. Ледяная исчезающая луна, замороженный город, «замороженный» Гаврилов — явления одного смыслового ряда. Параллель со смертью анестезированного («замороженного») Гаврилова явная. Луна оказывается «ненужной городу», но какому городу: «…в кино, в театрах, в варьете, в кабаках и пивных толпились тысячи людей… шалые автомобили (!) жрали уличные лужи своими фонарями». «Над тем клочком земли, где выстроились дома, заработала машина города, большая, очень сложная, завертевшая, завинтившая все в этом городе — от ломовиков, трамваев и автобусов… до торжественной тишины высокопотолочных бухгалтерских и наркоматских кабинетов, — сложная машина города, реками погнавшая людей за станки, за столы, за конторки, в автомобили, на улицы… [выделено мной. —В.К.]». И еще: «Город заплакал мокрыми стеклами фонарей, подведенных, как глаза проституток», «Машина города работала, как подобает, как всякая машина». Этому городу чужда нормальная человеческая жизнь, живые, не механистичные люди и книги о такой жизни и о таких людях. Поэтому закономерно появляется в тексте фрагмент о книгах: Гаврилов просит у Попова «почитать что-нибудь, про хороших людей, про хорошую любовь, о простых отношениях, о простой жизни, о солнце, о людях и простой человеческой радости. Такой книги не нашлось у Попова».
Как «работает» машина Гаврилова, на которой он совершает свое захватывающее безумное мчание, мы видели. И здесь Гаврилов, машина Гаврилова и «машина города» оказываются в одном ряду. Поэтому только к сфере сознания героя относятся слова в повести о том, что «командарм приехал сейчас не к армии, но в чужой город: его город, где была его армия, лежал отсюда в тысячах верст, там, в том городе, в том округе остались его дела, заботы, будни, жена [выделено мной. — В.К.]». Однако в оценке автора-повествователя армия — это другой город, который подчиняется командарму Гаврилову, живет по тем же жестким приказам, и там командарм Гаврилов обладает правом отправлять на смерть других точно так же, как отправляет его на смерть негорбящийся человек из дома номер первый: «Это был человек [т.е. Гаврилов. — В.К.], который имел право и волю посылать людей убивать себе подобных и умирать». См. также диалог Первого и Второго (негорбящегося человека и командарма Гаврилова) в кабинете Первого: «П е р в ы й: Товарищ командарм, ты помнишь, как мы обсуждали, послать или не послать четыре тысячи людей на верную смерть. Ты приказал послать. Правильно сделал. — Через тря дня ты будешь на ногах. — Ты извини меня, я уже отдал приказ». Характерно, что в этом диалоге оба участника его получают показательные номинации — Первый и Второй с целью обозначения субординационной зависимости, подчиненности одного другому, также для подчеркивания их механистической, обезличенной сути (утрата имени — утрата личностного начала), и, на конец, они, как элементы числового ряда, ставятся автором в один ряд, поскольку они — винтики одной тоталитарной государственной машины, элементы одной системы.
Луна как знак природы и город испытывают губительное воздействие человека. Знаменательно, что в процитированном выше отрывке эпитет «негорбящийся» (т.е. «негорбящийся человек») опущен и речь идет о человеке вообще, т.е. очевидно обобщение: «Человек окинул… холодным взором». С номинацией человек (метафорический эпитет негорбящийся в данном случае опущен) мы встречаемся и в на чале автомобильной гонки негорбящегося человека после смерти Гаврилова, причем слово человек неслучайно повторяется четырежды: «Человек — молча — сел в машину. Шофер повернул голову, чтобы выслушать приказание. Человек молчал. Человек опомнился, — человек сказал: — «за город! — на всех скоростях». Многократно повторяя слово, автор стремится придать ему особую значимость. И в данном эпизоде речь идет не просто об отдельном конкретном человеке, а о человеке как собирательном, родовом понятии. То есть речь идет о противостоянии человека (человечества) и мира природы. Об этом свидетельствует и финал предыдущей, третьей главы, которая также содержит эпизод с автомобильной гонкой и заканчивается аналогично четвертой главе: «С холма над городом виден был на несколько километров весь город, — там, внизу, в тумане, в мутных огнях и отсветах огней, в далеком рокоте и шуме, — город показался очень несчастным». Этот фрагмент — предвестие катастрофического финала повести.
Об активной замораживающе-анестезирующей роли луны в «Повести…» если и можно говорить, то как о роли вторичной, зеркальной. И она основывается на лексическом значении слова «луна»: «небесное тело, спутник земли, светящийся отраженным солнечным светом» (Словарь С.И. Ожегова). Представляется, что актуализированной семой (мельчайшей частицей лексического значения) в значении этого слова в повести является сема «отражения», а не сема «продажности, подчиненности, сопутствия всякому и каждому», в том числе и негорбящемуся человеку 5 . Лунный свет как отраженный свет упоминается и в философских сочинениях. См., например, у Е.Н. Трубецкого: «В качестве отраженного, лунный свет носит на себе печать неподлинного, обманчивого, — откуда и происходит французская поговорка — trompeur comme la lune (обманчивый, как луна). Всему, им освещаемому, лунный свет сообщает мечтательную, фантастическую и как бы неправдоподобную окраску…» 6 В этом свете вряд ли стоит принимать всерьез утверждение автора-повествователя, замыкающее повесть: «Было совершенно понятно, что этими гудками воет городская душа, замороженная ныне луною». В финале явно содержится «подтекст», как и в авторском «Предисловии» к повести.
► Читайте также другие статьи по творчеству Б.А. Пильняка и анализу «Повести непогашенной луны»:
Источник